Жду, скоро позовет. Но не зовет. А есть чертовски охота. И вот же! Наконец-то. Долгожданный голос. Только фраза неразборчиво.

Отзываюсь:

– Мама! Бегу.

И реально бегу. Голод не тетка.

Я уже за столом, зачем-то в руке телефон, зато в другой – ложка, мама у газовой плиты, уже полна тарелка супа, уже пар пускает на столе. Но мама в черном деловом костюме, отчего-то без фартука.

– А ты?

Она молчит, куда-то собирается, но ставит мне на стол банку сметаны, нарезает хлеб, достает чайную ложечку для этой самой сметаны. Да, она, наверное, спешит. Лучше не трогать. И в этот момент у меня пикает эсэмэска: «Сын. Домой не успеваю. Буду после 18. Покушай. Суп на плите».

Эсэмэска написана в 16.12. На настенных часах 16.13.

У меня медленный поворот головы к маме.

– Мам, это ты когда написала? – и протягиваю ей свой айфон.

Она что-то ищет в шкафах, ей явно не до меня.

Наверное, интернет завис, а теперь прорвались запоздавшие сообщения. Ухожу в другую комнату, плюхаюсь на диван. Изо всех сил натираю, просто тру ладонями лицо. Звонок в дверь – курьер с продуктами из «Перекрестка». Кричу:

– Мам, ты заказывала?

Не отвечает. Заношу на кухню.

Куриная грудка, слабосоленая форель, пачка пельменей, помидоры черри, бутылка молока, бутылка кефира, хлеб Бородинский… И апельсины, апельсины, – они рассыпались из хлипкого пакета по полу, покатились, как бильярдные шары, стоящим в пирамиде, после разбивки.

Снова сигналит телефон. Свежая эсэмэска. «Сын. Приеду после 20, записалась на стрижку, забыла совсем. Заказала продукты из „Перекрестка“. Ешь. Меня не жди».

– Мам! Когда ты это…? – мой вопрос завис в воздухе.

На кухне никого. Но тарелка моя помыта и еще капли воды на ней. И со стола все убрано. Абсолютно точно знаю: только что мама меня накормила, и тарелку я не мыл, значит она. Но из квартиры никто не выходил. Дверь я запер на внутренний замок. Если бы кто-то вышел – дверь была закрыта снаружи. Ну, логично. Чертовски логично.

Вечером пришла мама. Помог ей с сумкой. Сделал комплимент ее стрижке. Попросила освободить сумку от продуктов на кухне. Но она была чем-то озабочена.

Она сообщила, что младшая сестра Зоя смертельно больна. А сестра живет в Новосибирске.

А мне первое, что приходит в голову, как мы сидим с Зоей на диване и смотрим «Бременских музыкантов».

Вижу по глазам мамы, она в смятении – на работе аншлаг, и пока вырваться к сестре не сможет. Да и мне вот так сорваться – не фонтан. А Зоя просит нас приехать.

– Мы должны ей помочь!

Смотрим авиарейсы в Новосибирск. Я вылечу утром. Мама, когда освободится, сразу, следом за мной.

А я не могу никак успокоиться. Перед глазами Зоя.

Мы едем с Зоей на велосипедах на речку, купаться, да что там едем! – крутим педали на всю катушку.

Мы дуэтом поем, да что там поем! Орем «Песню переодетых Бременских музыкантов». Там такие слова:

«Мы к вам заехали на час!
Привет! Бонжур! Хелло!
А ну скорей любите нас!
Вам крупно повезло!
Ну-ка все вместе
Уши развесьте!
Лучше по-хорошему
Хлопайте в ладоши вы!»

Вечером я думаю, а почему с теткой никого рядом нет, где другие родственники, и тому подобное. Мои занятия уже не перенесешь, о подмене уже не успеваю договориться, с тем и засыпаю.

Приснился сон: вхожу в комнату к тётке, а она сидит на постели, вся седая, постаревшая, с распущенными волосами, лицо покрыто желтизной, в ночной рубашке, на нее наброшено покрывало, черное, из-под покрывала виднеются две желтые ветки – ноги ее. На столе скорлупа от яиц. Но я иду в другую комнату и занимаюсь сексом с какой-то незнакомой женщиной.

И опять вижу тетку. Смотрит на меня с укором, со затаенной улыбкой. Смотрит на мои руки, – я держу два сплетенных стебелька травы, как два кольца обручальных. Жениться что ли собрался на ком-то? Но у меня невесты нет.

Честно говоря, недавно была, но что на нее нашло, сказала, что я ей неверен с какой-то женщиной старше ее. Чем больше оправдывался, что нет у меня никого – тем она больше истерила.

Утром проснулся и все увидел по-другому, намного страшнее. Человек умирает, а у меня в памяти наш танец под песенку из «Бременских музыкантов».

2. Тем, кто дружен, не страшны тревоги. Нам любые дороги дороги!

Прилетел в аэропорт «Толмачево», и что-то кольнуло в боку, с поджелудочной не шутят, дополз до такси, подкатил к незнакомому дому. У тетки никогда не был.

– Мам! Я чего звоню, а код она писала тебе? Я уже на месте. Ага. Давай.

Поднялся на девятый этаж. Позвонил в дверь. Но дверь была не заперта. Позвал тетку. Назвал себя. Разуваюсь и вхожу в комнату. Под ногами россыпи апельсиновой кожуры. Видимо, от моли.

Первое ощущение, что пришел к гадалке. На журнальном столике разложены карты. Разные колоды: игральные с бородачами королями, Таро с ведьмовскими пятиконечниками в кругах, даже метафорические для психологов, где солнце или Луна и женские волосы на весь лист карты. И не видно лекарств и разных тюбиков, колбочек, баночек.

Тетка стоит позади меня, волосы подстрижены и выкрашены в черный цвет, похудевшая, в туфлях на шпильках, и почему то в черном деловом костюме. Глаза блестят больным блеском, постарела лет на десять, и выглядит точно, как давеча, в моем сне.

Она изменилась. Надо же, не видел ее месяца два-три, и так измениться. Летом она была проездом в Питер.

Я стою в облаке манящего аромата дорогого парфюма, исходящего от нее.

– Понравился запах? Густые ноты амбры и сандала. Еще будем наслаждаться розой. Еще прибавим нежный клевер и кориандр… О болезни ни слова.

И она прикладывает тыльную сторону ладони к моим губам.

– …Знала, что придешь, – и держит в руке куриную лапку. – Вот кислые щи сварила. А на лапке погадаем.

– Ты предлагаешь погадать?

– Да, чему ты удивляешься. У нас, видишь, уже вечер. Разница с Москвой 4 часа. Поешь супчик. Со сметаной и хлебом Бородинским, как ты любишь.

Она показала на стол с едой и дымящимся супом. Все также, как вчера в Москве.

– Я не голоден. Ты с мамой поговорила?

– Нет, а надо?

– А как ты узнала, чем вчера я обедал?

Она смотрит на меня изучающе, не сводя глаз.

– Ты спрашиваешь?

– А! Так совпало?

– Не будь идиотом, ты же знаешь, зачем я тебя позвала…

3. В клетке птичка томится…

Молодая женщина. Парик на голове. Видимо, после химиотерапии. Что с ней случилось? В горле пересохло, не могу, когда на меня пялятся, даже больные родственницы из Новосибирска. Кивнул. Поздоровался кое-как, прошел небрежно в комнату, как курьер из «Перекрестка», плюхнулся в кресло. Услышал запах своего парфюма. Перебрал с пшиканьем, когда собирался. Календарь настенный жирным маркером обведен на вторнике. А сегодня среда.

Она коротким шагом вошла и присела на кресло напротив.

– Ты вчера должен был приехать… во вторник.

Молчу, – киваю, типа, так вышло. И снова смотрю на календарь, там, кроме обводки жирным кружком еще какой-то знак прорисован.

– Не признаешь меня такой?

– Что с тобой стряслось?

– Ты меня изнасиловал, а так, ничего не стряслось…, – она стала пальцами перебирать складки одежды, длинными тонкими пальцами без колец.

– Что?

Голова пошла кругом. Тетка любит шокировать. Но чтобы таким образом…

– Душно. Я открою окно.

– Открой, только не выпрыгивай, этаж девятый, ушибешься.

– Да, все нормально. А где отель? Я пойду номер забронирую… На ночь.

– А меня пригласишь?

– Знаешь, Зоя! Если шутишь, то, значит, должна выздороветь. Вот так я думаю.

– Ты слышал, что я сказала? Ты меня изнасиловал.

– Я…, ты знаешь, не совсем понимаю, о чем речь. У нас никогда не было секса. О чем ты?

