Все произошло настолько быстро, что я и рта раскрыть не успел, как он уже поставил свой бокал, просочился к двери в глубине квартиры, открыл ее и исчез. Я краем глаза увидел затянутую табачным дымом комнату и длинные женские ноги на тахте. Он что-то проговорил там, не более полудюжины слов, и затем вышел, прикрыв за собой дверь.

– Они так расшумелись, – виновато объяснил Холмс, – что собственных мыслей не слышно. Что ж, инспектор. Не думаю, что понимаю вас. Вы пришли сюда, чтобы узнать у меня… – Тут он остановился. – Боже ты мой, что там? Неужто ограбление?

– Нет. Все на месте.

– Или… пожар?

– Нет.

Холмс вынул из нагрудного кармана носовой платок и аккуратно промокнул им лицо. Эти его спокойные глаза, казалось, вдоль и поперек изучали меня из-под платка и сквозь него. Затем он улыбнулся.

– Что ж, это, конечно, как гора с плеч, – произнес он, – правда я все еще ничего не понимаю. Мм… выпьете виски с содовой, инспектор?

– Благодарю, сэр, – ответил я. Порция виски была мне просто необходима.

Не прекращая болтать, Холмс донес свой бокал до серванта, вынул оттуда второй бокал и наполнил их виски на щедрые три пальца.

– Похоже, мы все еще ходим вокруг да около, – продолжил он, откашлявшись. – Насколько мне известно, ничего такого в музее не происходило сегодня, если только мистер Уэйд вдруг не вернулся. Меня там не было. Я… ну не томите же, в конце-то концов. Что случилось?

– Убийство, – сказал я.

Он нажал на ручку сифона с содовой и промахнулся. Содовая зашипела и полилась рекой на дубовый сервант; Холмс немедленно выхватил свой платок и с остервенением принялся вытирать ее, затем он обернулся. И тут у него на виске забилась от напряжения тонкая жилка.

– Растяпа, – пробормотал он. – Это невозмо… Вы шутите, пытаетесь… Слушайте, кого убили? Что за чертовщина такая?

– Человека по имени Рэймонд Пендерел. Сегодня ночью его закололи кинжалом с ручкой из слоновой кости, который вытащили из музейной витрины. Я обнаружил его тело в большой закрытой повозке посреди зала.

Холмс вздохнул, содрогнувшись, и затем взял себя в руки. Его взгляд был по-прежнему спокойным, однако в нем читалось недоумение. Именно тогда я и заметил фотографию в рамке, висевшую на стене прямо над сервантом. На ней был изображен мужчина, одетый в халат, на фоне лесного пейзажа; и у этого мужчины были чрезвычайно замысловатые седые бакенбарды. Куда ни плюнь в этом деле – повсюду бакенбарды; для меня они стали кошмаром на грани одержимости.

– Пендерел, – повторял и повторял Холмс с – могу поклясться – искренним недоумением. – Рэймонд Пендерел! Мне это имя ни о чем не говорит. Как, черт возьми, это произошло? В любом случае – что он там делал? И кто убил его? Или вы этого не знаете?

– У нас нет ответов ни на один из ваших вопросов, мистер Холмс. Но вы, вероятно, можете нам помочь. Насчет кинжала, которым убили того человека…

При упоминании кинжала спокойное выражение глаз Холмса впервые чуть изменилось.

– У него изогнутое лезвие и рукоять из слоновой кости, по словам Пруэна, он называется «ханджар»…

– Пруэн! – воскликнул Холмс, будто забыл о чем-то. – Мм… да, конечно. А при чем здесь Пруэн? Что он сказал?

– Он отрицает, что кто-либо, кроме него самого, был в эту ночь в музее. Так что, разумеется, для него ситуация складывается плачевная. – Я дал этой мысли как следует уложиться в его голове. – Так вот, насчет кинжала. У кого хранится ключ от тех витрин, что в главном зале?

– У меня. Но если его украли…

– У кого-нибудь еще есть ключи?

– Ну, у мистера Уэйда, конечно же. Но…

– Кинжал не был украден. Его взял из витрины тот, у кого был ключ, затем он запер витрину.

