То, что в стаю сегодня лучше не возвращаться, знал наверняка. Брат не простит. Зато отец хмыкнул, оценив шутку. А вот Вагр – нет! Отомстит – тут и в лес ходить не надо. Поэтому мне лучше затаиться… на день-другой.

Без раздумий в прыжке обернулся волком и помчался прочь, разрезая ветер.

В лес – значит в лес! На охоту… И гон пропущу. Не желаю слышать бабские крики, бесноватые рычания и победный вой свояков, сходящих с ума от Луны и гона!

Глава 2

Рагнар

Не собирался следить за человечкой, но когда через несколько лет Альфа меня приставил к двум своякам, отвечающим за резервацию, куда мелкую отдали на доращивание, не удержался. Хоть и попытался увильнуть от повинности:

– С каких пор молодые за невестами присматривать должны?

Отец был непреклонен:

– Я тебе доверяю. Ты в отличие от остальных умеешь себя держать в руках, и даже зов Луны переживаешь как редкий Зверь. Твой нос и глаза мне нужны. Тем паче, в этой резервации невеста твоего брата. Вы с ним не ладите, но ты понимаешь насколько важно не дать её испортить!

Отец был НЕ прав только в том, что меня должна была волновать такая ерунда, как порча невесты брата. Отнюдь! Я был не против такого расклада, если бы…

Вот только это «если бы» существенно меняло суть.

Селение стояло за несколько сотен вёрст от нашего главного лагеря. Это было необходимо, дабы волколаки не чуяли призывность невест в кровные дни, а, сходя с ума в Лунные, не мчались потрошить резервацию.

Расстояние спасало людей от лютости Зверей, и только приставленные имели возможность чаще бывать в селении и то менялись каждый сезон, ибо справиться с буйством крови долгое время было не под силу никому.

Никому… кроме меня. Но и я с каждым новолунием всё острее чувствовал сладость человеческих самок, и мне порой тоже приходилось выпускать пар и позволять Зверю брать верх над моей слабой людской сутью.

До сего дня мне не приходилось вплотную приближаться к резервации. Ванер, Ижер и я с разных сторон делали обход, проверяя ближайшие земли на наличие чужих, а потом, пока я и Ванер оставались в тени леса, Ижер, как главный из нас, скрывался в хороминах, где со смотрителем решал насущные вопросы, которые был обязан донести до Альфы.

Но сегодня только Ижер обернулся человеком, надел на себя припасённую для таких случаев одежду, хранившуюся в специальном тайнике между валунами у кромки леса, дабы не смущать людей, кои не привыкли ходить обнажёнными при всех, и пошёл в село, меня точно магнитом утянуло прочь.

– Я скоро, – обронил Ванеру, лежащему в тени мохнатой ели и лениво смотрящему на крыши хоромин резервации, огороженной высоким частоколом.

– Угу, – кивнул волколак.

Я оббежал село и остановился с другой стороны, краем уха слыша, как собаки от двора до двора лаем заходились. Чуть схоронился за деревьями, чтобы они примолкли, и выжидающе стал рассматривать округу.

Недолго сидел, один из зубьев частокола сдвинулся, друг за другом на свободу вылезла стайка детворы: семь мальчишек и пяток девчонок. Разного возраста, от пяти до пятнадцати точно, но всё одно мелких для того, чтобы гулять за пределами резервации без надзора!

Они весёлой гурьбой побежали к речке, что по эту сторону была чище и удобней для купания.

Я лишь проводил их равнодушным взглядом – это ведь были люди, и меня ничуть не дёрнуло следить за их гулянками.

Продолжал ждать.

Из щели, которую не замкнули, следом показалась пёстрая живность: несколько куриц и петух. Важно, но с опаской выбрались за пределы ограждения села и принялись ворошить траву и землю.

Уж вроде засомневался в своём чутье, как вдруг в щель частокола бабочка пролетела, а следом личико девочки с белыми точно молоко волосами показалось. Моё сердце глухо ударилось в груди, я тихо ощерился от странной боли.

Она! Это была та самая девочка! В простеньком сарафанчике, лаптях, а светлые волосы тугой косой плетёные да верёвкой подвязаны. Совсем мелкая ещё, года три от роду…

Выглянула, округу обводя любопытным взглядом, а найдя, что искала – это была та самая яркая, пятнистая бабочка, кое-как, в ногах и подоле сарафана путаясь, на свободу выбралась.

