Вот и станционное здание, и вывеска «Воронино». В местном привокзальном магазине Горецкий купил продукты, вино и пиво, на всякий случай. До дома он шел пешком. Было вдохновение – пройтись, обозревая заснеженную округу.

– Возраст колдуна, – топая домой, пробормотал он. – Наколдовать бы мне новую жизнь – вот это было бы дело!..

Глава третья
Ночная гостья

1

Жены дома не было уже три дня – она уехала на горнолыжный курорт. Они частенько кололи друг друга острыми словечками. Уже по привычке. Иногда с раздражением. Часто без жалости. Потому что жалость – продукт симпатии. А симпатия между ними давно увяла, как цветок, ежедневно поливаемый солью.

Помнится, глядя на ее чемоданы, он равнодушно съязвил:

– В твоем возрасте, да на лыжах? Кости-то уже хрупкие, небось. Хочешь в аппарат Елизарова забраться?

– Типун тебе на язык, – ответила она. – Шутничок. Это в твоем возрасте только на печи лежать и простоквашу пить, а в моем можно и на лыжах. И кости у меня крепкие.

– Шею себе не сверни на виражах, – посоветовал он. – Дети и внуки переживать будут. Лучше на симуляторе, в зале.

– А ты не упейся в зюзю, – с презрительный улыбкой парировала жена. – В твоем возрасте инфаркт на фоне давнего алкоголизма – как насморк во время эпидемии гриппа. И если соберешься пить, не разжигай камин. И плиту тоже. Не хочу вернуться на пепелище.

Вот и поговорили. За ней заехала подруга, ее соратница по плотским утехам, Рогнеда, которая терпеть его не могла, называла «старым козлом», на том они и расстались. Когда капот джипа скрылся с глаз, его рука сразу потянулась за сигаретой. Он сел на веранде в плетеное кресло и с блаженством закурил.

Горецкий был счастлив, что остался один. Да еще на две недели! Будет время подумать, повспоминать, помечтать. А мечтать, лежа на печи, – одно удовольствие. Вон Илья Муромец, до тридцати лет валялся на печке и мечтал, а потом в какой виртуозный кураж ушел, а? Подумать страшно. Мечом-кладенцом на сто легенд о себе намахал.

А еще, как известно, мечты уводят за горизонт. И отправляют к звездам. И возвращают молодость – хотя бы на час, на пять минут…

И вот был новый вечер. Зимний. Тишайший. После шумной Москвы! В духовке его дожидалось жаркое, в холодильнике – бутылка отличной водки, на столе – легкие закуски и початая бутылка дорогущего коньяка на всякий случай. Кутить так кутить! А он решил выкурить сигарету и посмотреть на полную луну. Набросил полушубок, вышел на крыльцо и, закурив, уставился на черные деревья сада, на лимонный в сиянии луны снег, на огни соседних домов за высоким забором. И вдруг не поверил своим глазам: там, на тропинке, ведущей к сараю в конце двора, стоял пес и смотрел на него. Горислав Игоревич даже прищурился, чтобы разглядеть его, не обмануться. Потому что слишком необычной была картина! Огромный белый пудель, королевский, кажется, подстриженный по всем правилам собачьей красоты, стоял на протоптанной в снегу узкой тропинке и смотрел на него.

Откуда он тут взялся? В его-то дворе? Что, пес взял и потерялся и бродил вокруг его дома? Но кого он искал, а главное, как попал сюда? Забор был и впрямь высоким и надежным, кажется, без потайных лазов. Вроде бы жена говорила, что где-то расшаталась пара досок и стоило бы их прибить. Но где они расшатались, он пропустил мимо ушей. Так что, оттуда явление? Несомненно ведь, что этот ухоженный красавец принадлежит кому-то. И его стоило бы отправить к хозяевам. Но к кому? И все-таки, как он залетел сюда и почему ночью?..

Была бы это беспризорная здоровая псина, Горецкий поступил бы иначе. Сказал бы: фу! Проваливай. Или что-нибудь еще. Но тут посвистел так, как обычно призывают собак. Может, пудель голодный и стоит покормить его? Он посвистел еще раз и почмокал. Пес не удержался – осторожно приблизился, не сходя с тропинки, и теперь остановился шагах в двадцати перед крыльцом. Горецкий знал ближайших соседей, ни у кого не было белого королевского пуделя – две овчарки, один доберман и какая-то декоративная ушастая мелочь, которой развелось сейчас пруд пруди и которая скорее мяукала, чем тявкала.