Голос Холмса звучал очень тихо. Он автоматически подхватил два бокала с серванта. На этот раз я жестом отказался от напитка, ведь нельзя же пить с человеком, которого ты огорошил таким вот обвинением; однако он рассудительно отрезал:

– Не глупите! – и продолжил все тем же тихим голосом: – Значит, у него был дубликат. Все, что я вам могу сказать, – это был не я, и я никогда в жизни не слышал ни о каком Рэймонде Пендереле. Я был здесь со своими друзьями весь вечер…

– Кстати говоря, кто еще здесь с вами?

– Джерри Уэйд, сын мистера Уэйда; наш друг Бакстер и мисс Кирктон. Не думаю, что вы с ними знакомы. Мы ждали еще мисс Уэйд с ее другом, его зовут Маннеринг.

– Кто-нибудь еще здесь есть?

– Пока нет. Были, но они уже ушли. Слушайте, давайте я позову Джерри Уэйда сюда?

Я глянул на закрытую дверь, ведущую в другую комнату. Внутри стало подозрительно тихо после того, как Холмс совершил этот свой краткий вояж. В какой-то момент женский голос попытался было затянуть «Моряка Билла Барнакла», но с первой же ноты в ответ послышалось злобное шиканье.

– Прошу меня простить, – сказал я Холмсу. Затем прошел к двери, постучался и открыл ее.

Напряженная тишина внутри комнаты сменилась великим разнообразием звуков, словно я вошел в вольер с попугаями. Комнатка была столь же маленькой, как и предыдущая, с похожим освещением и казалась сизой от табачного дыма. На тахте напротив двери сидела стройная длинноногая блондинка, весело подмигивая, она держала коктейльный бокал, опираясь рукой на подлокотник тахты. У нее было такое одухотворенное сентиментальное лицо, какое можно встретить на картинах прерафаэлитов: розово-белое, с фарфорово-голубыми глазами, – к тому же у нее была привычка вдруг ни с того ни с сего наклоняться вперед, будто это дьявол толкал ее в спину.

За батареей бутылок, высившейся на столе, стоял полноватый молодой человек с огненно-рыжими волосами, одетый в безукоризненный вечерний костюм. В углу его рта торчала сигарета, он щурился от дыма, норовящего попасть ему в глаз, и рассматривал при этом липкий коктейльный шейкер, который держал в руке. Он обернулся, как только я вошел, уставился на меня и попытался натянуть маску непоколебимого достоинства, с которой, впрочем, контрастировала длинная красная лента, снятая с коробки шоколадных конфет и булавками пришпиленная ему через плечо, словно перевязь. К тому же он был напуган.

Третий гость сидел в низком кресле, начищая губную гармошку. Проще всего описать его как молодого человека с лицом старика. Хотя ему было не больше тридцати, его лицо было испещрено морщинами, которые можно заработать, когда в равном количестве смеешься и корпишь над книгами; если не брать в расчет нашего дорогого доктора Фелла, это было, вероятно, самое добродушное лицо, какое я только видел в жизни. Он был настолько возбужден, что казалось, будто он жестикулировал, даже не шевеля руками. Невысокий, в старом твидовом костюме и с черными волосами, подстриженными по немецкой моде, он откатился назад в своем кресле и дружелюбно помахал рукой.

Тишина. Затем вольер с попугаями ожил. Харриет Кирктон довольно запрокинула голову с вдохновенным выражением лица, раскрыла рот до того широко, что можно было разглядеть прерафаэлитово-розовые гланды, и затянула песню. От этого, казалось, даже крыша подскочила на доме.

«Кто-кто-кто ко мне в дверь стучится?
Кто-кто-кто ко мне в дверь стучится?
Кто-КТО-кто это, кто это, кто?» —
Сказала служанка-деви-и-ица.

Рыжеволосый молодой человек вытянулся и заговорил пропитым баритоном:

– Я вам так скажу: вламываться сюда совершенно недопустимо…

Молодой старик бесстрастно и мрачно простер свою руку, будто собирался меня загипнотизировать.

– «Меня не можешь в смерти ты винить, – произнес он грудным низким голосом, – зачем киваешь головой кровавой?»^[1] «И Юджин Арам кандалами бряцал, и два стражника шли по бокам»^[2]. «О Сэмми, Сэмми, почему же не было у тебя алиби!»^[3] – За этим причитанием последовал одухотворенный залп губной гармошки, молодой старик ухмыльнулся и прибавил уже в своей обыкновенной манере: – Добрый вечер, дружище. Присаживайтесь. Коктейль? Как там поживают эти ваши накладные бакенбарды в Скотленд-Ярде?

Его журчащую болтовню прервал тихий, несколько даже надрывный голос Холмса. Он сказал:

– Господи, да прекратите же этот цирк.

Это возымело такое же отрезвляющее действие, как ведро ледяной воды, выплеснутое на голову; никогда прежде я не видел, чтобы люди так молниеносно замолкали. Молодой старик тихонько положил свою губную гармошку куда-то возле кресла и поднял взгляд.

– Ух-х, – после недолгого молчания произнес он. – В чем дело, Рон? Кажется, ты вот-вот взорвешься.

– Прошу прощения, что вот так вломился к вам, – сказал я, – но это действительно важно. Кто-нибудь из вас знает человека по имени Рэймонд Пендерел?

Рыжеволосый побледнел как мел. Другой раскрыл рот, а затем, сообразив что-то, закрыл его, хотя не было похоже, чтоб он мог что-то прояснить. Однако Харриет Кирктон узнала это имя, уж в этом я уверен. Веселье ее улетучилось. Хотя она все так же неподвижно сидела, свесив руку с подлокотника тахты, в свете лампы, стоящей рядом с ней, я разглядел, как побелели ногти на пальцах, сжимавших ножку бокала. Но я решил, что еще не пришло время раскрывать карты.

– Никто не знает? – переспросил я.

Ни один из них не заговорил, у меня возникло странное ощущение, будто в этой тишине, повисшей в комнате, сгорали последние мосты. Нарушил ее сделавшийся безжизненным голос Холмса:

– Инспектор Каррутерс рассказал мне, что этот человек, Пендерел, был убит. Не перебивайте. Его зарезали сегодня вечером в музее… поправьте меня, если я ошибаюсь, инспектор… ножом с ручкой из слоновой кости, одним из тех, что лежали в витринах. – Холмс тщательно подбирал слова. – Я сказал инспектору, что все мы этим вечером, с девяти часов, были здесь, но он, кажется, считает…

– Убийство… – повторил Рыжий, утирая лицо дрожащей рукой.

Он был пьян, но это известие, кажется, встряхнуло его, словно машина, вылетевшая из-за угла и подбросившая его на капот. Его руки как-то странно потянулись к щекам, будто бы он пытался что-то с них стереть. Черты его загорелого лица были заурядными, но приятными. Его блестящие карие глаза смотрели теперь испытующе.

– Убийство! Боже, какой ужас, боже! То есть его убили прямо в музее? Когда? Когда это произошло?

Он стал стучать костяшками сжатых кулаков по столу. Однако Холмс ровным голосом продолжил предложение с того же места, на котором остановился.

– …инспектор, кажется, считает, что мы в этом замешаны. Ах да, позвольте-ка. Мисс Кирктон, это инспектор Каррутерс. Мистер Бакстер. – Он кивнул в сторону Рыжего, бормотавшего что-то о ножах из слоновой кости. – И мистер Уэйд… младший. – Мужчина с юно-старческим лицом поклонился с выражением дружелюбной иронии, и Холмс продолжил: – Так что постарайтесь отнестись к допросу со всей серьезностью, а иначе мы попадем в неприятности, несмотря на то что у нас, кажется, есть то, что называют «групповым алиби».

– Естественно, оно у нас есть, – произнесла Харриет Кирктон и нервно хихикнула. – И что, черт возьми, нам с этим делать?

Уэйд-младший взмахнул рукой, требуя тишины. Вокруг его глаз собрались морщинки, что делало его похожим на домового.

– Кое-что пришло в мою трухлявую голову, – объявил он, медленно и с трудом выговаривая слова, что совершенно не вязалось с его возбужденной жестикуляцией, – непреодолимое желание разгадать загадку, которая не имеет абсолютно никакого смысла. Заткнитесь, черт возьми! – подобрав губную гармошку, он как следует дунул в нее в подтверждение своим словам. Взглянув на Сэма Бакстера, он вновь повернулся ко мне. – Ну а теперь… Первый вопрос.

– Да, но послушай, Старикан, – вмешался Бакстер, – я задал вопрос, и инспектор уже собирался ответить на него. Когда произошло убийство?

– Он был убит, – медленно проговорил я, – между десятью тридцатью и одиннадцатью тридцатью.

– Ночи? – спросил Бакстер с какой-то дьявольской надеждой.

– Да, ночи.