Перекрытие, конечно, пацанов не остановит, но убережёт случайного прохожего. Да ту же бабу Нюру, которая иной раз норовила сократить путь и мчалась наперегонки со смертью по ржавому покрытию, держась за исковерканные перила. Железные листы проседали даже под небольшим весом соседки. Поручни и вовсе норовили остаться в морщинистой руке, каждый раз, когда соседка перемещала ладонь.

Доски я присобачил крест-накрест к порыжевшим от старости ненадёжным столбам, чтобы перекрыть проход. Собрал инструменты, оглядел вытоптанную полянку, подобрал за собой мусор и вернулся восвояси.

Убрал инструменты в сарай и приступил к своему вечернему ничегонеделанью. Читать не хотелось, чаю напился, спать рано… М-да… После бурной оперативной жизни спокойная жизнь пенсионера иногда доводила до разговоров с самим собой. Вот и сейчас сидел и ворчал себе под нос про светлое прошлое и будущее, которое повернулось к нам в далёких девяностых недобрым лицом.

Когда ушёл в отставку, позвали преподавать в разведшколу. В новые реалии я не вписался, и меня скоренько попросили уйти по собственному. Через какое-то время соседка, Нина Фёдоровна, пригласила на разговор с директором местной школы. Я удивился, но пошёл.

Оказалось, в конце года у них уволился учитель труда, по совместительству обэжист, и мне предложили занять его место. В школе меня хорошо знали, приглашали на государственные праздники, на открытые уроки, чтобы, так сказать, детишки знали своих героев в лицо. Заодно и беседы вёл про армию и любовь к Родине. С патриотизмом нынче туго. Мотивации нет, Родину любить-то.

Я подумал-подумал и согласился. Всё лучше, чем дома сидеть и сходить с ума в одиночестве. Вот так и проработал лет десять учителем основ безопасности жизнедеятельности, проще говоря, вёл начальную военную подготовку в старших классах. Мы даже призовые места занимали на городских, районных и краевых соревнованиях типа «Зарницы».

А потом политика партии, в смысле образования, изменилась, и директор с сожалением вынуждена была отказаться от моих услуг. Потому как специальное педагогическое образование у меня отсутствовало. Как говорится, без бумажки ты букашка, а с бумажкой педагог.

Так я остался снова не у дел. Вот и сижу теперь как бирюк, в собственном дворе, строгая лавочки на заказ, да пацанов гоняю. Ну и с мэром ругаюсь регулярно за порядок в городе, за ржавый мост, за свалку в неположенном месте. Много ли пенсионеру надо?

Сердце, правда, подводить стало. После ухода из школы загремел на больничную койку. Отделался лёгким испугом, но пришлось пройти полную медкомиссию. После которой остался без курева, без кофе, без силовых упражнений. Фронтовые сто граммов доктор только на День Победы и разрешил. Не жизнь, а сплошное доживание.

Я скривился, собрался было в дом, но тут за забором послышался резкий скрипучий шум, всплеск, а следом перепуганные крики:

– Помогите!

– Сан Саныч! Тёмка тонет! – в мою калитку затарабанили кулаками.

– Твою ж мать! – я подорвался с кресла и побежал на выручку. – С моста? – крикнул на бегу, торопясь за Вовкой Михониным.

– Ды-а-а-а! – взвыл Вовка. – Он полез… Сан Саныч… н-не виноват. Это всё я! Тёмыч просто… Он показать хотел как надо… чтобы не страшно… – мелкий рыдал почти навзрыд, но бежал и рассказывал, как было дело. – А перила раз… и он в реку… И потоп…

– Какой потоп? – уточнил на бегу.

– А? Тонуть начал, – пояснил Вовка. – Во-он он! – показал на Тёмыча, которые то выныривал, то погружался в реку, и без перехода продолжил. – А потом как вынырнул, как заорал… а его несёт… Он за ветку, а ветка хрясь! И Тёмыч опять в воду! Дядь Са-а-а-ш! Спасите! Мамка его убьёт!

– Сначала я выпорю, – рявкнул, останавливаясь на крутом берегу. Оценил обстановку и метнулся вправо от моста. Там был спуск, о котором знали только местные. Краем глаза отметил дыру в перилах. Видимо, решил повисеть вниз головой, а трухлявое железо не выдержало нагрузки.

