– Мы за столом, давайте следить за выражениями, – поучительным тоном выдает мама, бросив острый взгляд на Лизу, которая ее игнорирует.

Мне из принципа хочется выразиться покрепче, чтобы лопнул этот идеальный пузырь, но я молчу. Я здесь, чтобы защитить их от него. От самих себя буду спасать в следующий раз.

– Ли-из, – как всегда противно, тянет отец ее имя. – Как у тебя дела в университете? Нарисовала новую Мону Лизу?

Он смеется в сто пятый раз за год над своей плоской шуткой. Мама изо всех сил делает вид, что не подавилась водой из фужера. Я смотрю на сестру, а та избегает взгляда, суетливо разглаживая льняную салфетку на коленях. Напряжение почти физически ощущается в воздухе. Идеальная семья в деле: конечно, никто не снимет маски и не начнет изливать душу, здесь так не принято.

– Нормально, – ровным тоном врет сестра. Годы тренировок дают о себе знать. – Пока мы рисуем только носы и уши Моны Лизы, так что Лувру придется подождать. Потихоньку делаю итоговые работы и готовлюсь к сессии.

Ложь – не видел, чтобы за последние недели она хоть что-то нарисовала. Ей, как и мне, плевать на образование. Мама спросила у нее в старшей школе, какой она себя видит, когда вырастет, – та ответила: худой. Сейчас Лиза через день зависает у нас с Тимом в гостиной и без конца смотрит своего Гарри Поттера. Онлайн-турниры по волшебной вселенной – единственное, что ее сейчас вообще волнует. И слава богу, что с парнями завязала пока, пусть вообще до свадьбы ни с кем не встречается.

– Сессия – это хорошо. А как же мальчики?

Я сильно давлю на нож, который, проткнув утиное мясо, со скрипом царапает дно тарелки.

– Дураки, – отвечает Лиза и, лишь через несколько секунд подняв взгляд, улыбается.

Разряжает обстановку, но недостаточно: я слишком крепко сжимаю вилку, та вот-вот начнет гнуться.

– А как там твой футбол? – Это он уже ко мне обращается. Небрежно, без имен. Для проформы.

– Отлично. Меня выгнали из команды за то, что избил козла, унизившего Лизу. Но какое тебе дело, да?

Представляю мамино лицо, если бы и правда сказал это вслух. И испортил идеальный вечер. Она заранее предупреждала не обсуждать эту тему при отце, мол, сами во всем разберемся. Я разобрался. Ей мои методы не понравились. Сынок с плохой репутацией, который, по слухам, избивает товарищей по команде просто за то, что те не дают пас в ответственный момент матча, ей поперек горла. Но уж лучше я, чем Лиза.

– Прекрасно, – вру я и встречаюсь взглядом с сестрой, которая без слов меня благодарит.

Отец не вдается в подробности, потому что ему глубоко плевать на то, как мы живем. Раньше, помню, я, как дурак, обижался, что он забывал про мои матчи, дни рождения, клал на любые достижения. Казалось, чем больше я старался, тем сильнее он плевал. Понадобилось много лет, чтобы я научился жить без отцовского одобрения и осознал его гнилую суть: ему плевать на всех, кроме собственной шкуры.

Отцу всегда было проще откупиться деньгами. Когда маму лечили от рака, он организовал ей лучшую клинику и врачей, но ни разу не навестил во время химиотерапии. На слезы Лизы, с которыми она приходила из школы, потому что злые ублюдки дразнили ее за лишний вес, отвечал дорогими подарками, как будто те сумели бы залатать ей душу. Я каждый раз, как заставал его с очередной сукой, получал новые примочки для видеосъемки, которой увлекался. И когда меня не приняли в канадский университет, где я мечтал выучиться на режиссера, отец решил проблему по-своему и по своим каналам организовал мое обучение в России. Для него все было легко. Я назло ему выбрал маму, которая не хотела меня отпускать и пристроила к себе в универ, где я молча и без интереса учусь третий год. Кажется, на менеджера, если память не изменяет. А от любимого пристрастия к съемке и монтажу остались лишь ролики для бьюти-блогерши Али Конфеты, которые я делаю скорее по привычке. Хотя она не скупится на хорошую оплату моих услуг.