Улыбнулась лучисто да за крылатой побежала, ладошками стараясь поймать. Бабочка резво перелетала с места на место, и у человечки никак не получалось её поймать.

Я терпеливо смотрел. Меня не накрывало нежностью и желанием оберегать – во мне Зверь просыпался. Лютый и голодный…

До слюновыделения хотелось тощую шею перегрызть, – дабы не мучилась глупая особь более, – и когда она уже ступила было к деревьям, даже не дёрнулся. Не пристало мне за человечкой бегать, потому и продолжал наблюдать. Сгинет аль нет. Там лес дремучий, живности хищной много, несмотря на соседство с нами.

– Славка, а ну стой! – из мыслей вязких, что проще самому мелкую грохнуть, выдернул вопль мальчишки. Я с неудовольствием глянул на реку, где купалась ребятня. Мальчишка годов десяти, бултыхаясь в реке, увидал, что мелкая близ леса шастает, и тотчас встрепенулся:

– Стой! – горланил яростно.

Это был Иржич, единственный сын смотрителя. И то, как он мелкую Славкой назвал, пришлось Зверю не по нраву. Славушка – это имя ей дали со дня помещения в резервацию. И я, как проклятие своё, даже наедине с собой не произносил его. А теперь оно, прозвучавшее пусть и на пацаний манер, резануло по сердцу.

Зверь сильней ощерился. Кровь плеснулась перед глазами.

– Стой, кому говорю! – мокрый, полуголый Иржич бойко бежал по лугу от реки прямохонько к девчонке. Она приняла это за игру, хохотнула заливисто и попыталась удрать. Но он поймал её вовремя: не успела кануть в дремучем лесу человечка глупая.

– Что ж, не судьба! – Рыкнул я глухо больше с досады и потрусил прочь.

Я избегал видеться с людьми, всячески выискивал повода не появляться в их резервациях и даже знать не желал, как там дела. У меня своих проблем хватало, потому лишь краем уха слышал: всё, как обычно.

Девочек обучали свои людей. С младенчества закладывали в неокрепшие умы мысль, что быть невестами – очень важная роль. Что только избранные годны на эту великую миссию и именно этим представительницам человечества дарована такая честь: стать единственной для Зверя и матерью нового существа.

Это помогало не выслушивать истерики и причитания в том количестве, что раньше обрушивались, когда невест на гон забирали силой. Теперь всё шло ровно и без лишней нервотрёпки.

Самки людские росли с тем, что так и надо, принимали свою участь как должное. А ежели учесть, что Альфа той, кто сможет удрать от Зверя, дарует свободу и богатство, то многие невесты бежали с пущим рвением. Ибо умирать под волколаком, как бы их к тому ни готовили, не очень хотелось, а вот оказаться в злате да свободной – это их наивные душеньки грело.

Потому им и давали основы выживания и немного заставляли укреплять тело, дабы в загоне они не сразу падали, а могли хоть немного Зверю противостоять.

Это, конечно, дело обречённое, но всё же для волколаков брачный гон – ритуал, наши самки умели дать достойный отпор, а вот человечки… Часто оказывались под женихом, не пробежав и пару саженей. Потому и решено было: бегу девок учить! А при старте давать фору несколько часов, и зелья давать, силу дающее, на нашей крови сделанное.

Это хоть как-то помогало девкам продержаться дольше обычного, а Зверь больше сил израсходует, пока бегает за суженой. Так, глядишь, и на насилие меньше останется здоровья. Нам– то оно тоже не особо желаемо: раздирать слабых самок. У нас другие на них виды, но ритуалу не изменяли, без него Зверь ещё страшнее и жертв больше может забрать.