Тёмкина голова мелькала в воде в самом опасном месте. Мальчишка не впал в панику и пытался выплыть к берегу. Плохо то, что отнесло его в самое опасное место, к водовороту. И сейчас стремительно в него затягивало.

Я на ходу скинул майку, сандалии без задников, и в одних шортах сиганул в воду.

– Тёмыч, держись! Сан Саныч плывёт! – заорал на берегу мелкий Вовка.

Течение на середине нашей реки будь здоров. Она хоть и не большая, но коварная. На глубине в некоторых местах и вовсе бьют холодные ключи. Так что вода прогревается только в заводях у берега.

Тёмка цеплялся за последние доступные ветки. Недалеко от водоворота стояла раскидистая старая ива. В один из сильно ветреных дней у дерева треснула большая ветка и нависла над водой. До конца не сломалась, но в реку окунулась.

Понятное дело её никто так и не спилил, сколько мы не просили. Соседки объяснили мне про самодеятельность, про штрафы за порчу зелёных насаждений. Баб Маня, пострадавшая от произвола властей, рассказала, как её штрафанули за старую вишню, которую она сама когда-то лично посадила в собственном палисаднике. А как спилила, оказалось, что она вишне той и не хозяйка вовсе, потому как росла та за двором, на территории муниципалитета.

Поэтому мы с бабоньками за порядок на нашей улице и в городе боролись известным пенсионерским способом: обивали пороги администрации, устраивали субботники и по очереди закидывали жалобами мэра. М-да, в кого превращаюсь? Непонятно.

– Держись! – крикнул я Тёмке, понимая, что ещё немного и он выпустит тонкие ветки из оцепеневших пальцев, нырнёт и уже может не вынырнуть.

Успел я в последний момент. Тёмыч пошёл ко дну, но я поднырнул и схватил его за волосы, вытянул, перехватил подмышками и потащил к другому берегу. Пацана утянуло на сторону от места падения. Мальчишка не подавал признаков жизни. Я сцепил зубы и ускорился. В паре метров от спасительного берега Тёмыч вдруг пришёл в себя и забился.

– Тихо, малой, не дёргайся, – процедил я.

Поднатужился и вытолкал пацана на песок. Хотел было подняться и оттащить подальше от воды, перевернуть Тёмыча набок, но небо внезапно потемнело. Я удивился, поднял голову, чтобы выяснить, куда вдруг делось солнце.

– Н-не бойся… малой… – прохрипел я под испуганный хриплый возглас Темки:

– Вы чего? Эй… вы чего, дядь С-сань?

Грудь сжало. Под лопатку кто-то вонзил скальпель. Последнее, что я услышал, это крик Вовки:

– Тёма-а-а!

Глава 2

– Тёма-а-а-а! – не переставая, орал Вовка.

Теперь-то что? Пацан на берегу, чего орать-то? Я скривился, попытался открыть глаза. По затылку долбили кузнечные молоты, в висках отплясывали чечётку. В рот напихали наждачки, предварительно натёрли ей язык до состояния стекловаты.

С трудом мне удалось разлепить веки, морщась от нудного, монотонного, гундосого голоса Вовки, в котором слышались усталые женские нотки. Я моргнул, с недоумением уставившись на спинку кресла с белым матерчатым наголовником. Закрыл глаза, глубоко вздохнул и выдохнул пару раз. Снова открыл глаза, ничего не изменилось. Только Вовка принялся безостановочно нудить, запрещая кому-то из пацанов баловаться.

– Тёма, не стучи ногами по креслу, ты мешаешь дяде спать. Тёма, оставить в покое кнопку, сломаешь кресло. Тёма, милый, не стучи машинкой по стеклу. Разобьёшь окошко, и самолётик упадёт вместе с нами.

Но почему у Вовки такой странный голос? Угу, и почему Володька сбрил усы…

Я потряс головой, пытаясь привести мысли в порядок.

«Самолётик? – удивился я. – Какой, к ежам, самолётик?»

– Женщина, угомоните своего отпрыска! – приказал Вовке недовольный бас.

Женщина? Какая женщина? Какой самолётик? Похоже, я наглотался воды и ловлю глюки.

– Простите, Тёмочка просто устал, вот и шалит, – залепетал женский голос.

– Ремня Тёмочке всыпать, и враз усталость пройдёт, – продолжал возмущаться мужской бас.

