– Я ничего такого не имела в виду! Самое обыкновенное слово, правда же? Боже ты мой, какой смысл я могла в него вложить? Ее отец решил, что, пока он не вернется, ей лучше пожить с тетей… Видите ли, ее мать умерла… к тому же тетка и так уже ждала ее на причале, так что деваться было некуда. И я поехала с ней. – Ее горделиво-невинное лицо приняло такое выражение, что самому Бёрн-Джонсу было бы впору взять ее в натурщицы. – Но вы же спрашивали про Грега Маннеринга, разве нет? Что ж, он приехал туда, чтоб увидеться с Мириам. А потом, когда она вернулась спустя две недели, Грег собрался нанести старику визит, как полагается, к Мириам домой, на Гайд-Парк-Гарденс… только он туда явился днем, слишком рано. Так вот, он выделывался, жонглируя ящиком, полным старой глиняной посуды или чего-то в этом роде, а тот соскользнул, и все разбилось вдребезги. – Ее лицо словно озарилось дьявольским восторгом; она широко открыла глаза и просияла. – Ой, то есть там такая суматоха поднялась! И мы решили, что лучше бы ему убраться из дому и не возвращаться, пока старик не остынет. После Мириам позвонила ему – сказать, что…

Тут девушка замолчала, потерла лоб и кое-что еще вспомнила. Выражение ее лица вновь переменилось, на этот раз на нем читался страх.

– Где Мириам? – вдруг спросила она сдавленным голосом. Я не отвечал; она выставила палец и ткнула им в меня. – Где Мириам? Слушайте-ка, ребята. Помните… какое-то время назад… Рональд говорил, что меня звала к телефону женщина… и она пыталась изменить голос… а потом вдруг бросила трубку? Кто это был? Что случилось с Мириам? Зачем вы задаете все эти вопросы?

Я взглянул на них и рассмеялся.

– Похоже, вы любую тему пытаетесь свести к мисс Уэйд, – сказал им я, – в то время как я пытаюсь получить информацию о Маннеринге. Слушайте! Нет смысла отрицать, у нас есть свидетельства, подтверждающие, что он замешан в том, что произошло сегодня ночью.

Тут они замерли. Настала тишина, которая, по моим ощущениям (и это было скверно), выражала растерянность и недоверие. Рональд Холмс медленно прошагал в комнату через дверь за моей спиной, у него был такой вид, будто он собирался взять ситуацию в свои руки. Он уселся на подлокотник кресла, качая в руке бокал и глядя на носок своей дергающейся туфли.

– Свидетельства, – произнес он, скорее утверждая, нежели спрашивая. – Какие такие свидетельства?

– Я отвечу на этот вопрос после того, как узнаю, что это была за приватная экскурсия, которую вы отменили. Вы собирались вскрыть саркофаг жены Гарун аль-Рашида, не так ли?

– Боже ты мой!.. – заревел Бакстер, и Холмс оборвал его. Холмса это, кажется, застало врасплох, но тем не менее он говорил спокойно и тихо.

– Нет, не верно. Откуда, позвольте спросить, вы, черт возьми, это взяли? Это Маннеринг вам наплел?

– Отчасти. Во всяком случае, он сказал, что вы собирались «расхитить могилу».

– Тише, Старикан… – Холмс устремил взгляд в потолок. – Ну почему? Почему он сказал вам это? Нет, это не вопрос, это абстрактная проблема, которая меня интересует. Саркофаг жены Гарун аль-Рашида!

– Пусть так. Обратимся ненадолго к абстрактной проблеме. Вы говорите, что это неправда. Подумайте хорошенько, мистер Холмс.

Он обернулся, и на его лице была блеклая улыбка, в которой читался такой скепсис, что казалось, будто он строит мне рожи.

– Давайте вместе хорошенько над этим подумаем, – предложил он. – Скажите, вы хоть что-нибудь знаете о Багдаде?

– Ничего.

– Гробница Зубейды, любимой жены Гарун аль-Рашида, полагаю, речь идет именно о ней, входит в погребальный комплекс Старого города, и находится она неподалеку от гробницы шейха Маруфа. Она является одним из главных исторических памятников Багдада; ее возвели более тысячи лет тому назад, и ее ревностно охраняет уже не первый мусульманский правитель. Никто и в глаза не видел саркофага Зубейды. У мусульман мало на что дозволено просто так смотреть; взять хоть гробницу Мухаммеда в Медине: ее приходится разглядывать через узорное заграждение, и все ради того, чтобы увидеть гробницу пророка хотя бы снаружи. О Зубейде известно лишь то, что вначале ее положили в свинцовый гроб, а затем в золотой. И сама мысль о том, что кто-то мог бы взять и… Нет, нет и еще раз нет! – Он еще более энергично помотал головой. – Представьте себе, что кто-то выкрал бы гроб Нельсона из собора Святого Павла или любой другой гроб какой-нибудь известной персоны прямо из исторического памятника. Это, конечно, было бы весьма и весьма жутко, но все равно ни в какое сравнение не шло бы с осквернением – боже! – мусульманской святыни! Это, знаете ли, никакого отношения не имеет к Древнему Египту; это же живая религия. Плюс ко всему такую гробницу совершенно невозможно разграбить… – Он развел руками и пожал плечами. Хотя его глаза за стеклами очков так и сверкали, мне показалось, что он слегка переигрывает, тут он глянул на остальных и добавил: – Это, разумеется, абсурд. Мне вот что интересно: откуда Маннеринг взял эту чушь?

– Ах, если бы это было так, – с мрачным наслаждением заключил Бакстер. Последняя порция виски преобразила его. Он откинулся на спинку, засунув руки в карманы и поглядывая на бутылку. – Если хотите знать, тогда все стало бы только интереснее. Помню я эту гробницу; кирпичная такая штуковина с конусом наверху. Старик мне лично ее показывал, когда я прилетел из Каира. Все лучше, чем дурачиться с…

– С чем? – спросил я. – Если это был не саркофаг, то что вы там собирались изучать?

Холмс вопросительно поглядел на остальных.

– Инспектор, имя Антуан Галлан вам что-нибудь говорит?

– Нет.

– И тем не менее весь мир хотя бы слышал о плодах его трудов. Он перевел «Тысячу и одну ночь» с арабского на французский в период с тысяча семьсот четвертого по тысяча семьсот двенадцатый, а французские переводы дошли до нас. Мистер Уэйд в особенности интересуется «Арабскими ночами», поскольку разделяет точку зрения, что их источником является «Хезар Афсане», или «Тысяча сказаний», хотя они и претерпели арабское влияние. Так вот, как только ему представилась возможность купить первые две сотни страниц рукописей галлановского перевода вместе с примечаниями и вставками…

– Минуточку, – сказал я, – так вы имеете в виду, что всю эту вечеринку собирались устроить ради того, чтобы смотреть на какие-то там рукописи?

С сожалением вынужден признать, что в тот момент я, всегда считавший себя разумным и рассудительным человеком, откровенно наслаждался тем безумием, которое творилось вокруг, и что объяснение Холмса меня разочаровало. Холмс огляделся, он казался удивленным.

– Конечно. Именно поэтому там должен был присутствовать доктор Иллингворт. С примечаниями и вставками, понимаете?

– И это все?

Джерри Уэйд, который все это время рассматривал меня с неподдельным интересом, воскликнул:

– Дайте я пожму вам руку, инспектор! Я испытываю похожие чувства. Под синим полицейским мундиром у вас бьется сердце (с позволения сказать) ребенка, читавшего «Остров сокровищ». Я искренне вам сочувствую, клянусь, вас только что вырвали из мира мечтаний со всеми этими гробницами; если бы у этого губителя прекрасного было чувство…

– По крайней мере, у меня есть чувство приличия, – ответил Холмс. Холодность его тона вернула меня в реальность. – Не забывайтесь, произошло убийство, причем самое настоящее. – Он обернулся ко мне с взволнованным выражением лица. – «Это все?» – так вы сказали? Что ж вы никак не поймете… Манускрипты Галлана! – Он распростер руки в таком жесте, будто я спрашивал его, что` есть цивилизация или еще о чем-нибудь таком, что пришлось бы слишком долго объяснять. – Да целый водопад света пролился бы на историю…

