Ну а что, нацепим на ступни, завяжем ручки на бантик с крантиком, так и дойдёт Мари Фёдоровна до палаты. А утром уже решим, как быть. Если дядь Вася на машине приедет забирать свою ненаглядную, на кресле-каталке спустим.

Стоп, Саныч. Вряд ли Митрич приедет на машине. Беспалову увезли ведь на скорой помощи, значит, решит, что Марию Фёдоровну положили надолго. Точно! Как минимум тапки прихватит вместе с кружкой, ложкой и тарелкой.

Услышав мой вопрос про пакеты, Галина Львовна нахмурилась и одарила меня непонятным взглядом, затем демонстративно вздохнула, закатила глаза и приказала:

– Стой здесь. Ох уж эта мне молодёжь, ничего сами не могут, – проворчала медсестра и вышла из палаты. Чуть позже до меня дошло: полиэтиленовые пакеты появились позже, и такую красоту советские люди берегли, стирали, сушили. На ноги никто бы не дал нацепить.

– Не волнуйтесь, уверен, Василий Дмитриевич завтра привезёт обувь.

– Не волнуюсь я, Егорушка, – застенчиво улыбаясь, успокоила меня Мария Фёдоровна. – Мне с тобой оно как-то спокойно… Дед мой только суету наведёт… Он у меня хороший, работящий, не пьющий… Ну так только по праздникам чуток, – торопливо добавила Беспалова, переживая, что могу плохо подумать о Митриче. – Только шуму от него много… Всё шебуршит чего-то, мельтешит да балаболит… Руки-то у него золотые, и голова, что твой дом советов, а вот язык как помело. В молодости любую уболтать мог… Вот и меня… уболтал… что замуж пошла, не раздумывая…

– Вот, держите, – в палате появилась Галина Львовна, держа в руках чьи-то тапки. – Потом вернёте, когда уходить будете. На пост вернёте, я Марусю предупрежу. Обувка другой смены. Им в ночь без надобности, а с утра чтоб на месте была, – строго велела медсестра.

– Спасибо большое, – от души поблагодарил я, принимая тапки и передавая Марии Фёдоровне.

Нет, точно с утра пораньше надо метнуться в магазин и купить кило конфет, а лучше коробку какую красивую. «Птичье молоко» или «Вишню в шоколаде». «Птичье молоко» самая первая сладость, которую купил со своей первой зарплаты. До сих пор люблю этот десерт. Даже привычка дурацкая осталась сначала обгрызать шоколадные стеночки с конфеты, а потом уже наслаждаться белой нежной начинкой.

В детском доме конфеты мы видели по праздникам. Девчонки, помню, даже фантики собирали, аккуратно их разглаживали, а потом хранили у себя в тумбочках. Неслыханное богатство – это когда у кого-то из прошлой семейной жизни оставалась коробка от конфет, в которой хранились детские сокровища.

Я, когда выпустился из детдома, тоже себе коробочку завёл. И не одну. Очень любил монпансье в железных баночках. Ну а банки, понятное дело, не выкидывал. Приспособил под всякие нужды: гвоздики маленькие хранить, шурупчики всякие и прочую мелочёвку.

Пока медленно вёл Марию Фёдоровну по коридору, прокручивал в голове приятные воспоминания. Грильяж тоже очень уважал, и «Кара-Кум». Вот его, кстати, как и «Маску» последние лет десять в той своей жизни перестал покупать. То ли формулу улучшили, то ли перестали по ГОСТу делать, то ли в детстве всё более вкусным кажется. Но вкус у любимых конфет изменился в худшую сторону. Пробовал у разных кондитеров, всё не то.

Зато вот любимая простенькая «Коровка» радовала богатым разнообразием. В советское время только один вид существовал, а во времена моей пенсии какие хочешь тебе вкусы: и с орехом, и с маком, и с арахисом. Но всё равно, самая вкусная – именно та, обычная, в которой сгущённое молоко не просто чувствуется. Конфета буквально из него состоит.

– Добрый вечер, девушки, – негромко поздоровался, вслед за Марией Фёдоровной появляясь в палате.

– Здравствуйте, – вторила мне Беспалова, растерянно оглядываясь.