Тру левое запястье, где сохранились чернильные следы от лап дрозда, – есть на чем сосредоточиться, пока «колбасный бог» громогласно вещает о новых достижениях его «Донских историй». Мама, не замечая того, делает так же – касается тату, а я ловлю ее взгляд и, кажется, первый раз за вечер искренне улыбаюсь: мы сделали парные татуировки в честь ее выздоровления – она сама набросала эскиз на салфетке. Как только ей дали вольную, мы напились шампанского, прошлись по всем караоке города и вышли под утро из тату-салона уже довольные.

Иногда я скучаю по той версии мамы, которая жила на полную катушку, а не билась за никому не нужную идеальную и пропитанную фальшью картинку нашего прелестного семейства. Тогда, не пытаясь эгоистично подогнать свою жизнь под общественные стандарты, она была гораздо свободнее.

Про себя, одними губами, проговариваю текст «Blackbird»^[3] битлов – ее любимой песни, которую она потрясающе поет. Жаль, редко. Петь она любит больше, чем рисовать, хотя, казалось бы, окончила архитектурный. Но, насколько знаю, будущую профессию за нее выбрал дед. Он, пока здоровье позволяло, всеми командовал, сейчас только бабушку и кота своего изводит. А мама замечает мой взгляд и улыбается в ответ уголком губ – на щеке появляется ямочка. Лизка в это время, пока думает, что никто не видит, скармливает Фифе еду из своей тарелки, а потом будет доказывать мне, что не на диете. Снова.

– Кстати, Сереж, – начинает мама издалека приторно милым тоном, – ты же знаешь, я сейчас совмещаю должности декана и проректора по внеучебной работе. Я на испытательном сроке, на мне столько всего и…

– Ближе к делу, – грубо перебивает ее отец.

Лишь о колбасе в нашей семье можно говорить часами.

– Ты бы мог стать спонсором нашего ежегодного конкурса талантов?

Теперь понятно, для чего мы все сегодня собрались, – исполнить роль декораций для осуществления маминого плана.

– Я достаточно сделал для твоей конторы, – откровенно грубит он.

– Нет, ты послушай… – Ненавижу, когда мама начинает говорить с отцом умоляющим тоном, хотя знаю, что она играет. – Мне нужно провести это мероприятие на должном уровне, а финансирование слабое. И ты даже не представляешь, сколько бриллиантов учится в нашем университете! Они все такие талантливые! У них должна быть возможность, мы должны им помочь…

– Не должны.

– Ты забыла, мам? Он же никому ничего не должен, – перевожу с ублюдского на человеческий.

Отец пронзает мне висок острым, как кинжал, взглядом, но я смотрю на маму, которая упорно продолжает гнуть свою линию.

– Если ты все еще хочешь в городской совет, тебе тоже полезно будет: журналисты, пресса, местное телевидение. – Говорит, а кажется, словно она пытается голыми руками пробить кирпичную стену. – Это может быть прекрасным поводом продемонстрировать щедрость «Донских историй». Твои пиарщики выставят все в выгодном для тебя свете и…

– Я подумаю, – не ведется отец, всем видом показывая, что затея выеденного яйца не стоит.

Таков он. Всегда принижает важность чужих заслуг. Всегда винит других в своих провалах. Как мама терпит его уже двадцать с лишним лет? И ведь думала развестись с ним, когда болела, но… как только получила свою ремиссию, вспомнила о рабочем и семейном имидже.

– Сереж…

– Я передам информацию в пиар-отдел, посмотрим, что они сумеют предложить, – настаивает он.

На отцовском языке это значит: ни хрена он не сделает, потому что никто в колбасной компании не шелохнется без его отмашки.

– К тому же там участвует твой сын.

Мама, которая, уверен, знала, что так будет, выбрасывает крапленый туз из рукава. Теперь понятно, для чего нужен был я. Не успеваю вставить и слова, когда отца распирает смех. Мерзкий, почти дьявольский, от которого выгибаются барабанные перепонки. Ненавижу. Он так же высмеял меня, узнав, что я послал заявку на обучение в Канаде.

