– Do you speak English, officer? – Степан обратился напрямую к капитану, игнорируя охранников.

Сидевший за рулем командир явственно дернулся и, не оборачиваясь, сказал:

– Это он, наверно, спрашивает, не знаю ли я английского. Придется огорчить буржуя. Нет! – последнее слово, произнесенное вполоборота, было четко артикулировано и подкреплено однозначно трактуемым покачиванием головой.

– Sprechen Sie Deutch? – Матвеев в зеркало заднего вида заметил, как капитан усмехнулся.

– Habla usted Espanol? – без результата.

– Parla catalana? – об этом вообще не стоило спрашивать…

«А вот как ты на такой заход отреагируешь?» – подумал Степан, изрядно разозленный тем, что ему явно, по выражению начала двадцать первого века, включили тупого.

– Pan znasz Polsky?

Последний вопрос, похоже, всерьез вывел капитана из себя.

– Полиглот, мать твою, королеву вперехлест… – в сердцах вырвалось у него, но продолжения не последовало. Сержанты никак не отреагировали на вспышку командира. Снизив скорость, колонна втянулась в небольшое селение. Перед взглядом Матвеева неспешно проплыл десяток улиц, настолько узких, что, казалось, высунь руку из окна – и достанешь до стены ближайшего дома или высокого каменного забора. Непременная iglesia parroquial – местная церквушка – на центральной площади, почти не разрушена, лишь с легкими следами копоти над входной дверью, да оспинами пулевых отметин по режуще-яркой побелке стен, но оставила ощущение опустошенности, брошенности.

«Бог здесь больше не живет, он покинул Испанию…» – мысль эта, простая, родилась сама по себе, без всякой связи с предыдущими, и настолько поразила Степана, что он оставил попытки еще как-то расшевелить сопровождающих. Или все – таки конвоирующих?

«Сначала Барселона, теперь вот эта деревня… Похоже, я все-таки прав. Если Бог уходит, его место занимает дьявол».

Улицы городка можно было бы назвать пустынными, если бы не патрули в красноармейской и республиканской форме то тут, то там открыто стоящие на перекре стках и низких крышах домов. И ни одного местного жителя…

Почти у самой окраины, где улица неощутимо и сразу переходила в проселочную дорогу, – такие Степан не раз и не два видел и на Украине, «еще той, советской» или, скажем, где-нибудь под Краснодаром, – колонна остановилась. Броневики сразу рассредоточились по площади, куда сходились несколько улиц, и перекрыли подъезды к группе домов, резко выделявшихся из однообразного – бело-соломенного с вкраплениями терракоты – окружения.

«Как гранд заметен на сельской свадьбе…»

Двухэтажные, с бледно-розовыми и светло-желтыми оштукатуренными стенами, с крышами, крытыми ярко-оранжевой, новой на вид, черепицей, – на слегка отстраненный взгляд Матвеева, – домики напоминали странный муравейник, вокруг которого деловито сновали сосредоточенные люди-муравьи в одинаковой одежде-форме, то и дело приветствуя друг друга взмахами рук к головным уборам.

«Ага! Похоже на штаб бригады, – Степан фиксировал детали привычно, не подавая вида, что заинтересовался происходящим. – Конечно, выбрали себе самые богатые дома. Хозяев, местных буржуев – на улицу, если те еще живы после перехода деревни под контроль республиканцев, а сами с комфортом разместились в барских хоромах».

«Форд», в котором везли Матвеева, – «интересно, кому он достанется?» – остановился чуть поодаль от основной группы машин, у самого большого дома с фасадом, украшенным высокими стрельчатыми окнами-арками и цветными стеклами в частом переплете рам.

Заглушив мотор и отдав сержантам приказ «не выводить задержанного до особого распоряжения» – от такой казенно-привычной формулировки у Степана чуть не свело скулы, так повеяло «родиной» – капитан направился прямо к парадному входу в дом. Быстро переговорив о чем-то с часовым, он скрылся за высокими резными дверями. Матвееву, стиснутому охранниками, казалось, еще крепче, чем прежде, оставалось только покорно ждать и по возможности – наблюдать. И думать, разумеется, выстраивая непротиворечивую линию поведения с «железобетонной» легендой, которая могла бы устроить местных чекистов. Не правду же им рассказывать, каким ветром занесло в эти неспокойные края, к самой линии фронта, респектабельного британского джентльмена с корреспондентской карточкой «Дэйли мейл».