На наш приход никто не отреагировал, женщины спали или делали вид, что спят. И только в углу на кровати сидела старушка, которая ответила на приветствие.

– Подскажите, пожалуйста, куда маму пристроить? Нам сказали, тут место свободное, – заметив, что старушка возле окна проявила к нам интерес, поинтересовался я.

– Туточки вот, со мной рядышком, – охотно откликнулась бабулька, с любопытством за нами наблюдая. – Сынок твой? – поинтересовалась сопалатница.

Мы с Беспаловой переглянулись, улыбнулись друг другу чуть смущённо, и Мария Фёдоровна ответила:

– Сынок…

– Ну всё, отдыхайте… отдыхай, мама… – посоветовал я. – Пойду. Если что, я в конце коридора. Там тупичок с банкеткой, Галина Львовна посоветовала. Останусь там.

– Ох, да как же… – запричитала Беспалова. – Всю ночь?

– Мне не привыкать, – отмахнулся. – Я как боевой конь могу и стоя спать, и сидя, и на ходу. Студенческая жизнь приучила… сессии… – приукрасил я до полноты картины.

Не рассказывать же Марии Фёдоровне про своё бурное прошлое, в котором где упал, там и спишь, когда урывками, когда и вовсе пару минут.

– Ох, Егорушка… может, домой поедешь? – робко предложила женщина, и тут же покачала головой. – Последний автобус-то уже ушёл… А всё дед, вот дурья башка! – нашла виноватого.

– Всё нормально, – заверил я. – Главное, не волнуй… ся… – всё время хотелось обратиться, как и положено, на «вы». Но бабулька на соседней койке не спускала с нашей парочки глаз, приходилось контролировать, что говорю. – Всё, мама, отдыхайте. Я рядом. Когда обход? – поинтересовался у любопытной старушки.

– Так с утра, как врач придёт, – охотно ответила бабулька.

Уточнять, когда в больнице наступает утро, я не стал, попрощался и пошел искать тупичок.

Ночь прошла как в сказке. Банкетка оказалась шаткой, обитой дерматином, удачно длинной. И действительно стояла в странном таком аппендиксе без окон, без дверей. Точнее, имелось одно маленькое окошко, давно немытое. Оно выходило куда-то в глухой больничный двор. Мне даже удалось без подручных средств открыть форточку, крашенную в несколько слоёв, что само по себе достижение.

Умостившись на скамейке, долго слушал орущих на улице котов, отголоски вечерней больничной жизни, глухой шум из коридора. Так, под мысли о поздних кошачьих свадьбах и размышлениях, для чего строители сделали этот тупичок, я и уснул.

Проснулся как от толчка, прислушался. Тишина. Даже с улицы звуки не долетают. Поднялся, размял мышцы и вышел из своего тупичка в коридор. На посту горел свет, но не было видно. Что-то случилось или дежурная медсестра прикорнула в сестринской?

Оказалось, девчонку вырубило прямо за столом. Поколебался, но всё-таки не стал будить, тихонько пошёл к семнадцатой палате, проверить Марию Фёдоровну. Осторожно приоткрыл дверцу, обнаружил Беспалову на месте, дождался, когда она пошевелится, и со спокойной душой вернулся к себе в тупичок. Не тут-то было.

Где-то хлопнула дверца, и медсестра резко очнулась, аккурат когда я проходил мимо стола. Спросонья девчонка сразу не сообразила, кто я такой. Подскочила, торопливо оглаживая ладошками примятый белый халат, чуть растрепавшиеся волосы. А когда сообразила, ойкнула и сурово окликнула:

– Товарищ! Вы кто? Как вы сюда попали? Вы из какой палаты?

Пришлось вернуться.

– Вы, случайно, не Маруся? Простите, Мария, наверное? – закинул я удочку.

– Допустим, – сверкая сердитыми глазами, подтвердила девушка.

– Галина Львовна сказала, что вы в курсе. Меня Егор зовут. Я маму привёз вечером, сердце у неё. Маму до утра оставили, а мне Галина Львовна разрешила в тупичке на банкетке переждать.

Надо же, с каждый разом слово «мама» в адрес Марии Фёдоровны выходило всё легче и легче, я почти поверил в то, что мама у меня и в самом деле имеется.