– Это не по-советски! – возмутился молодой, звонкий контральто.

– Вы ещё скажите, что детей лупить нельзя, – ехидно высказалась дама лет сорока.

– Конечно, нельзя! – воскликнула моя соседка.

– Нас ремнём воспитывали и вон, гляньте-ка, нормальными людями выросли! – к разговору подключилась женщина глубоко бальзаковского возраста.

Я слушал весь этот горячечный бред и тихо офигевал: за всю жизнь мне даже сны цветные никогда не снились, а тут такие качественные галлюцинации. Может, у меня сердце остановилось, и меня экстренно с того света вытягивали, а вот это вот все – последствия сердечно-лёгочной реанимации?

Тем временем скандал разгорался. Я вздохнул, открыл глаза и всё-таки рискнул оглядеться по сторонам. Вовка оказался молодой девушкой, на руках у которой сидел бутуз лет пяти и азартно долбил пожарной машинкой по спинке соседнего кресла. Дородный мужчина лет пятидесяти, с густыми усами и насупленными бровями требовал у молодой мамочки угомонить ребёнка.

Рядом со мной сидело то самое звонкое контральто, которое утверждало, что воспитывать детей ремнём – метод не советский. Машинально отметил, что грудной голос соседки очень подходит её внешности. Была она вся какая-то уютная, мягкая, с бархатными ресницами, вишнёвыми губами, со светлой русой косой толщиной в половину моего запястья.

Я покосился на высокую грудь и внезапно заёрзал на сиденье от приятных, но неуместных сейчас ощущений.

Переключил внимание на старуху Шапокляк, которая ратовала за кнут в процессе воспитания. Впрочем, «старуха» – это я погорячился. Худая дама в возрасте за пятьдесят с длинным носом и стогом сена на макушке выглядела элегантно, несмотря на невзрачный пиджак из прошлого века и большой приплюснутый блин на голове.

Я склонялся к мнению Шапокляк в плане воспитания. Женский коллектив детского дома разбавляли два мужика – трудовик и сторож. И оба воспитывали нас скорее кнутом, чем пряником. Трудовик прививал манеры метровой линейкой по мягкому месту, а мог и рейкой вдоль хребтины протянуть за нарушение техники безопасности. Сторож справлялся крупкой лозиной и подзатыльниками. И ничего, выросли, в люди вышли, только выправка крепче стала.

Стоп! Я качнул головой, пытаясь поймать несоответствие в словах граждан.

При чём тут советский или несоветский метод воспитания? После распада Союза прошло до чёрта десятков лет. Я даже сам не ожидал, что перескачу вместе со всеми в двадцать первый век, с моей-то профессией и образом жизни. А вот сумел, многих пережил и ушёл на пенсию относительно здоровым и бодрым.

Так что девица двадцати двух лет от роду и слово «советский» – вещи несовместимые.

– Молодой человек, – с лёгкой неприязнью в голосе обратилась ко мне Шапокляк. – Что вы на меня так смотрите? Это неприлично!

Ну, молодой, это она, конечно, мне польстила, я уже лет двадцать как немолодой. А что таращусь на неё, так это я не специально, просто задумался.

– Прошу пардону, – невольно брякнул я, растянув губы в улыбке.

– Хам, – дама поджала губы и отвернулась к окну.

«Ну, хам так хам. Не хами, и не облаянной будешь, – я пожал плечами и вернулся к своим мыслям. – Но почему всё-таки самолёт? Откуда он взялся в моих галлюцинациях?»

Я повернул голову к иллюминатору и задумчиво уставился на плывущие облака, пытаясь собрать мысли в кучу, расслабиться и вырваться из собственного потока сознания. Как говорил наш старшина в махровом году на срочке: «В любой непонятной ситуации читай Устав».

Всё-таки причудлива память человеческая. Не иначе кровоизлияние в мозг приключилось, вон как меня далеко во времени в галлюцинациях откинуло. Я разглядывал крыло самолёта и словно вернулся во времена своей юности. Тогда, как и сейчас, впервые очутившись в салоне ТУ–104, испытал невероятную гордость за свою великую страну.

Это не просто авиалайнер. Это символ страны. Первый в мире реактивный пассажирский самолёт – чудо инженерной мысли, это результат колоссального труда советских учёных, инженеров и рабочих, объединённых одной целью.