С тревогой ждала, что она станет меня отговаривать. Девчонки предупреждали об этом. В бесплатных поликлиниках врач вроде как обязан прочитать тебе лекцию и попробовать отговорить от аборта. «У них же установка на повышение рождаемости, – сказал кто-то. – Слышала, что президент говорил об этом? Я бы на твоем месте подготовилась. Решение всё равно только твое».

Я спрыгнула с кресла, оделась за белоснежной ширмой и подошла к столу. Врач предложила мне присесть. Мои щеки пылали, я ждала морализаторского разговора – отговора, ждала лекции по гинекологии, ждала завуалированных угроз и готовилась парировать: у меня сессия, вот даже сейчас я пришла с зачета, у меня впереди четыре года учебы. Я готовилась к поступлению чуть ли не с девятого класса…

Но она ничего не сказала. Она долго печатала, иногда задавала вопросы про цикл, про мое здоровье, а потом назначила дату и время процедуры, вручила мне направление и попрощалась с великодушной улыбкой, от которой мне вдруг сделалось стыдно. Когда я вышла из кабинета, мама выхватила у меня из рук направление и принялась расспрашивать, как всё прошло. Она явно нервничала не меньше моего.

В назначенный день в университете был зачет по логике, и мы стали судорожно соображать, как мне оказаться в двух местах одновременно. По слухам, зачет ставили просто так. Курс был коротким, только на один семестр, дядька-препод – добрым дедом с кустистыми бровями. Мы решили, что в универ с моей зачеткой пойдет мама, скажет, что у меня что-то вроде аппендицита.

Явиться на аборт надо было натощак. Клиника находилась по соседству с Фонтанным домом, я приехала раньше и решила подождать в сквере, под Ахматовскими окнами. Уселась на скамейку, курила и пыталась заставить себя думать, что Ахматова поступила бы так же. С чего я это взяла? Видимо, ее нос на фото, ее грозный голос, слышанный в записи, подсказывали, что сильные женщины сами управляют своей жизнью и не трусят принимать подобные решения. Не перекладывают все заботы на матерей. Ведь, по сути, после признания маме – всё пошло как по маслу. Платная клиника с блестящими полами и деликатной врачихой, мама, ожидающая в машине на Литейном после, поездка на дачу, горячий суп, папа в облачке дыма на террасе. Будто ничего не случилось. Даже не так: случилась небольшая медицинская манипуляция, и меня надо пожалеть. Мне было плохо, но теперь меня вылечили. Я здорова и нам снова можно сидеть на терассе, ни о чем таком не говоря.

В клинике меня пригласили в кабинет для заполнения документов. Я неловко уселась за небольшой столик, не зная, куда девать сумку. Все мои вещи, мои кеды, кисти моих рук, выбивающиеся из хвоста пряди казались мне донельзя жалкими.

– Всё произойдет вакуумным способом, – сказала медсестра. – Вы будете под общим наркозом.

Я спросила, будут ли у меня дети после этого.

– Это неизвестно, – ответила медсестра.

Я помедлила и зависла с ручкой над договором.

– Ни одна клиника в мире не сможет гарантировать этого, – сказала медсестра.

Когда я размышляла над словом «аборт» на страницах своих дневников, то писала – мол, если не будет гарантий, что я снова смогу иметь детей, я ни за что на это не пойду. Тогда у меня будет малыш, и хер с ним. Но вот, это случилось – и я как миленькая поставила подпись в договоре на прерывание беременности.

Теперь, когда я сидела в клинике, когда значительная сумма за «процедуру» была уплачена в кассу из кошелька моей мамы, а мой парень спокойно отрабатывал свою смену в курином ресторане, пребывая в уверенности, что проблема решена, – переиграть всё не было уже никакой возможности.

Я собирала мнения, спрашивала однокурсниц, подруг, тех, у кого были дети, кто их ждал, кто не хотел детей, кто хотел, – собирала, чтобы понять, что мне делать. Когда я говорила с теми, кто был «за», мне казалось, что я тоже склоняюсь к тому, чтобы оставить ребенка; когда говорила с теми, кто «против», – это звучало еще более логично. Мне хотелось выбрать сразу оба варианта. Я одновременно хотела и не хотела ребенка. Я одновременно хотела и не хотела делать аборт.

Но в итоге оказалась слишком ссыкливой, чтобы пойти против всех. Заявить родителям, что замуж я не собираюсь и съезжаться со своим парнем не хотела бы, а хочу остаться дома и жить с ребенком в своей комнате или на даче, а им предстоит нас обеспечивать, потому что сама я работать буду не в состоянии. А Вася будет помогать, приезжать к нам, потом оставаться с ребенком на выходные, и так, постепенно, мы станем его растить. Поженимся при этом или нет – решим потом. Пока слишком рано. Через год вернусь в универ, буду учиться на заочном или вечернем, постепенно начну работать, оставляя ребенка с мамой или бабушкой. Да что уж там, неужели папа не раскошелится на няню?

Но этот сценарий видно только спустя много лет. Тогда, в восемнадцать, мне было важнее выбрать тот вариант, который встретит больше одобрения. А сама с собой я разберусь потом, не зря же пишу километры дневников…

В палате я переоделась в одноразовую ночнушку в цветочек. В дверь постучали – пришел анестезиолог. Это был молодой парень, он задал необходимые вопросы – и от его ободряющей улыбки у меня возникло ощущение, что все эти люди мне помогают, поддерживают меня. Будто я и правда пришла на лечение. Еще немножечко – и всё закончится. Усну, проснусь, и проблема будет решена.

Вскоре меня пригласила медсестра. Я сунула ноги в резиновые тапочки, и мы пошли по длинному коридору в операционную. Там меня попросили забраться на стол и уложить ноги в подколенники, как у гинекологического кресла. За огромным окном колыхалась зелень. Интересно, а рожают здесь в той же операционной, в которой проводят аборты? Я увидела своего врача, блондинку; нижняя часть ее лица была спрятана под маской, а глаза улыбались. Анестезиолог аккуратно установил катетер в мое правое предплечье, а потом предложил начать считать вслух от десяти до одного. Десять, девять, вос… и я отрубилась.

Открыла глаза уже в палате. Я лежала на кровати. Как я в ней оказалась, не помнила. На тумбочке жужжал мобильник. Звонила однокурсница, одна из тех, кому я сбивчиво рассказывала свою историю в курилке журфака. Она хотела узнать о моем самочувствии. Я пробормотала что-то невнятное – и поняла, что безумно хочу писать.

Между ног лежала толстая пеленка, на которой я разглядела несколько капелек крови. Я села. Голова кружилась. Я поднялась с кровати и вышла в коридор. Там возилась с ведрами уборщица, и я спросила, где туалет. Мне указали на дверь дальше по коридору. Я шла, меня качало, словно я выпила пару баночных коктейлей. Волокнулась об стену плечом. Можно мне сейчас писать или нет, я не знала. А вдруг у меня там, внизу, – всё разворочено? Но боли не было. Крови в моче – тоже.

Я вернулась в палату, позвонила своему парню и сказала, что всё позади. Он сообщил, что завтра приедет ко мне на дачу.

Он жил в крошечной хрущевке с мамой, отчимом и младшим братом, ему приходилось работать, чтобы оплачивать учебу в транспортном колледже. Он вкалывал, ходил на пары, идей о том, когда он съедет от родителей, у него не было. Мне же не надо было работать, родители обеспечивали меня всем необходимым, и уроки английского с третьеклашками были блажью, экспериментом – почему бы не попробовать себя в роли репетитора? Родителям хотелось, чтобы я училась. А мой парень был сыном от первого брака безработной женщины, которая во второй раз вышла за водителя грузовика. С ним они завели другого ребенка, а маргинального пасынка ее новый муж не выносил. Вася показывал кровоподтеки на шее: так отчим его воспитывал. Эти люди наверняка ждали, когда он съедет и освободит для младшего брата комнату.

