– Да. Слышали про Али-Бабу, Аладдина и всех прочих? И знаете, что меня бесит больше всего? Судя по тому, что говорит мой отец, они ему интересны не просто как сказки. Он даже не знает, что это сказки; он пытается проследить их исторические корни или что-то вроде того. Помню, читала его статью в «Джорнал Азиатика» про одну сказку из «Арабских ночей», в которой люди превратились в рыб – белых, синих, желтых и красных, ну, знаете, в соответствии с их верой: мусульмане, христиане, иудеи или маги. Доктор Иллингворт в своей статье рассуждал о том, что эти цвета связаны с цветом тюрбанов, которые Мохаммед Какой-то Там Египетский приказал носить мусульманам, христианам и евреям в тысяча триста первом году. Уж не знаю, о чем все это было, но одно знаю точно – это какая-то ученая скукота.

Она сцепила пальцы, изо всех сил пытаясь принять непринужденный вид и отвести меня при этом от какой-то темы. От какой именно?

– Ну и что же, – сказал я, – они собирались изучать сегодня, прежде чем вашему отцу пришлось уехать?

– Изучать?

– Да. Насколько я понял, речь шла не об обыкновенном светском рауте. На самом деле мистер Маннеринг сказал: «Мы намеревались расхитить могилу» – и спросил, верю ли я в призраков.

Кто-то замолотил в огромные бронзовые двери, и громогласное эхо заставило ее подскочить на месте. Теперь я увидел страх в ее глазах, когда глухой стук эхом разнесся по музею; и это был последний вопрос, который мне удалось ей задать.

Глава четвертая
Непременно нужен труп

Я поспешил вниз и отодвинул засовы на бронзовых входных дверях. Хоскинс ворвался внутрь так, будто ожидал обнаружить труп прямо на пороге, его усы топорщились во все стороны. Вместе с Хоскинсом прибыли полицейский врач доктор Марсден, дактилоскопист Кросби, фотограф Роджерс и двое констеблей. Предупредив их о следах угольной пыли и приказав Роджерсу сфотографировать эти следы, я дал всем обычные инструкции. Констебль Мартин остался у дверей, а констебль Коллинз отправился на, вероятнее всего, бесполезный осмотр помещения. Роджерс и Кросби незамедлительно обступили труп, и мне не удалось даже осмотреть содержимое карманов жертвы, пока рутинная работа не была завершена.

Хоскинс отвел меня в сторону.

– У меня там его светлость… ну то есть мистер Маннеринг… сидит снаружи в машине, – таинственно пробормотал он. – Сказать Джеймсону, чтобы привел его сюда?

– Погодите-ка. Он сказал что-нибудь, когда очнулся?

Сержант выглядел растерянным.

– Сказал, что у него сердце слабое, и продемонстрировал пузырек с таблетками. А что до испуга, сэр… его как подменили после этого. Когда я ему рассказал про старика с накладными белыми бакенбардами и про то, что он со мной сделал…

– Вы ему про это рассказали?

– Да, сэр! А как иначе я мог объяснить, почему его задержали… Вы думаете, сэр, это его расстроило? Ни капли! Он рассмеялся. Он смеялся и смеялся не прекращая. – Хоскинс нахмурился. – Как будто он, пребывая в обмороке, совершенно поменял свое мнение. А потом, когда вы сообщили по телефону об убийстве и о том типе с черными бакенбардами, он так обрадовался, так заинтересовался, и в нем не было ни капли страха, в отличие от меня. Он беспрестанно болтал, рассказывая нам об убийстве какого-то иранского или еще какого бандита и о том, как он помогал полиции расследовать преступление, – сообщил Хоскинс и заговорщицки подмигнул. – Между нами говоря, думаю, он тот еще сказочник. Видите ли, сэр, мы вывели его на чистую воду насчет той записочки… Мне сказать Джеймсону, чтоб он вел его сюда?

– Вначале нам нужно кое-что выяснить. Идемте со мной, скажете, этот ли человек пытался задушить вас во дворе музея.

Хоскинс грузно и нетерпеливо последовал за мной. Сержант присвистнул, завидев Мириам Уэйд, которая все так же стояла, прислонившись к ковру, и которой я кивнул, чтобы ее подбодрить. Я рассказал ему, кто эта девушка, и он неодобрительно нахмурился. Затем он взглянул на тело.