– Водопад может и потерпеть, – заметил Джерри Уэйд. – Я ни капли не огорчусь. «Произошло убийство». Ладно. Но почему инспектор Каррутерс должен подозревать нас только из-за того, что мы не расстроились и не зарыдали от известия о смерти человека, о котором никогда в жизни не слышали? Я выскажу откровенно человеческую точку зрения: да, это занимательно, прямо сказка, сошедшая со страниц «Тысячи и одной ночи». Ваша беда состоит в том, что вы совершенно равнодушны к литературе. Сногсшибательные истории о том, как султан погубил шесть своих жен, вас интересуют только потому, что они проливают водопады света на брачные обычаи в Басре при каком-то там Хасане в тысяча четыреста первом году. А теперь вы да старик нарассказывали такого, что мне есть чем поделиться с Ринки Батлером, уж он напишет об этом детектив! Однако вполне сознаю, что все мои познания о Востоке ограничиваются неким общим представлением о том, что там носят забавные наряды, говорят про какого-то Аллаха и гоняются с ножами за людьми, которые притрагиваются к их священным реликвиям. И того довольно. Я под страхом смерти не отличил бы на глаз мусульманина-перса от индийского язычника. Но пусть меня заберут гоблины, если я перестану допытываться, в чем же заключается секрет восхитительно-интересной жизни.

– Спокойно, мистер Уэйд, – вмешался я, когда тот начал нервно ерзать и тыкать пальцем в сторону Холмса. – Значит ли это, что вы никак не… не связаны с музеем?

Холмс заулыбался:

– Именно это и значит. Все, чем обычно занимается наш Старикан, – это чтение; книжка за книжкой, И – К – Л – М – Ни о чем конкретном. Это и объясняет его поведение… как сказал бы психолог, защитный механизм. Ему нравится воображать себе мир, в котором все обыденное заражено капелькой безумия: викарии там карабкаются по водостокам своих церквей, лорд-мэр Лондона вдруг отказывается пропустить королевскую процессию через Темпл-Бар^[4]. Чушь! Сто раз говорил ему, что вещи не обязательно становятся занимательнее оттого, что ты переворачиваешь их вверх ногами. А правда жизни в том, Старикан, что в реальном мире такого не бывает.

– Разве? – ответил я. – Я склонен согласиться с мистером Уэйдом.

Помолчав, Харриет Кирктон нервно и раздраженно повернулась ко мне.

– О боже ты мой, когда вы уже скажете, чего хотите от нас? – спросила она. – Что вы все ходите вокруг да около и… и… Не знаю, что-то здесь не то. И почему вообще?

На что я ей ответил:

– Потому что, мисс, возможно, один из вас лжет. А что касается всякого рода странностей, викарий, карабкающийся по водостоку церкви, не так уж сильно отличается от музейного служащего, который выплясывает вокруг ящика, распевая про женушку Гарун аль-Рашида. Или от трупа с поваренной книгой в руке. Уверены, что вам нечего мне сообщить?

– Нечего!

Я кратко изложил факты. Бакстер что-то пробормотал и несколько раз хлопнул по столешнице. Однако казалось, что более всего их впечатлило и вывело из равновесия упоминание поваренной книги. Все еще настороженный и сдержанный, Холмс повернулся к Джерри Уэйду с выражением исступленной ярости на восковом лице.

– Если б я не знал… – произнес он и сглотнул. – Это так на тебя похоже. Поваренная книга! Я почти верю в то, что ты каким-то образом замешан в этом.

– Тише, Рон, – неожиданно покровительственным тоном произнес Бакстер. Вытянув шею, он огляделся. – Послушай, Старикан. Я хочу сказать… ты же не… не ты же? Все-таки…

– Хочешь верь, хочешь нет, я ничего об этом не знаю, – спокойно ответил Джерри Уэйд. Тем не менее вид у него был нервный. – Поваренная книга недостаточно колоритна для моего стиля. Боже, помоги нам, грешным!.. Что-то надо с этим делать. Отвяжитесь от меня, пока я пытаюсь думать, ладно? Полагаю, бедолага-испашка не был каким-нибудь шеф-поваром?

– А если б и был, – пробурчал Бакстер, – вряд ли таскал бы с собой книжку про домашнюю кухню, написанную неизвестно кем. Хочу сказать, он вряд ли почерпнул бы оттуда знания, как готовить Soufle a la Carmagnole или еще какие-нибудь блюда, которые полагается готовить шефам. Разве что это какая-нибудь мафиозная криптограмма, шифр или что-нибудь этакое. Как, знаете, «бифштекс и лук» – «уноси ноги, все открылось». Просто отличный способ…

Холмс вскочил:

– Вы что, совсем пьяны? – Побледневший, он старался сохранять спокойствие. – Вы всегда ведете себя как дети или, может, вам не приходило в голову, что речь идет о серьезных вещах?

– Нам чертовски страшно, – ответил Джерри Уэйд столь же спокойно, – если хочешь знать. Ну что, инспектор, остались ли какие-нибудь карты в вашем рукаве? Если мы, конечно, не покончили еще со священниками, карабкающимися по водостоку, и…