Горецкий затушил сигарету в пепельнице и спустился по деревянным ступеням веранды. Он посвистел и даже призывно почмокал еще разок, а потом для верности протянул руку с предполагаемым куском чего-то вкусного, потер в щепотке пальцы: мол, давай сюда, угощу! Если что, вынесет псу пару сарделек, не обманет же ночного гостя.

То и дело припадая на передние лапы и вновь распрямляясь, пес медленно продвигался к нему по заснеженной дорожке, пока не остановился шагах в пяти. Так он и стоял, и смотрел ему в глаза своими черными блестящими пуговками. Пес был не просто аккуратно, но виртуозно подстрижен, хоть сейчас на выставку породистых собак, белоснежно чист и очень красив. Он был почти что своеобразным ангелом этой ночью, разве что с ушами, шапочкой и круглым пушистым хвостом. Горецкий слышал неровное дыхание пса – пудель был явно обеспокоен чем-то.

– Ну, что ты мне скажешь? – спросил хозяин дома.

Но пудель вместо того резко припал на передние лапы, как это делают собаки для прыжка или приглашая вас поиграть с ними, потом молнией сорвался с места и улетел в ночной сад.

– Вот те на, – проговорил Горецкий. – Забавный пес. Жрать он точно не хочет. А я не хочу играть, бегая за незнакомой собакой по ночному саду. Да-с. А вот употребить граммов двести под поросенка – очень хочу.

Горислав Игоревич поднялся на крыльцо.

– Эй, гость! – негромко крикнул хозяин. – Пудель! Ты где? Угощаю сардельками! Предложение в силе пять минут!

Но собаки, кажется, и след простыл.

– Ладно. – Горецкий открыл дверь, еще раз оглянулся и отправился ужинать.

Селедочка и салат из помидоров с луком, да под водочку, легли упоительно. Разогрели его, растомили желудок. А жаркое из свинины с картошкой, под фольгой, под ту же водочку, просто сделало Горислава Игоревича счастливым. Ужиная, он вспоминал Лючию, все то, что она взяла и открыла первому встречному в электричке. Мир магии! Интересная женщина, ничего не скажешь. Любопытно, позвонит ли она ему? Было бы ему лет сорок пять, вновь вспомнил Горецкий про желаемый возраст и усмехнулся, он бы даже не сомневался, но тот прекрасный возраст, когда мужчина не так давно перешагнул рубеж молодости, смело вступил в пределы зрелости и теперь хозяйничает в мире на свое усмотрение, давно прошел. Сексуальный возраст! Первый возраст мудреца, как сказала прекрасная Лючия. Пора умных поступков. Он снова наполнил рюмку из запотевшей бутылки, по которой стекали капли конденсата. К стареющим же мужчинам, даже очень приятным, у молодых дам совсем другое отношение. С ними, даже самыми милыми, содержательными и мудрыми, молодые дамы держатся хоть и близко, но на некотором расстоянии. Если, конечно, не заинтересованы в этих мужчинах финансово. Или по карьерной части. Тут уж – держись, бедолага!..

Горецкий махнул рюмку водки и отправил в рот маринованный огурчик и кусок свининки с ребрышка.

– Хорошо! – И продолжил мысль вслух, как будто читал практический трактат: – Так повелось тысячелетиями, женщины ищут молодых и сильных самцов, которые покроют их, от которых они понесут и родят здоровое и сильное потомство, которое эти самцы смогут защитить и воспитать как положено – такими же сильными и грозными. – Он просто цитировал строки из своей же статьи для одного глянцевого журнала. – На этом стоит мир. Этот закон не менее прочен, чем закон тяготения. А может быть, даже и более… Вот и живи с этим, и дряхлей, как сказала подлая Рогнеда, «старый ты козел».

Поднявшись, Горецкий вышел из-за стола и направился в прихожую. Проверил карманы полушубка – сигареты были на месте. Он набросил полушубок на плечи, щелкнул замком и открыл дверь.

И тотчас остановился как вкопанный.