«Хотя, если они каким-то образом узнают об истинной цели моей поездки, – да хоть святым духом! – не выбраться мне отсюда, пожалуй, никогда. Будь проклят сэр Энтони с его не вовремя проснувшейся подозрительностью и желанием перестраховаться!»

* * *

Курьер из британского посольства, точнее тех несчастных нескольких комнат, что остались нетронутыми после погрома, устроенного разъяренной толпой в начале октября, оторвал Степана в баре гостиницы от утренней чашки кофе и большого сэндвича с хамоном – роскоши по военному времени.

– Сеньор Гринвуд! Сеньор Гринвуд! Хефе просить вас прийти быстро к телефону. Вас искают родственники из Уэльса, – парень запыхался, мешая испанские и английские слова. – Вашей тете стать плохо, совсем плохо!

От понимания истинного смысла этих слов поплохело уже самому Матвееву. «Родственник из Уэльса» в несложном шифре – это не кто иной, как сэр Энтони, а фраза об ухудшении здоровья «тетушки» означала требование выхода на связь в чрезвычайной ситуации. Нет, не так – в экстремальной ситуации, когда летели к черту все планы и возникала настоятельная необходимость срочно покидать место пребывания.

Через полчаса, сидя в душной клетушке комнаты связи, – бронированную дверь толпа погромщиков так и не смогла сломать, – Степан внимательно слушал «голос из Лондона». Сэр Энтони был непривычно, да что там «непривычно», попросту неприлично взволнован.

– Майкл, мальчик мой! Надеюсь, у тебя не осталось неоплаченных счетов и неудовлетворенных женщин? – речь сэра Энтони была вполне разборчива, хотя и пробивалась сквозь «пургу» помех. – Да, даже если и остались, забудь о них. Из посольства до особого распоряжения не выходи. Соответствующие инструкции де Рензи-Мартину я уже передал. Тебе предстоит покинуть Мадрид как можно скорее.

– В чем причина такой поспешности?

Но «невинный» вопрос Степана был отметен самым решительным образом.

– Не перебивай! – отрезало начальство. – Мне от тебя сейчас нужно слышать только три слова: «Будет исполнено, сэр!» – и не более того. Все расспросы и мелкие подробности – потом, когда перейдешь португальскую границу. Пока могу сказать только одно: тебе, как и некоторым другим нашим людям в Испании, угрожает серьезная опасность. Я хотел бы оказаться старым паникером, но, похоже, у нас текут трубы, если ты понял, о чем я говорю.

Матвеев понял. Даже слишком хорошо. Значит, как считает его лондонское руководство, произошла утечка информации о действующих в республиканской Испании агентах. Это действительно повод «рвать когти», и именно таким экзотическим способом. В морских портах и на немногих аэровокзалах его, скорее всего, уже ждут. Не важно кто конкретно: местные «красные», «товарищи из Москвы» или, скажем, «приятели Шаунбурга» – разница невелика.

Не прошло и двух часов после телефонного разговора, как аккуратно упакованные вещи Степана были доставлены из гостиницы в посольство, а сам он, в компании Мигеля, уже выезжал из Мадрида на стареньком «форде» с намертво заклиненным в поднятом положении откидным верхом.

До Кальварассо-де-Аррива, где его должны были ждать люди «с той стороны», чуть больше двух сотен километров по не самой лучшей даже на испанский взгляд дороге. Их Матвеев надеялся преодолеть часов за пять-шесть, если, конечно, не случится ничего непредвиденного.

Накаркал. Случилось. Да еще как…

* * *

Теперь Степан, в одном нижнем белье – «Как же холодно… И угораздило дурака надеть шелковое… Пижон…» – сидел на заднем сиденье все того же «форда», в окружении напряженно-неподвижных «конвоиров», и беспрепятственно предавался воспоминаниям и размышлениям на тему: «что же пошло не так?».