– О том… о том вечере. Был твой ДР. 17 лет. Арендовали шикарный двухэтажный лофт. Собралось народу человек десять. Мы заехали с твоей мамой поздравить тебя, она уехала домой, а за мной должен был приехать один знакомый, он мой давний покупатель, хотел обсудить нашу сделку, а заодно меня отвезти в отель. Но позвонил, что задержится на час, я сказала: не страшно, дождусь. Зашла в одну комнату, немного прилечь. Там была твоя девушка, она сначала лежала рядом, а потом вышла. Потом зашел ты, – ну, конечно, пьяный, ничего не могу сказать, – я включила лампу на тумбочке, ты ее сразу разбил и стал меня раздевать. На мои слова ты не реагировал, называл меня Яной, признавался в любви. Я орала. А еще вся кровать была усыпана апельсиновыми корками. Кто-то ел что ли до нас и оставил… Я не смогла вырваться от тебя. Ты на меня навалился… Я чуть не задохнулась. Дальше рассказывать?

– А ты столько лет молчала об этом? – тут я расслышал свой голос, он был чужим, совершенно чужим и неприятным. Будто голос со стороны. Мой глухой, тихий голос лепетал оправдания.

4. Наша крыша – небо голубое

– Помоги переодеться. Да не бойся, я почти твоя невеста.

– Ты шутишь в таком положении. Ты – молодец. Восхищаюсь.

Помог ей снять туфли. На пальцах ногти идеальной формы и свежее лаковое покрытие. Лак цвета рубина. Она готовилась к чему-то?

Помог снять пиджак, блузку и брюки.

Она, вся такая тонкая, осталась в кружевном нижнем белье с тонкими лямками, в тонком бюстгальтере с красивой сеточкой. Она будто спрыгнула с картины Веттриано.

Только сейчас заметил, насколько у нее воспалены глаза. Она попросила их закапать.

Чем больше я делал для нее этих мелочей, тем яснее была мысли, что я ничем не могу ей помочь. Ничем. А ведь я помнил отчетливо, как она мне нравилась в юности: высокая, фигуристая, в летнем платье с загорелыми коленками, и мы куда-то шли, и она улыбалась во весь рот, и мне ее так хотелось, как женщину, честно скажу, я немало мастурбировал и немного фантазировал на этот счет. А теперь у меня немеют руки, от меня помощь, как с козла молока – снять пиджак этой рано состарившейся женщине.

Пытливо посмотрела на меня и сказала:

– Давно хотела, чтобы ты увидел меня в нижнем белье. А теперь могу позволить только белье, где регулируются лямки по бокам.

– У тебя красивое белье. И ты сама красивая… очень.

– Брезгуешь? Ну да, ты думал ложку с эликсиром подносить, а тут такое…

– Нет.

– Не перебивай меня. Я старая больная женщина. Кстати, у меня волосы стали выпадать, – и она выдрала с головы клок волос.

Потом она снова взялась упрекать меня за мой «absence» во вторник, и снова заладила: «изнасиловал», «я почти твоя невеста», ну, маразм на фоне болезни, скорее всего. Ее слова, конечно, меня огорошили.

Вид у меня был никакой. И кажется, она нашла выход для нас двоих:

– Я хочу, чтобы мы постояли на крыше. Под всеми ветрами. Просто постояли, как в «Титанике». Я этот фильм люблю, хоть и взрослая женщина, как ты понимаешь.

Она нырнула в яркое скользящее платье, выбрала туфли с каблуком пониже. А еще плащ цвета рубинов.

– Черное платье. Мое любимое. Помню, увидела рекламу в интернете. Там было написано «АССИМЕТРИЧНОЕ». Это мне запало сразу.

И она в который раз брызнула на себя парфюм.

– У тебя выпить есть?

– Давно жду, когда ты попросишь.

Она плеснула мне в бокал виски и бросила два кусочка льда из морозилки. Она давно изучила меня, как облупленного. У нее все было наготове.

– А ты сможешь потом?

– О чем ты?

– Ну, как мужчина…

И она рассмеялась. И сквозь смех повторяла: «Это опять была шутка. Опять была шутка…».

Мы поднялись на лифте на 14-й этаж, потом по вертикальной железной лестнице на чердак, – замка на люке не оказалось. Там небольшой проход нас выводил на крышу. Стемнело, когда мы очутились на кровле, на семи ветрах.