На веранде в сиянии фонаря лежал на брюхе его белоснежный пудель с прекрасным белым пушистым клубком над головой, настоящей короной. Грудь его была пышно украшена белым полушубком, на ногах тоже красовались белые клубки меха. Что в нем удивляло, так это сверкающая чистота шерсти, будто и не было вокруг никакой дорожной грязи, пыли, гари, веток и палых листьев и травы под снегом. И даже если он пробирался между досок забора, то чудом не задел ни одной из них.

– Ты вернулся? – спросил Горецкий. – Набегался и вернулся? Услышал про сардельки, да? Я угадал? По твоим черным блестящим глазам вижу: ты все понимаешь! Да?

Это было несомненно. Пудель понимал все. Он высунул розовый язык и, глядя преданно в глаза хозяина дома, стал призывно дышать. Горецкий вышел на веранду, опустился в плетеное кресло рядом с собакой.

– И псиной ведь тебя не назовешь, такой ты красавец, или…

И вдруг он догадался:

– Да ты же девочка. Верно? Конечно, девочка. Такая миляга! И клюв такой тонкий. Я поглажу тебя? – Он протянул руку, думая, не цапнет ли его ночной гость, или ночная гостья, но пудель, напротив, так и лез головой под ладонь Горецкого, буквально заставляя себя гладить и чесать за ухом. А потом покорно повалился набок, доверчиво открывая живот, вновь призывая себя гладить и чесать в самом беззащитном и откровенном для собаки месте. – Но как тебя звать?

Шкура собаки была мягкой и плотной. И от нее покалывало пальцы, потому что она была наэлектризована. Но с какой стати? Под ребрами колотилось сердце. Хозяин дома взглянул на подушечки лап – они тоже были удивительно чистыми.

– Полежи так, бродяга, я выкурю сигарету. А потом решим, как с тобой быть. Я-то уже поужинал, а ты?

Горецкий курил, и все это время затихший пудель, словно не желая прерывать своим беспокойством глупое таинство человечьего отравления, смотрел в глаза хозяину дома. А тот, прищурившись, взирал на него. Интересно, размышлял Горецкий, о чем думает собака, когда вот так внимательно смотрит человеку в глаза? Да ладно еще – хозяину. А тут – незнакомцу. Чего от него ждет? Каким он, профессор Горецкий, представляется этой белоснежной кучерявой стриженой суке?

Наконец Горецкий затушил окурок и сказал:

– Идем-ка в дом. Не принять такую гостью и не покормить, ну как это так? Пошли!

Он открыл дверь, кивнул, и пудель, быстро вскочив, переступил порог его дома. Пес осторожно вошел в просторную прихожую. А за хозяином, сбросившим башмаки, проследовал и в гостиную.

– Ложись на ковер, а я схожу на кухню и принесу сардельки. Только есть ты будешь не на ковре – в коридоре. Две тебе хватит? Если не хватит, дам еще. Да, и у тебя еще в запасе закуска – поросячьи ребрышки. Я их обглодал, но не до конца. Вот похрустишь!

На кухне он забрался в холодильник, достал из пакета две уже отрезанные здоровенные сардельки, купленные вчера женой и оттого не столь для него ценные, как все то, что покупала и делала она своими руками. Но у собаки должно быть другое к ним отношение. Он закрыл холодильник и направился в гостиную.

– Я иду, лопоухий!

А войдя и оглядевшись, ища взглядом собаку, уронил сардельки на пол. В кресле напротив стола, в полумраке, сидела женщина в светлом комбинезоне с поднятым воротником. У нее было очень знакомое лицо. Очень-очень! Совсем недавно он видел ее. Да что там недавно – сегодня утром!

– Вы?! – только и воскликнул он.

– Я, – ответила она.

– Лючия?

– И да и нет.

Он пропустил ее странный ответ мимо ушей. И на то была причина. Что-то происходило с ней. Точно электрические разряды периодически волнами пробегали по всему ее телу, по светлому комбинезону, по рукам и лицу. Изумрудные и золотые полосы будто торопились успеть друг за другом.

– Что с вашим лицом?

– Остаточный эффект, сейчас пройдет. Наверное, во мне много электричества. Перезарядилась.

Она говорила серьезно или шутила? Но ведь это было. Не галлюцинация же сидела пред ним.

– Как вы здесь оказались?

– Да так, проездом.

– Это был ваш пес, верно? Белый пудель?

– Да как вам сказать, Горислав Игоревич. И мой, и нет.