Готов ли был мой парень к созданию семьи вместе со мной? Конечно, нет! С другой стороны, завести ребенка с девочкой из более благополучной семьи, и подождать, когда ее родители раскошелятся на квартиру для внука, было бы выгодно. Это могло бы решить массу его проблем.

Считается, что это девушки ищут себе богатых парней. Богатый парень будет водить тебя по ресторанам, оплачивать каникулы за границей, ты будешь зависать в его огромной квартире и загородном доме родителей. У него будет тачка, на которой он будет тебя катать. Он будет дарить подарки. А выйди за такого замуж – и он (или его родители) будут обеспечивать тебя и спиногрызов до скончания веков. Но рассказывает ли кто-нибудь об обратном?

Благополучие притягивает людей. Гипнотизирует их. У тебя дома два туалета? У твоих родителей больше одной тачки? У тебя есть приставка, мощный комп, гостиная с огромным диваном и плоским телеком, где можно часами валяться с чипсами, выкурив на балконе косячок, и рубиться в GTA? На всё это ты можешь подцепить гораздо больше парней, чем девочка, у которой за душой комната в коммуналке с больной матерью за шкафом, и которой еле хватает на жетоны метро. Я множество раз наблюдала подобное, ведь среди моих подруг было достаточно обеспеченных. Был бы с ней этот смазливый чувачок, если бы не квартира с видом на Казанский собор, золотая сережка в носу, последняя модель мобильника и машина, купленная папой?

Гордость не позволяла задумываться об этом, ведь я – это я, мои идеи, мои глаза с каемкой, моя улыбка. А остальное – неважно, это всего-навсего приложение. Да, я живу вот в такой квартире. Да, ремонт в парадной тоже сделал мой папа. Но это вторично. Первична – я. Остальное – за скобками, ведь это девяностые привели наши семьи к подобному неравенству. В этом нет чьих-то особых достижений, это данность.

И, конечно, я никогда не позволяла себе думать о том, что мой парень имеет в виду и всё это, когда он снова и снова возвращается ко мне после очередного расставания с оскорблениями, швырянием в меня вещей или словом «шлюха», повторенным в смс пятьдесят раз подряд.

Тогда у меня еще не было прав, но я колесила на маминой машине по нашему дачному поселку, избегая выезда на шоссе. Встречать Васю с маршрутки я поехала одна. Он шел к машине с букетом белых хризантем. В своей кепке. Подарил цветы, поцеловал меня и спросил, как я себя чувствую. Забавно, что аборт сопровождается не меньшим количеством ритуалов, чем роды.

Вечером родители уехали в город, а им на смену приехал мой младший брат с друзьями. Тем летом у него гостили немцы, которые приехали в школу по обмену, и они собирались попить пива и погулять на озере. Один из немцев, длинноволосый Мозес, привез с собой гитару и принялся на ней бренчать. Я сидела в кресле на террасе, пить мне было нельзя, я потягивала яблочный сок и пела вместе с Мозесом. Мне было немного грустно, и я рассказала Мозесу о том, что сделала. Он помолчал, а потом заиграл «Knockin on heaven’s door».

Через неделю я сдала последний экзамен. Думать о произошедшем в клинике не хотелось. Эти недели потребовали сильной концентрации, а когда всё кончилось, захотелось просто насладиться петербургским летом.

После закрытия зачеток мы с подругами гуляли по городу – и оказались около БКЗ Октябрьского, где часто тусовались еще со школы. Тут зависали скейтеры, и один из них, парень по кличке Швед, уже давно оказывал мне знаки внимания.

Высокий, со слегка азиатским лицом, копной кудрявых волос и черными выразительными бровями, Швед был из тусовки постарше, и мне льстило, что он мной интересуется. Вася тоже пытался кататься на скейте, но был полным и неуклюжим. Когда я наблюдала его потуги на доске, мне становилось неловко. Швед же катался на скейте как профик. Он прыгал через шесть ступенек, щелкал доской о мрамор покрытия перед БКЗ, раз – и нос доски оказывался у него в ладони.