Когда в ходе этого первого экзамена не выявлялось веских причин для продолжения беседы, он ловко находил предлог, чтобы отделаться от соискательницы. Когда, напротив, он видел что-то стоящее, то весьма серьезным тоном заводил разговор на гастрономические темы и, хотя не ожидал от них глубоких размышлений или новых взглядов, которые бы находили отражение в искусной технике исполнения, даже по кратким, невнятным или отрывочным ответам умел различать, чего следовало ожидать от интеллекта, таланта и призвания собеседницы. Иногда он намеренно произносил какую-нибудь ересь, чтобы вызвать ответную реакцию, иногда откровенно восхищался мясом, приготовленным на углях и сочетающим в себе аромат дыма и вкус готовящегося блюда. И даже если он обнаруживал у кандидаток незнание этих элементарных истин, он, по крайней мере, мог оценить способность, с которой они усваивали его заявления, и надежду, которую мог на них возложить. Иногда в разгар беседы он вставал, подходил к полкам любимой библиотеки, ловким движением доставал редкое издание «Альманаха гурманов», открывал его рукой, умеющей обращаться с книгами, и произносил: «Гримо де Ла Реньер писал: «Шестой год. Маленький трактат о соусах. Только шарлатаны французской кухни проявляют неумеренность в сочетании ингредиентов для приготовления ру и кулиса»^[8]. Держа книгу открытой, он наклонял голову и смотрел на ошеломленную собеседницу поверх очков: «Гримо совершенно справедливо позаимствовал это важное наблюдение из «Книги о здоровой пище», том I, страница 247. Думайте, мадемуазель, думайте!» А затем продолжал читать: «Мука и некоторые крахмалы, используемые в умеренных количествах, бульоны из мяса и дичи, правильно приготовленные эссенции и отвары также нередко входят в состав соусов. Главное достоинство хорошего соуса заключается в умении правильно сочетать ингредиенты, и это искусство чрезвычайно сложно. Если ингредиенты плохо сочетаются между собой, соус попросту распадается, и поскольку он является завершением рагу, то не только не добавляет ничего к совершенству блюда, а, несомненно, портит его». Он закрывал книгу и с глубоким интересом наблюдал, какой эффект эта пламенная речь производила на его будущую кухарку.

По правде говоря, от этих философских размышлений у большинства из них начиналось какое-то странное покалывание в определенной части тела, заставляющее их ерзать в кресле. В этот момент им как никогда хотелось оказаться где-то в другом месте. Незнающие и невежественные чувствовали себя просветленными. Уверенные в себе начинали сомневаться. Некоторые так ничего и не понимали. И лишь немногие, наконец, осознавали, какая огромная наука стояла за всем этим, отчего голова начинала идти кругом. Последних Доден подвергал новому испытанию. Чтобы вырвать их, бедняжек, из лап охватившего беспокойства и вернуть на землю, он ставил книгу на место и предлагал отправиться в святая святых – «мастерскую», то есть на кухню. Сначала он проводил соискательницу через столовую, обставленную мебелью из вощеного дуба, светлую, просторную и уютную, которая своей мягкой атмосферой пробуждала вдохновение. На столе было ограниченное количество столовых приборов, максимум восемь. Он указывал на него пальцем:

– Стол всегда должен быть украшен как посудой, так и цветами, чтобы глаз отдыхал и радовался, но при этом взгляд не был перегружен и продолжал концентрироваться на главном.

Сервант и буфет с массивными фамильными столовыми приборами были широкими, удобными, хорошо приспособленными для беспрепятственной сервировки. Аккуратно расставленные тяжелые стеклянные бокалы из граненого хрусталя, сильно расширенные кверху, идеально подходили для того, чтобы можно было одновременно вдыхать ароматный букет и наслаждаться самим напитком. Кресла были сконструированы таким образом, чтобы можно было в любой момент удобно откинуться назад. На маленькой безликой книжной полке несколько полевых цветков выглядывали из глиняной чашки.

Огромный оконный проем занимал всю заднюю стену комнаты и выходил в небольшой, но полный зелени сад, тщательно ухоженный и засаженный цветущими гладиолусами и геранью в бутонах. Комфортная температура сохранялась в этой комнате на протяжении всего года: шестнадцать градусов, которые поддерживались при помощи дровяного камина зимой и довольно сложной системы сквозняков летом. На стенах висели две шутливые гравюры: на одной портрет Гримо в резцовой технике, а на другой – связка перепелок в тени ярко-медного котла.

