– Знаешь, он мне определенно нравится. – Ленор Дав хохочет, с дурным настроением покончено. – Могу зайти после. Дома есть кое-какие дела, но к трем должен управиться. Сходим с тобой в лес, хорошо?

– Сходим, – соглашается она, подкрепляя свое обещание поцелуем.

Вернувшись домой, я обливаюсь холодной водой из ведра, надеваю брюки, в которых па женился, и рубашку, которую ма сшила из носовых платков, купленных в капитолийском магазине, где отовариваются шахтеры. На Жатву положено приходить нарядно одетым или хотя бы пытаться выглядеть опрятно. Заявишься в обносках – миротворцы тебя изобьют или арестуют родителей за неуважение к погибшим на войне капитолийцам. И плевать, что у нас тоже много кто погиб тогда.

Ма дарит мне подарки: годичный запас нижнего белья, пошитого из мешков из-под капитолийской муки, и новенький карманный нож, заставив пообещать, что я не буду играть с ребятами ни в ножички, ни в любые другие дурацкие игры с ножом. Сид вручает мне кусок кремня, завернутый в обрывок коричневой бумаги, и говорит:

– Нашел на грунтовке возле базы миротворцев. Ленор Дав сказала, что он тебе понадобится.

Достаю свое огниво и решаю опробовать. Искры высекаются только так! И хотя ма не в восторге от Ленор Дав, учитывая, что та отвлекает меня от домашних обязанностей, огниво явно ей понравилось: она продевает через металлические колечки кожаный шнурок и надевает его мне на шею.

– Ужасно красивое огниво, – говорит Сид, с легкой завистью трогая птицу.

– Хочешь, научу тебя им пользоваться сегодня вечером? – предлагаю я.

Предложение заняться взрослым делом вместе с обещанием, что я никуда сегодня не денусь, заставляет его просиять.

– Правда?

– Конечно! – Ерошу ему волосы, и кудряшки разлетаются в разные стороны.

– Хорош! – Сид смеется и отбивает мою руку. – Ну вот, теперь снова причесываться!

– Поспеши! – велю я.

Братишка убегает, а я прячу огниво под рубашку. Я еще не готов показать его миру, тем более в день Жатвы.

Время пока есть, и я отправляюсь в город на промысел. Воздух стал тяжелым и неподвижным – надвигается гроза. При виде площади, увешанной плакатами и кишащей вооруженными до зубов миротворцами в белой форме, у меня сводит живот. В последнее время раскручивают тему «Нет мира», и лозунги обрушиваются на меня со всех сторон. «НЕТ МИРА – НЕТ ХЛЕБА! НЕТ МИРА – НЕТ БЕЗОПАСНОСТИ!» и, разумеется, «НЕТ МИРОТВОРЦЕВ – НЕТ МИРА! НЕТ КАПИТОЛИЯ – НЕТ МИРА!». На временной сцене перед Домом Правосудия висит огромный плакат с лицом президента Сноу и надписью: «МИРОТВОРЕЦ № 1 В ПАНЕМЕ».

В конце площади регистрируют участников Жатвы. Пока очередь невелика, я решаю отметиться. Женщина избегает смотреть мне в глаза. Очевидно, она все еще способна испытывать стыд. Или же ей просто плевать.

В окне аптеки виднеется флаг Панема, и это ужасно бесит. И все же именно здесь можно получить за самогон самую лучшую цену. Захожу, в нос бьет резкий запах химикатов. С ним контрастирует слабый сладкий аромат, который исходит от пучка цветущей ромашки лекарственной, стоящей в банке на прилавке. Скоро из нее сделают чай или микстуру. Насколько я знаю, ромашку собрал в лесу Бердок. Помимо охоты, он решил заняться еще и сбором лекарственных трав.

Аптека пуста, не считая моей одноклассницы Астрид Марч, которая расставляет крошечные пузырьки на полке за стойкой. Волосы заплетены в длинную светлую косу, но из-за жары и влажности отдельные прядки выбились наружу и теперь обрамляют ее прекрасное лицо легкими завитками. Астрид – первая красавица в городе, да еще богачка по стандартам Дистрикта-12. Раньше я ставил ей это в вину, но однажды ночью она в одиночку отправилась в Шлак лечить женщину, которую выпороли за то, что перечила миротворцу. Принесла какое-то снадобье, приготовленное собственноручно, и ушла, даже не заикнувшись о деньгах. С тех пор именно к ней люди обращаются за помощью, если их родные попадают под кнут. Думаю, у Астрид куда больше здравого смысла, чем считают ее чванливые городские друзья. Кроме того, Бердок сходит по ней с ума, так что я стараюсь обращаться с ней поласковее, хотя у моего друга шансов не больше, чем у сойки-пересмешницы с лебедем. Городские девушки не выходят замуж за парней из Шлака, разве только в исключительных случаях.

– Привет. Сгодится для чего-нибудь? – Я выставляю на стойку бутылку с самогоном. – Для сиропа от кашля, к примеру?

– Думаю, да. – Астрид платит щедро и добавляет веточку ромашки. – Возьми! Говорят, приносит удачу.

Я вставляю стебелек в петличку.

– Кто говорит? Бердок?

Она чуть краснеет. Уж не ошибся ли я насчет его шансов?

– Может, и он. Не помню.

– Удача нам всем сегодня не помешает. – Я выразительно смотрю на флаг в окне.

Астрид понижает голос:

– Мы не хотели его вешать. Миротворцы заставили.

Иначе что? Арестовали бы все семейство Марч? Разгромили магазинчик? Закрыли навсегда? Мне неловко, что раньше я их осуждал.

– Значит, пришлось. – Киваю на ромашку. – Тоже приколи себе куда-нибудь, ладно?

Она грустно улыбается и кивает.

Вхожу в соседнюю дверь кондитерской Доннеров и покупаю бумажный мешочек с разноцветными мармеладками – Ленор Дав их обожает, – чтобы полакомиться после Жатвы. Она называет их радужными конфетками и клянется, что чувствует каждый вкус по отдельности, хотя все они одинаковые. Мерили Доннер, моя одноклассница, обслуживает меня в накрахмаленном розовом платье и таких же ленточках в белокурых волосах. Сестричек Доннер за неряшливый вид точно не арестуют. К счастью, Астрид платит наличными, потому что Доннеры не принимают чеки, которыми платят шахтерам. По сути, их принимают лишь в капитолийском магазине; впрочем, чеки берут многие торговцы в городе, да и с моей ма тоже порой расплачиваются ими за стирку.

Выйдя наружу, я улыбаюсь, разглядывая красивые конфетные обертки и думая о том, как встречусь с Ленор Дав в лесу. И вдруг вижу, что пора. На огромных экранах по бокам сцены развевается флаг в честь начала Голодных игр. Пятьдесят с лишним лет назад дистрикты восстали против гнета Капитолия и устроили в Панеме кровавую гражданскую войну. Мы проиграли, и в качестве наказания каждое четвертое июля в каждом из дистриктов выбирают двух трибутов, девушку и юношу в возрасте от двенадцати до восемнадцати, чтобы те сражались на арене не на жизнь, а на смерть. Последний оставшийся на ногах получает корону победителя.

Жатва – это церемония, где выбирают участников Голодных игр. Две площадки для юношей и для девушек огорожены оранжевыми веревками. По традиции в первом ряду стоят двенадцатилетки, потом те, кто постарше, и так до последнего ряда, где находятся восемнадцатилетние. Посещение обязательно для всех жителей дистрикта, но ма держит Сида дома буквально до последней минуты, поэтому я даже не ищу их взглядом. Ленор Дав тоже не видать. Я направляюсь туда, где выстроились юноши от четырнадцати до шестнадцати, и прикидываю свои шансы.