Суета перед штабом, как-то неощутимо и сразу, замедлилась и даже словно бы упорядочилась. Из самого большого легкового автомобиля, без сомнения он был главным в колонне, вышли несколько командиров в больших чинах. Матвеев автоматически отметил, что один из них, судя по трем ромбам в петлицах, – комкор, а второй – мама дорогая! – целый командарм второго ранга. Командарм, при внимательном рассмотрении, оказался обладателем длинного носа, густейшей бороды и усов.

«Интересно, кто это? Вот незадача, не помню я тогдашний цвет Красной Армии в лицо, разве что покойного Тухачевского, троих лысых и одного усатого^[23]. Впрочем, и тех – смутно. Так… Невысокий, лицо круглое, смуглая кожа, прямой нос, усы щеточкой, будто приклеены над тонкими губами. Конечно! Тем более что комкор здесь может находиться только один – командир Отдельного экспедиционного корпуса, Урицкий Семен Петрович, а вот командарм… Кого же он мне так напоминает?»

Странно, но больше всего командарм был похож на Бармалея. Нет, не того, что сыгран Быковым в «Айболите-66», а мультяшного, озвученного когда-то в будущем Семеном Фарадой. Было в этом военном что-то этакое, «кровожадно-беспощадное», в повороте головы, позе, зычном голосе. И сама собой зазвучала в сознании Степана незатейливая песенка из еще не нарисованного мультфильма.

«Маленькие дети, ни за что на свете, не ходите в Африку гулять…»

Однако долго ломать голову над загадкой личности красного генерала Матвееву не пришлось. Помощь пришла, как обычно, «откуда не ждали». Неподалеку от матвеевского «форда» кто-то невидимый, но судя по тону – командир, запыхавшись, шепотом отчитывал подчиненного. Но таким шепотом, что не услышать его мог только глухой. К тому же крепко спящий.

– Пасынков, лось слеподырый, ты видишь, куда несешься? Стоять! Смирно! Ты что, совсем с нарезки слетел, через площадь с помойным бачком прешься? Там сам товарищ командарм Дыбенко приехал, а тут, нате вам: «Здравствуйте, я красноармеец Пасынков, дежурный по кухне, очистки с объедками несу…» Тьфу! – говоривший смачно сплюнул. – Ослоп ненадобный! Вдоль заборчика давай, в обход, задами-огородами. Да смотри, бачок не урони, дятел шестипалый! Рысью, пшел!

В ответ прозвучало лишь сдавленное подобие испуганного писка: «Есть, товарищ старшина! Виноват, товарищ старшина!»

И удаляющийся топот с вплетающимся цоканьем металлических набоек по брусчатке, как финальный аккорд сценки: «Общение старшего по званию с рядовым составом». Степану стоило больших усилий не улыбнуться и не дать повода заподозрить, что русская речь ему знакома. Хотя, конечно, по мимике, интонациям и жестам – сцена вполне интернациональна.

Сохраняя идеально отстраненный вид, он продолжал наблюдать за ритуалом приветствия, раскручивающимся словно сложный средневековый танец, в исполнении как минимум десятка мужчин в военной форме. Со стороны могло показаться, что интерес Матвеева к происходящему – чисто этнографический.

«Как же, как же, знаем! Большой белый джентльмен смотрит на пляски дикарей, желающих выглядеть похожими на настоящих людей, – самообладание, полностью вернувшееся к Степану вместе с чувством юмора, заставило мир заиграть новыми красками. Обморок на дороге представлялся уже чем-то далеким, случившимся в другой жизни и, возможно даже, не с ним. – Ни у кого вокруг не должно возникнуть и тени сомнения в моем аристократизме и врожденной «английскости». О, наш бравый командир возвращается, и в каком темпе – только что фуражку на бегу не теряет!»

Вернувшийся к машине – и в самом деле чуть не рысью – капитан быстро сел за руль и только тогда достал из кармана галифе носовой платок, снял фуражку и, со вздохом облегчения, отер пот со лба.

– Так, – сказал он сержантам. – Сейчас подъедем к воротам, машину загоним во двор и передадим британского писаку здешним особистам. Еле договорился. Пусть теперь у них голова болит за этого обморочного.