Визит на кухню производил на соискательниц большое впечатление. Внезапно, каким бы ни было их мнение о себе, они чувствовали себя крошечными, незначительными, потерянными.

Огромных размеров кухня была прекрасно освещена широкими окнами, затянутыми сеткой, которая пропускала воздух, но не пропускала мух. Взгляд тут же привлекала огромная кухонная печь, занимавшая целую стену и заканчивающаяся поленницей, полной дров. Сразу за ней, возле колонки с водой, открывалась дверь в сад. В печи был встроен огромный вертел, рядом вертел меньшего размера, а также две так называемые деревенские духовки, чтобы блюдо можно было готовить сверху и снизу одновременно. Три мундштука для выставления высокой, средней и низкой температуры. Отдельная плита для приготовления рыбы и специальная духовка для выпечки теста. Наконец, целая часть этой огромной печи была отведена для приготовления пищи на углях. Рядом с печью, на расстоянии вытянутой руки, находился целый стеллаж, заполненный бесконечным количеством ингредиентов, специй, перцев, ароматных приправ, бутылочек с эссенциями, уксусами, винами и сиропами – все тщательно подписано и промаркировано. Большой светлый посудный шкаф с несметным количеством тарелок, разделочные и сервировочные столы, еще один стол, более воздушный, хотя и не менее внушительных размеров, казались затерянными в этом храме гигантских размеров. На двух двухъярусных полках виднелись чугунные котелки, кастрюли, глиняные горшки, противни, сковороды и емкости для запекания. Медная посуда, встречавшаяся довольно редко, здесь была представлена в изобилии. Доден понял, что глиняная посуда, которую он всегда предпочитал, со временем впитывала в свои поры молекулы холодного жира, чем портила вкус остальных блюд. Окна снаружи были украшены цветами. На прохладной глади стен красовались два плаката. На одном было написано:

«Безупречная чистота достигается старанием».

На другом:

«Под угрозой немедленного увольнения запрещается использовать эссенции в бутылках для приготовления заправок и соусов».

Оказавшись в этом святилище, смущенная, а затем перепуганная соискательница наконец осознавала все сложности и изыски высокого искусства и, понимая все величие и серьезность своей миссии, тут же теряла рассудок. Ободряющие слова Додена-Буффана, которые едва доходили до ее сознания, нисколько не возвращали ей спокойствия.

– Вашим волнением движет тень великой художницы, царившей здесь. Но если вы проникнетесь духом этой «мастерской», она очень скоро станет вашей семьей и вашей преданной соратницей. Ваша личность обретет здесь новую силу и утвердится. Возможно, вы создадите здесь новые шедевры.

Когда оба возвращались на свои места в библиотеку, Доден ожидал несколько минут, пока спокойствие вернется в душу несчастной женщины, которая тут же бы отказалась от высокой чести удовлетворять гастрономические запросы столь выдающегося ценителя, если бы не огромная моральная выгода, которую, по ее мнению, могла принести ей служба у такого хозяина. Возможно, в менее благородном и более материальном уголке своего сердца она также думала о своей потенциальной выгоде от таких ежедневных застолий. К тому же предлагаемое жалованье уже выглядело привлекательным. После минутного раздумья Доден-Буффан продолжал:

– Позвольте мне, дитя мое (он обращался так даже к самым старшим из них), задать всего несколько вопросов. Я прошу прощения за это, но нам необходимо знать кое-что друг о друге с самого начала.

Он разговаривал с этими женщинами с глубоким почтением, опасаясь невольно обидеть великую художницу, которая сама еще могла не знать о своем скрытом таланте: он относился к каждой из них как к равной.

– Хорошая еда, дитя мое, должна соответствовать возрасту, социальному положению и настроению гостей, приглашенных ее отведать.

Он не надеялся снова встретить исключительное существо, обладающее той интуицией и чутьем, ради которых он был готов раскрыть утонченные правила гастрономии, полагаясь в деликатной области рецептурных блюд на собственный опыт, личный вкус и образование. Но возможно, он все еще ждал какого-то невероятного чуда и хотел понять, до какой степени талант той или иной кандидатки может затмить собой знания и науку.

Кандидатка широко раскрывала глаза, чувствуя, как леденящий страх тоненькой струйкой сбегает вниз по позвоночнику.