– Нет, сэр, – прищурившись, объявил он, – это не тот.

– Уверены в этом?

– Совершенно точно, сэр! Поглядите-ка! У этого субчика круглая физиономия и, так сказать, еврейский нос. Старик, который соскочил на меня со стены…

– Слушайте, вы уверены, что это был старик?

Хоскинс надул щеки.

– Поклясться в этом я бы не мог, сэр. Я уже думал об этом, и вот теперь еще вы спрашиваете. Но одно я знаю точно. У него было вытянутое тощее лицо, прямо как лошадиная морда, и приплюснутый нос. Совсем не как у этого типа. Вот вам крест, это другой человек. – Он вдруг приободрился. – Что прикажете, сэр? Я, конечно, не при исполнении, но раз уж я участвую в этом деле…

Что ж, это многое проясняло. По территории музея шатались двое мужчин, нацепивших накладные бакенбарды. Вот только я не знал, упрощало это дело или усложняло; думаю, все-таки усложняло. Это известие будило мрачные фантазии о том, как под покровом ночи при свете одной лишь луны в музее восточной культуры собиралось общество любителей фальшивых усов и бород. Такого бы не…

– А дайте-ка мне взглянуть на ту записку, – сказал ему я.

Хоскинс достал ее с почти нежной осторожностью. Это был квадратный листок самой обыкновенной писчей бумаги, сложенный вдвое, одна сторона которого была невероятно грязной. Я развернул ее. Текст заурядной записки, отпечатанной на машинке, под будничным заголовком «Среда» оказался весьма необычным.

Дорогой Г.,

непременно нужен труп – настоящий труп. Причины и обстоятельства смерти не имеют значения, но труп должен быть непременно. Я организую убийство, тот ханджар с ручкой из слоновой кости прекрасно подойдет, ну или пусть будет удушение, если это покажется лучше… (Далее следовали несколько перечеркнутых слов, и на этом записка заканчивалась.)

Я попытался уложить это у себя в голове. Сержант Хоскинс прочел мои мысли.

– Вот простофиля, а, сэр? – спросил он. – Убийство, пф-ф-ф!.. «Встретимся там-то и сям-то за чашечкой чая» – черным по белому?

– Черт возьми, Хоскинс, – сказал я, – здесь что-то не то. Когда вы в последний раз читали подобную записку от убийцы, изнывающего от жажды крови?

Хоскинс задумался.

– Ну, сэр, я, вообще-то, не знаю, что именно пишут изнывающие от жажды крови убийцы. Вроде как к делу он подошел серьезно. Но должен сказать, по мне, звучит омерзительно.

– Где вы нашли записку?

– Она выпала из кармана пальто мистера Маннеринга, когда я поднимал и опускал его руки, пытаясь привести в чувство. Я ему про нее ничего не рассказывал, решил оставить это вам. Но все-таки что это за ханджар такой с ручкой из слоновой кости?

«Непременно нужен труп – настоящий труп». Как бы то ни было, эта строчка и впрямь была отвратительной. Вместе с Хоскинсом, который следовал за мной, я прошелся вдоль ряда стеклянных витрин, установленных посреди зала, ища, из какой именно вытащили кинжал. Обнаружить ее было легко. В третьем стеклянном шкафу, обозначенном как «Современная Персия», на синем бархате имелось углубление в форме кинжала около десяти дюймов в длину. Витрина была закрыта, и на первый взгляд на ней не было и намека на какую-нибудь защелку или замок; прогуливаясь по музеям, я частенько задавался вопросом, как же открываются эти стеклянные шкафчики. Я надел перчатки и внимательно осмотрел ее. В деревянной ножке с одной стороны находился крошечный замок без ключа. Очевидно, целая боковина открывалась, словно дверь, но в тот момент она была заперта. Стало быть, человек, забравший кинжал, кто бы это ни был, имел при себе ключ, что, в свою очередь, вело к Уэйдам или тем, кто был с ними связан. «Непременно нужен труп – настоящий труп». То есть убийство было лишь крошечной частью какого-то немыслимого плана?

Разумеется, первым, на кого падало подозрение, был старик Пруэн. В этом-то и заключалась сложность. Я в это не верил, и сиди я в суде на скамье присяжных, тоже не поверил бы, что Пруэн хоть что-нибудь знал об убийстве.