– Так это правда? – склонившись ближе, тут же тараторит Лиза. – Я читала про вас с Лариной в чате, но она мне ничего не говорила. У нас совместный проект. Не то чтобы я ее хорошо знаю, но она мне нравится, ты ведь не обидишь ее?

– Меньше верь слухам, – шепчу в ответ и встреваю в монолог отца о том, что эти конкурсы – пустая трата времени и мужского достоинства. – Да, я участвую.

За столом повисает давящая тишина. Которую прерывает стук в дверь. Мама аккуратно, чтобы не стереть помаду, промокает губы кончиком салфетки и широко улыбается всем нам.

– Прошу меня извинить, это десерт привезли. Лиза, запри Фифу, она не даст нормально поесть.

– Не говори ерунды, – тут же отмирает папочка, обращаясь ко мне, как только мы остаемся вдвоем.

Я молчу, жду, терплю. Лишь когда слышу, что мама открывает доставке дверь, поднимаюсь на ноги и, перегнувшись через стол, нависаю над отцом.

– Да, я участвую, пап. Я вообще стал прилежным мальчиком. Вот на днях пятерку получил на паре у Лейлы Андреевны. Старался отработать по полной.

Вижу, как наливаются кровью его глаза. Лейлу он мне точно нескоро простит. А тот факт, что швыряю шантажом ему в лицо в шаге от мамы, – тем более. Но что поделать.

– И конечно, я бы на твоем месте не забывал, что половина твоего прекрасного, процветающего бизнеса оформлена на маму, которая может узнать так много о том, что творилось у нее под носом. Вряд ли тебе нужны скандалы, когда ты… куда ты там намылился? В депутаты? Плевать. Маме важен этот конкурс, а значит, ты все сделаешь так, как она просит.

– Ты дурак, если думаешь, что она, – отец стреляет глазами в сторону коридора, – ничего не знает. Нашел святую невинность.

Выдерживаю его взгляд, никак не комментируя. Сейчас он может говорить что угодно, лишь бы задеть. Не дергаюсь, бровью не веду, но улыбаюсь, когда все возвращаются к столу.

– Что может быть прекраснее, чем семейная поддержка, не правда ли? Разве что спокойный сон, когда в двери не ломится налоговая, да, пап?

Отец сжимает кулаки, но молчит, а я его не боюсь – он, может быть, и промышляет психологическим насилием, но руку никогда не поднимет. По крайней мере раньше мне не доводилось ощутить на себе ничего серьезнее подзатыльника. За дело – угнал в четырнадцать отцовский байк и чуть не разбились с соседской девчонкой. Глупый был, даже спорить не буду.

– На этом я, пожалуй, откланяюсь. Нужно готовиться… к конкурсу. Все никак не могу решить, спеть мне или станцевать.

Мама ловит меня уже на пороге, когда беру в руки обувную ложку.

– Спасибо, – не посмев обнять, тихо произносит она, отгоняя ногой псину, которая…

– Твою налево! То есть прости, но…

Переворачиваю кроссовок, из которого на пол льется привет от чудовища.

– Фифа, место! – командует мама. Хрен псина ее слушается, конечно. – Она еще маленькая, – оправдывается мама, как вечно делает за отца.

– Ты говорила это год назад.

Не хочу больше задерживаться здесь, поэтому, наплевав на неприятные ощущения и запах, что источает кроссовок, обуваюсь и открываю дверь.

– Правда, спасибо, Дань. Это для меня много значит, – летит в спину.

И вот хочется развернуться и прокричать маме в лицо, что это не для нее, а чтобы подгадить отцу, наорать, чтобы лучше следила за тем, как питается Лиза, и выгнала из университета придурка, который так с ней поступил. Чтобы снова стала той, кем я гордился, когда она поставила на колени рак груди, как бы странно это ни звучало. Не хочу верить отцу. Не хочу думать о ней хуже, чем уже думаю. И скандалить тоже не буду. Смысл? Стоит признать, что все равно согласился на авантюру в первую очередь ради нее, пусть меня и использовали.

– Ты ведь не лгал? Ты действительно примешь участие? Мне важно знать.

Крепче стискиваю пальцы на ручке двери, чтобы смолчать. В этой семье все давно используют друг друга – пора бы уже привыкнуть. Но никак не привыкается.