Сегодня в шаре, откуда тянут жребий, двадцать листков с моим именем. Каждый участник автоматически получает по одному каждый год, но у меня три добавочных, поскольку я всегда беру по три тессеры, чтобы кормить себя и свою семью. Ежемесячно за тессеру выдают жестянку масла и мешок муки с надписью «Любезно предоставлено Капитолием», которые нужно забирать у Дома Правосудия. В обмен на продукты приходится лишний раз вписывать в Жатву свое имя. Вписывания никуда не деваются, а, наоборот, накапливаются. По четыре листка в течение пяти лет – так у меня и получилось двадцать. Хуже того, поскольку в этом году состоится вторая Квартальная Бойня в честь пятидесятилетия Голодных игр, каждый дистрикт обязан отправить в два раза больше детей. Для меня это все равно что сорок листков с моим именем в обычный год. И такой расклад мне совсем не нравится!

Толпа сгущается, впереди плачет один из двенадцатилеток. Через два года там будет стоять Сид. Гадаю, кому из нас с матерью придется сесть и поговорить с ним перед его первой Жатвой, объяснить, что он должен выглядеть опрятно, держать рот на замке и не устраивать неприятностей. Даже если произойдет немыслимое, он обязан взять себя в руки, принять самый храбрый вид, на который способен, и выйти на сцену, потому что сопротивляться – вообще не вариант. Если придется, миротворцы все равно отволокут его наверх, как бы он ни брыкался и ни визжал, поэтому надо постараться сохранить достоинство. И всегда надо помнить: что бы ни случилось, семья будет любить его и помнить веки вечные.

А если Сид спросит: «Почему я должен в этом участвовать?», то мы можем ответить лишь: «Таков порядок вещей». Ленор Дав такое объяснение ужасно не понравилось бы, пусть это и правда.

– С днем рождения!

Кто-то бьет меня по плечу, и вот они, Бердок в потрепанном костюме и наш друг Блэр, которому от старшего брата досталась в наследство рубашка на три размера больше, чем нужно. Блэр хлопает меня по груди пакетиком жареного арахиса из капитолийского магазина.

– И пусть все твои желания сбудутся!

– Спасибо. – Я убираю в карман орешки и свои леденцы. – Не следовало наряжаться ради меня.

– Скажем так, нам хотелось сделать твой день особенным, – говорит Блэр. – Каким идиотом надо быть, чтобы родиться в день Жатвы?

– Таким, который любит риск и приключения, – одобрительно отвечает Бердок.

– Просто разыгрываю карту, которая мне досталась. Сами знаете, как принято говорить: не везет в карты, повезет в любви. – Я поправляю ромашку в петлице. – Смотри-ка, что мне дала твоя подружка, Берди!

Мы переводим взгляды на площадку для девушек, где Астрид разговаривает с Мерили и Мейсили, ее сестрой-двойняшкой, пожалуй, самой заносчивой девчонкой в городе.

– А ее друзья про тебя знают, Эвердин? – спрашивает Блэр.

– Нечего им знать, – усмехается Бердок. – По крайней мере, пока нечего.

Громкоговорители оживают, шутки в сторону. И в этот момент я вижу, как Ленор Дав обходит миротворца и протискивается за ограждение. Она нарядилась в ярко-красное платье с оборками, в котором иногда выступает, а волосы убрала в прическу и заколола гребнями, что выковал для нее Тэм Янтарь. Нарядно и мрачно.

Над площадью несется запись гимна, заставляя мои зубы стучать.

Алмаз Панема,
Город великий…

По идее, мы должны петь, но вместо этого невнятно бормочем. Просто двигаем губами в такт. На экранах показывают символы могущества Капитолия: армии марширующих миротворцев, воздушные флотилии из планолетов, танки на широких столичных авеню, ведущих к особняку президента. Все выглядит чистенько, дорого и смертельно опасно.

Когда гимн кончается, мэр Алистер поднимается на сцену и зачитывает «Договор с повинными в мятеже дистриктами», который, по сути, представляет собой условия капитуляции в войне. Большинства жителей Дистрикта-12 тогда и в помине не было, но мы все равно должны расплачиваться. Хотя мэр пытается говорить нейтральным тоном, в ее голосе сквозят нотки неодобрения. Судя по всему, скоро ее заменят. Увы, достойные мэры у нас надолго не задерживаются.