– Пора приниматься за работу, – сказал я Хоскинсу. – Пообщайтесь-ка с этим своим Пруэном, сторожем, про которого вы мне рассказывали; он сидит в кабинете хранителя. Уведите его оттуда куда-нибудь… мне понадобится этот кабинет для других свидетелей… вытрясите из него хоть что-то насчет произошедшего этой ночью. Спросите про кинжал: когда он узнал, что тот пропал, – и обо всем, что имеет к этому отношение. Видите вон тот ящик? Узнайте, чего это Пруэн вытанцовывал вокруг него посреди ночи и что он имел в виду под «женушкой Гарун аль-Рашида».

Хоскинс имел все основания поинтересоваться, кто такой Гарун аль-Рашид и при чем тут его женушка. Насколько я мог смутно вспомнить, Гарун был багдадским халифом примерно в восьмом веке, знаменитым персонажем «Тысячи и одной ночи», который любил выходить на поиски приключений, переодевшись. Кто-то мне однажды сказал, что Гарун аль-Рашид переводится как «Аарон Правоверный», и это казалось мне не особенно многообещающим. Как вы уже могли догадаться, у него была жена: по крайней мере, тут имелась очевидная зацепка. Маннеринг говорил о некоем открытии, о тайном деле, мол, они намеревались расхитить могилу. Возможно ли, что Джеффри Уэйд (который, по словам Пруэна, «откапывал халифский дворец») нашел или полагал, что нашел, гробницу жены Гарун аль-Рашида? Добавьте к этому заверение развеселившегося Пруэна в том, что ящик был пуст. А теперь представьте, как это все сочеталось с трупом в накладных бакенбардах и поваренной книгой в руке…

Я сообщил об этой новой догадке Хоскинсу, который неотрывно глядел на ящик.

– Уж не имеете ли вы в виду, сэр, – спросил он, понизив голос, – как ее там… мумию? Как те, которые в кино восстают из мертвых и ходят туда-сюда?

Я указал на то, что халифская чета исповедовала ислам, так что они были похоронены самым обычным образом, что немного успокоило Хоскинса. Он с подозрением относился к мумиям; в общем и целом его точка зрения была примерно как в песенке, которую исполняют в мюзик-холле, дескать, они мертвы, но не сдадутся.

– Раз уж речь не о мумиях, – сказал Хоскинс, – что требуется от меня, сэр? Вскрыть ящик… не уверен, это подходящее слово?

– Да, если Пруэн не заговорит. В кабинете хранителя есть топорик. Если от Пруэна не удастся ничего добиться, вскройте, но только осторожно. Кто нам нужен, так это специалист, который знает все об этом месте…

– Что ж, сэр, даже если старик Уэйд в отъезде, должен же быть здесь кто-нибудь за главного. Нельзя ли позвонить ему?

Таким человеком был Рональд Холмс. Но звонить ему я не собирался, у меня появилась идея получше. Рональд Холмс, по словам Мириам Уэйд, в тот момент устраивал у себя дома вечеринку, на которой должны были присутствовать все, кто связан с этим музеем. И жил он не далее чем в пяти минутах ходьбы отсюда, на Пэлл-Мэлл-плейс. Если я отлучусь минут на десять и доберусь туда прежде, чем они узнают новость, из этого может что-нибудь выйти.

– Вы за главного, – сказал я Хоскинсу. – Я отлучусь ненадолго и приведу Холмса с собой. Если у нас и найдутся еще свидетели, это здание достаточно велико, чтобы держать их в разных помещениях. Тем временем поместим девушку в кабинет хранителя под ответственность Мартина. Нельзя допустить, чтобы она с кем-нибудь общалась; держите Маннеринга подальше от нее, даже если он закатит скандал. Между тем…

– А где девушка? – вдруг спросил Хоскинс.

Мы оба обернулись. Рядом с персидскими коврами, развешенными на стене, никого не было; я вдруг почувствовал себя так, будто сидел за рулем машины, потерявшей управление. Мириам никак не могла добежать до входа, у бронзовых дверей недвижно стоял констебль Мартин. Я помчался по залу к кабинету хранителя. Дверь была закрыта, однако из-за нее доносился чей-то тихий голос, говоривший нечто нечленораздельное. Это говорили с Пруэном? Через обшитую сталью дверь невозможно было расслышать слова, но прямо над моей головой виднелась вентиляционная решетка шахты лифта, находящегося по другую сторону стены.