– Предположим, я хочу устроить прием, – продолжал Доден, – для нескольких одиноких людей, предпринимателей и врачей в возрасте пятидесяти лет, обладающих определенным достатком… Не переживайте, дочь моя… отвечайте.

Подбадривая, поправляя или помогая претендентке, Доден-Буффан составлял вместе с ней идеальное меню подобно экзаменатору, который пытается вытащить изо всех сил перспективного студента. Он анализировал причину выбора того или иного блюда, сопоставлял последовательность их подачи с характером и личной жизнью каждого из предполагаемых посетителей. Когда в ходе этого трудоемкого процесса обсуждения Доден замечал хоть какие-то проблески надежды на то, что методическое образование и компетентное наставничество могут в будущем принести заметные результаты, он добавлял:

– До этого момента, дитя мое, мы обсуждали с вами только теорию. Возможно, мы сможем договориться, особенно если вы будете слушаться моих советов и следовать за моим вдохновением. Но вам нужно выполнить практическое задание. Приходите завтра часов в восемь. Вы приготовите для меня обед, который должен быть подан ровно в час дня. Я встаю в семь утра и на завтрак ем только яйца и солонину из свинины. Пока моя горничная с этим справится.

Доден-Буффан испил эту чашу до дна. День за днем он с ужасом и трепетанием вкушал самые разнообразные блюда: цыплят, затушенных безо всякого сострадания под горой помидоров, разваренное в тряпку мясо с луком и уксусом, сухих и чахлых куропаток, фрикасе из телятины без соуса и намека на нежность, крольчатину без дымка, яблоки во фритюре без хрустящей корочки, флажоле, больше напоминавшую собой унылую зеленую кашу, а не нежную подрумяненную фасоль, словно в такой стране, как Франция, где изысканная кулинария является не меньше чем национальным достоянием, кухарка, на которую можно было бы возложить надежды, является чем-то совершенно невообразимым.

Все же следует добавить, что безупречный, гениальный Доден, который не допускал ни малейшего изъяна в том, что касалось кулинарного искусства, Доден, чей тончайший вкус не мог не заметить четвертинку горошка перца, добавленную по ошибке, или щепотку соли, пропущенную по недосмотру, от кого не могли ускользнуть лишние или недостающие две минуты приготовления, следует признать, скажем мы, что он прогнал со своей кухни немало талантов, которые другие гурманы – и весьма справедливо – не побоялись восхвалить.

Он искал совершенство. И сколько раз во время долгих поисков, последовавших за смертью Эжени Шатань, методично разжевав и проглотив несколько кусочков блюда, поданного под видом кордон блю, он откладывал салфетку в сторону и, не сердясь, уходил прочь, ища убежища на кухне – безусловно, достойной и благородной… конечно, для кого угодно, кроме него – в «Кафе де Сакс»! Он смиренно принимал посредственную стряпню трактира. На собственной кухне он мог терпеть только абсолютную безупречность.

Тянулись горестные недели. В дом Додена нередко заглядывали толстые и низкорослые кухарки с обветренными щеками, детскими глазками и неопрятно подстриженными, редкими и зачесанными назад блестящими волосами. Приходили и высокие и худые соискательницы, прячущие в уголках губ горечь невольной девственности, кандидатки среднего роста, ничем не примечательные, словно ариетты из итальянской оперы, увенчанные выцветшими соломенными шляпками с давно пожухшими полевыми цветами. Ни одна из них, едва переступив порог, не подавала ему надежды на талант, который можно было бы раскрыть и развить. Его великая душа наполнилась тоской. В эти трудные времена он хотя и не злоупотреблял, но все же потреблял с меньшей умеренностью, чем обычно, это светло-красное свежее и дружелюбное вино, чье наличие в погребе «Кафе де Сакс» всегда вызывало в его сердце особый укол зависти. Единственная гордость этого заведения, простое местное вино почтенного возраста, выращенное на лучших склонах и вызревшее в знаменательный год, поражающее своей кристальной простотой, очаровывающее своей тонкой воздушностью, которое податливо скользило или, скорее, впитывалось в горле, а едва дойдя до глубины желудка, продолжало отдавать свой бесподобный аромат ежевичного нектара.

В одно сентябрьское воскресенье дверь в библиотеку открыла горничная и со странной улыбкой объявила Додену-Буффану, что некто дожидается его в гостиной. С прискорбным видом уже отчаявшегося человека Доден просто сказал:

– Пригласите.