***

Пару лет спустя на очередном обходе я остановился на полянке недалеко от резервации, прислушиваясь к звукам леса. Так ЕСТЬ хотелось, что прям невмоготу стало. Я выискивал, где ближайшая жертва, но тут носа коснулся чужой запах, чуть сладковатый, молочный… такой вкусный, что я жадно сглотнул слюну. Обшарил округу пристальным взором: кем бы немедля закусить. Ну и повыть нестерпимо захотелось. Так душу томление сдавило и сердце бой участило, что морду к небу поднял и с тоской, нутро раздирающей, протяжно завыл:

– У-у-у, – поперхнулся своим же звучным пением, толком его не протянув – в глотку насекомое попало. Прокашлялся надсадно, чертыхаясь на все лады, а потом затаился – рядом кусты хрустнули. Вырвался нехотя из паутины доселе неизведанных желаний и в слух обратился. Треск повторился, ещё один… Я зверем ощерился, встречая гостя нежданного, да так и застыл с клыками напоказ. С подветренной стороны дурной заяц выскочил и мимо промчался, следом птицы с веток верхних взмыли под облака.

Эх, дичь глупая. Как можно Зверя не чуять?! Может виной лето раннее. Кровь играет, живность парами шмыгает, семьи создавая.

Зелень везде, запахов уйма.

Утонуть в них можно, задохнуться от сладости!

Красиво. Ручьи играют. Птицы поют…

Так хорошо стало и безнадёжно легко, что дурь и на меня нашла. Углядел свой хвост, закружился с детской радостью, пытаясь его поймать зубами. Клацал, семеня по кругу: стараясь с наслаждением его клыками ухватить и почесать… Так завертелся, что ориентиры потерял и завалился в траву, как щенок несмышлёный, но облюбленный лучами солнца.

И вдруг смех заливистый, точно колокольчик, зазвенел.

Я застыл, не веря глазам. И человечка мелкая с волосами молочного цвета – тоже.

Я смотрел… И она на меня огромными синими глазищами таращилась. В них не страх плескался, а любопытство и безмерное удивление.

Я молчал… и она, а в башке отдавалось эхо яростно грохочущего сердца.

Как она тут оказалась? Село далече для такого малька. Как пить дать: опять за бабочкой погналась, и как итог – потерялась.

С недоумением окатил её взглядом: мелкая, тощая, белобрысая… На личике грязные кляксы. Волосы хоть и в косу плетены, да только сейчас в беспорядке торчали, и даже сор в них виднелся. Сарафан выпачкан, подран.

А она на меня смотрела с искренней улыбкой. Без испуга, который всегда испытывали люди при нашем появлении. Смотрела чисто, открыто и улыбалась задорно. Так, что у меня сердце ёкало и глох я от чувства, которого никогда не испытывал, потому и не мог сказать однозначно – хорошо мне аль плохо.

Я ощерился.

Мелкая засмеялась громче и заливистее, и тогда я грозно щёлкнул клыками, желая прогнать неразумное дитя, ибо вызывала она странное желание… облизать и сожрать! Как самое лакомое на свете яство. Даже натужно сглотнул, ощутив во рту нежный вкус молочной плоти.

Великий Зверь меня задери, голод разыгрался нешуточный. Нужно бы перекусить. А девчонка была непростительно лёгкой и аппетитной добычей. Её сочная плоть, горячая кровь… А запах такой, что у меня уже голову вело.

Потому опять клацнул, грубее! Да только вместо плача и попытки удрать, мелкая удивительно мягкую ладошку мне к носу приложила, словно проверяла – мокрый аль нет.

Я опешил. Растерялся от простоты и невинности жеста. А она чуть сдавила кончик носа, теперь проверяя на прочность:

– Ту-ту, – колокольчиком озвучила жест.

А я во все глаза смотрел на странное создание человеческого вида, не ведающее страха, пока не опомнился и в бессилии вскочил на лапы. Она перестала лыбиться, хлопнула недоумённо ресничками. Огромные глаза запрудились слезами.

Не-е-ет, этого мне только не хватало. В сторону шагнул, но несколькими шагами ближе к первому дереву застыл – поляну наполнил детский плач. Пронзительный, громкий и протяжный.

Я прижал уши, чтобы хоть немного заглушить мерзкий звук, ступил прочь, но чем больше отдалялся, тем сильнее в мозг проникало отчаяние мелкой. Душу затопило очередное доселе неизведанное чувство…

Я не знал, что оно значило, но сердцу стало нестерпимо больно.

Сам не понял, как вернулся на полянку, но вместо того, чтобы успокоить, рявкнул:

– Умолкни!

Меня пронизывал этот плач ребёнка, сотнями игл вонзаясь во все внутренности. Это было невыносимо, уж лучше бы настоящая боль… плоти, чем вот такая…

И мелкая умолкла.