– Галина Львовна? – девчонка встрепенулась и вроде как вытянулась в струнку. Видимо, старшая медсестра, или кем здесь значится рыжекудрая дама, держит молодых специалистов в строгости. – Да, она предупреждала. Но это не значит, что вы должны ходить ночью по больнице и заглядывать во все палаты! А если что пропадёт? Кто виноват будет?

– Маруся! Ну что вы! Какие палаты! – улыбнулся я. – К маме заглядывал, в семнадцатую, проверить.

– Какая я вам Маруся! Мария Сергеевна! – сердито отчеканила медсестра.

– Мария Сергевна, Машенька! Вы же клятву Гиппократа давали? – проникновенно начал я, не обращая внимания на ворчание девчонки.

– Что? – растерянно моргнула девушка, явно не ожидая такого перехода в разговоре.

– Ну, вы же институт закончили, диплом получили и клятву не навредить пациентам давали.

– Никому я никакой клятвы не давала! – фыркнула девушка. – Ой! – девчонка моргнула, окончательно приходя в себя. – Конечно, давала, – гордо вздёрнув точёный носик, объявила дежурная. – А вам зачем? – тут же с чисто женской непосредственностью поинтересовалась Маруся.

– Машенька, милая, а чайник у вас имеется? – прижав ладони к сердцу, умоляющим голосом полюбопытствовал я.

– Кипятильник, – всё ещё не понимая, к чему я клоню, ответила Мария Сергеевна.

– Машенька, вы, как врач, должны меня спасти! – патетически воскликнул я. – Иначе умру вот прям здесь, у ваших ног, и тогда вам будет очень горько и обидно оттого, что вы не спасли жизнь пациента!

– Дома умирайте себе на здоровье, – категорически отрезала суровая дежурная медсестричка и припечатала, явно кому-то подражая. – Не в мою смену! – и тут же встревожилась. – Что у вас болит?

– Сердце, – понурил я голову.

– Сердце? – всполошилась Машенька. – Немедленно присядьте, сейчас я вам давление померяю…

– И душа… – присаживаясь на предложенный стул, добавил я.

– Что? – опешила медсестра, доставая из ящичка стола какой-то агрегат.

– Так есть хочется, Машенька, что желудок к позвоночнику прилипает! Станьте моей спасительницей! Налейте горячего чаю и отсыпьте кусочек сахару.

– Вы! – воскликнула Мария, но тут же понизила голос. – Как вам не стыдно! Я же поверила, что вам плохо!

– Искренне прошу прощения, но вопрос о моей жизни и смерти остаётся открытым, – умоляюще глядя на медсестру, посетовал я.

Машенька пристально на меня посмотрела, сердито поджав губы и подняв брови домиком, покачала головой и вдруг совершенно неожиданно улыбнулась. И было в этой улыбке столько тепла, что мне стало чуточку стыдно за такой грубоватый подкат. Ведь мог же просто попросить, начал строить из себя Казанову. Тоже мне, почувствовал себя молодым, старый пень. Захотелось флирта.

С другой стороны, нам шутка строить и жить помогает, так, кажется, пелось в какой-то песне.

– Пойдёмте, только тихо, – согласилась Маруся. – Так уж и быть, накормлю вас. А то ещё помрёте здесь, прямо у моих ног, – передразнила девчонка. – А мне такого Ромео не надо, – хихикнула медсестра.

Шутку я оценил, мы дружно рассмеялись, я пообещал не умирать, дождаться чаю. И мы быстренько сбежали в сестринскую. Комнатка находилась в двух шагах от стола, за которым Маша случайно уснула.

– Вы не подумайте, – заверила медсестричка, ловко наливая в пол-литровую банку воду из-под крана. – Со мной такое в первый раз. Просто сегодня день такой… тяжелый… Столько народу поступило, ужас! С ног сбились! А ещё в семнадцатой… Ой…

Маша резко замолчала, покосилась на меня, но я сделал вид, что ничего не заметил. Похоже, в палате, куда поместили на ночёвку Марию Фёдоровну, действительно что-то случилось с пациенткой. Может, в реанимацию попала, а может и умерла. В любом случае, хорошо, что Беспалова не в курсе. