Я оборачиваюсь за поддержкой к Бердоку и Блэру, но их, разумеется, и след простыл. Рядом стоит лишь парочка ребят помладше, да и те стараются держаться от меня подальше.

– …три, два, один, и мы в эфире.

Друзилла притворяется, что вытаскивает бумажку с именем.

– И первый джентльмен, который будет сопровождать леди – это… Вайет Келлоу!

Я будто повтор смотрю: Вайет вновь поднимается на сцену все с тем же бесстрастным видом и послушно занимает свое место.

Рука Друзиллы для виду копается в шаре, затем с хирургической точностью вытягивает нужную бумажку.

– И наш второй юноша будет… Хеймитч Эбернети!

Продолжаю стоять в надежде, что это дурной сон, и я проснусь в своей кровати. Все пошло наперекосяк! Буквально пару минут назад я почти избежал этой участи. Собирался домой, потом в лес, свободный до следующего года.

– Хеймитч? – повторяет Друзилла, глядя прямо на меня.

Мое лицо заполняет весь экран над сценой. Ноги несут меня вперед. Камера переключается на Ленор Дав, которая прижимает руку ко рту. Она не плачет, так что Плутарх не получит свою душераздирающую сцену прощания. Только не от нее и не от меня. Они не смогут использовать наши слезы на потеху зрителям.

– Леди и джентльмены, давайте вместе со мной поприветствуем трибутов из Дистрикта-12 на Пятидесятых Голодных играх! – Друзилла указывает на нас. – И пусть удача всегда будет на вашей стороне!

Она начинает хлопать, и из громкоговорителей ей вторит огромная толпа, в то время как у нас в Двенадцатом аплодисменты довольно жидкие.

Я замечаю среди зрителей Ленор Дав, мы смотрим друг другу в глаза, и нас захлестывает отчаяние. Она опускает руку, прижимает к сердцу, и губы ее безмолвно шепчут: «Люблю, огнем горю!» Я отвечаю: «Я тоже!»

Пушки развеивают очарование. Конфетти сыпется дождем на меня, на сцену, на площадь. Я теряю Ленор Дав из виду среди блестящих кусочков бумаги.

Друзилла широко раскидывает руки.

– Счастливой вам второй Квартальной Бойни!

– Трансляция окончена, – раздается из динамиков.

В эфир дают Жатву в Дистрикте-11. Искусственные аплодисменты смолкают, и Друзилла с протяжным стоном оседает прямо на сцену.

– Великолепно! Браво, ребята! – кричит Плутарх, появляясь на краю сцены, и команда «Капитолий-ТВ» разражается громкими ободряющими возгласами. – Друзилла, без сучка без задоринки!

Друзилла приходит в себя и сдергивает свою шляпу-нарцисс, уцепив ее за ремешок под подбородком.

– Понятия не имею, как мне это удалось. – Она вытаскивает из ботинка пачку сигарет и закуривает, выдыхая дым через нос. – Будет что рассказать на столичных вечеринках!

Один из помощников появляется с подносом, уставленным бокалами с бледной жидкостью, и случайно предлагает и мне: «Шампанского?» – прежде чем осознает свою ошибку.

– Ой! Детям не положено!

Друзилла хватает бокал и замечает молчаливых и несчастных жителей Дистрикта-12, на которых падают остатки конфетти.

– Чего уставились? Грязные твари! Отправляйтесь по домам, живо! – Она обращается к миротворцу: – Уберите их отсюда, пока у меня волосы вонью не пропитались. – Она нюхает свой локон и кривится. – Слишком поздно.

Миротворец подает сигнал, солдаты начинают теснить толпу. Бердок с Блэром уходить не хотят, однако большинство зрителей спешат к соседним улочкам – они лишь рады поскорее убраться с Жатвы, пойти домой и обнять своих детей, а постоянные покупатели Хэтти – хорошенько напиться.

При виде миротворца, удерживающего Ленор Дав, я ударяюсь в панику. Почему я не вмешался раньше? Почему ждал до последнего и оказал открытое неповиновение солдату? Неужели я испугался? Растерялся? Или просто спасовал перед человеком в белой форме? Теперь мы оба обречены. Миротворцы достают наручники, и тут поспевают Кларк Кармин с Тэмом Янтарем. Они разговаривают с ним быстро и по-тихому, вроде бы суют деньги. К моему облегчению, миротворец оглядывается, отпускает ее и уходит. Ленор Дав рвется ко мне, но дядюшки поспешно заталкивают ее в боковую улочку.

Другие незадачливые близкие новоявленных трибутов остаются на площади.

Мистер Доннер подбегает к сцене с пригоршнями денег в надежде, что удастся как-нибудь выкупить Мейсили, его жена с Мерили мнутся возле витрины своего магазинчика.

– Не надо, папа! – кричит Мейсили, но ее отец продолжает махать купюрами.

Вон стоит семейство, в котором я угадываю Келлоу: женщина истерически рыдает, мужчины дерутся.

– Это ты его сглазил! – обвиняет один другого. – Ты виноват!

Наши соседи, Маккои, обнимают ма, та едва держится на ногах. На ее руке повис Сид, тянет маму вперед и кричит:

– Хеймитч! Хеймитч!

Я уже до смерти тоскую по дому. Знаю, я должен быть сильным, но от их вида я падаю духом. Как они без меня справятся?

Теперь трибутов должны отвести в Дом Правосудия для прощания с родными и близкими. Однажды я при этом присутствовал. Ма и па взяли меня с собой, когда трибутом стала Сарши Витком, дочь старого начальника папиной смены. Годом раньше она осиротела – ее отец Лайл умер от антракоза, болезни шахтеров. Ма сказала миротворцам, что мы ее родня, и нас отвели в комнату, уставленную пыльной, грубо сколоченной мебелью. Думаю, кроме нас, к ней никто и не пришел.

Знаю, следует дождаться официального прощания, но единственное, что важно для меня теперь, – обнять ма с Сидом. Пока мистер Доннер и Мейсили бузят, я пробираюсь к краю сцены, сажусь на корточки и протягиваю руки к маме с братишкой.

– Прекратить! – Меня одергивает миротворец, а Друзилла продолжает: – Никаких прощаний эти люди не заслужили! После того вопиющего безобразия они утратили свои привилегии. Отведите трибутов прямо к поезду, и давайте выбираться из этой вонючей дыры!

Двое миротворцев сбрасывают мистера Доннера со сцены. В полете он выпускает деньги из рук, и те падают на землю, мешаясь с конфетти. Солдаты достают наручники.

До этого Луэлла пыталась держать себя в руках, теперь же перепуганно смотрит на меня широко распахнутыми глазами. Я кладу руку ей на плечо, чтобы поддержать, однако прикосновение холодного металла к коже заставляет ее вскрикнуть, словно зверька, попавшего в западню. От этого звука наши семьи бросаются к нам в надежде помочь.

Их сдерживают миротворцы, и тут вмешивается Плутарх.

– Не хочу показаться занудой, Друзилла, но у меня и правда не хватает кадров для обзора. Можно еще немного поснимать?

– Нужно. Только если не успеешь на поезд к пятнадцати ноль-ноль, можешь отправляться домой пешком, – заявляет Друзилла.

– С меня причитается! – Плутарх быстро осматривает наши семьи и указывает на меня и Луэллу. – Оставьте мне этих двоих.

Миротворцы уводят Мейсили с Вайетом в Дом Правосудия, отгоняя их родных дубинками, когда те бросаются следом. Каким-то чудом Мерили удается проскользнуть мимо них, и на краткий миг близнецы Доннер становятся одним целым, обнимая друг друга за шеи, прижимаясь лбами и носами. Миротворцы разрывают это зеркальное отражение надвое. Я вижу, как Вайет бросает последний взгляд на рыдающую женщину из семейства Келлоу и заходит в дверь.

Мы с Луэллой бросаемся к своим родным, но Плутарх нас останавливает:

– Давайте поснимаем.

Команда расчищает от конфетти участок перед магазинчиками. Оператор устанавливает камеру, Плутарх расставляет возле пекарни родителей Луэллы, полдюжины ее братьев и сестер.

– Погодите, если вы были на Жатве, то не лезьте в кадр. – Двое ребят выходят из зоны действия камеры. – Хорошо, очень хорошо, – одобряет Плутарх. – Теперь мне нужно, чтобы вы отреагировали точно так же, как в тот момент, когда услышали, что называют имя Луэллы. Раз, два, три – поехали!

Семейство Маккой смотрит на него, оцепенев.

– Стоп! – Плутарх подходит к Маккоям. – Простите. Очевидно, я неясно выразился. Когда вы услышали, как вызывают Луэллу, это стало для вас огромным потрясением, верно? «О нет!» Может, вы ахнули или выкрикнули ее имя. В любом случае вы как-то отреагировали. И теперь мне нужно, чтобы вы повторили то же самое на камеру, понятно? – Он отходит. – Итак, раз, два, три, камера, мотор!

Пожалуй, лица у Маккоев были все такие же каменные, если не хуже. Смущением тут и не пахнет: это безоговорочный отказ устраивать шоу для Капитолия.

– Стоп. – Плутарх трет глаз и вздыхает. – Отведи девчонку к поезду.

Миротворцы тащат Луэллу в Дом Правосудия, и тут Маккои наконец ломаются, в отчаянии кричат ее имя. Плутарх жестами велит своей команде заснять их реакцию. Когда до Маккоев доходит, что он записал их страдания на камеру, они впадают в ярость, однако миротворцы просто вытесняют их с площади.

Плутарх поворачивается к ма с Сидом.

– Послушайте, я понимаю, как вам нелегко, но уверен, что мы сможем друг другу помочь. Выдадите приемлемую реакцию – получите минутку с Хеймитчем. Все ясно?

Взгляд Сида невольно устремляется на небо – звучит низкий раскат грома, словно в предостережение. Я смотрю на бледное лицо ма, на дрожащие губы братишки и выпаливаю, не успев пожалеть:

– Не надо, ма!

– Нет уж, – перебивает меня она, – я это сделаю. Мы оба сделаем, как вы скажете, если дадите нам обняться в последний раз.

– Договорились. – Плутарх ставит их бок о бок, ма встает позади Сида и обхватывает его руками. – Хорошо, мне нравится. Итак, сейчас середина Жатвы, Друзилла отбирает юношей. Она только что сказала: «Хеймитч Эбернети». Раз, два, три, камера, мотор!

Ма ахает, Сид оборачивается к ней с растерянным видом, как наверняка поступил и в тот самый миг на Жатве.

– Снято! Это было бесподобно. Давайте попробуем еще раз, только теперь ахнете чуточку громче, ладно? Итак, три, два, раз…

Увы, одним разом не обходится. Плутарх требует все более эффектных реакций: «Крикните его имя!», «Спрячь лицо матери в подол!», «Попробуй расплакаться!», пока Сид на самом деле не ревет в голос, а ма уже на грани обморока.

– Прекратите! – взрываюсь я. – Хватит! Вы и так достаточно сняли!

Рация у него на поясе трещит, раздается нетерпеливый голос Друзиллы.

– Где ты, Плутарх?

– Уже закругляюсь. Будем через пять минут. – Плутарх машет ма и Сиду, они бросаются ко мне. – Даю вам две!

Я стискиваю их в объятиях изо всех сил – все-таки в последний раз, при этом времени даром не теряю, ведь семейка у нас бережливая.

– Берите!

Я высыпаю им содержимое карманов: деньги и арахис – матери, нож и пакетик с мармеладками – в руки Сида. Завещаю им остатки моей жизни в Двенадцатом.

Сид поднимает пакетик.

– Для Ленор Дав?

– Проследишь, чтобы она их получила?

Голос Сида охрип от слез, но звучит решительно.

– Получит, обещаю.

– Знаю. Ведь я всегда могу на тебя положиться! – Я опускаюсь на колени перед братишкой и протягиваю ему рукав, чтобы вытер нос, как в детстве. – Теперь ты единственный мужчина в доме. Будь на твоем месте другой мальчишка, я бы волновался, но насчет тебя уверен: ты справишься. – Сид качает головой. – Ты в два раза меня умнее и в десять раз храбрее! Ты справишься. Ладно? Ладно? – Он кивает, и я ерошу ему волосы, встаю с колен и обнимаю мать. – Ты тоже, ма.

– Люблю тебя, сын, – шепчет она.

– И я тебя люблю.

Сквозь треск рации Плутарха доносится нетерпеливый голос Друзиллы:

– Плутарх! Не думай, что не уеду без тебя!

– Пора, ребята, – говорит Плутарх. – Друзилла никого не ждет.

Миротворцы направляются к нам, собираясь разлучить, однако ма с Сидом держат меня крепко.

– Помнишь, что отец сказал дочке Виткома? – выпаливает ма. – Это и к тебе относится!

Я мысленно переношусь в Дом Правосудия, к рыдающей девочке и тошнотворному запаху гниющих цветов, заполонившему все помещение. Па разговаривает с Сарши и наказывает ей: «Не позволяй им себя использовать, Сарши. Не смей…»

– Плутарх! – визжит Друзилла. – Плутарх Хевенсби!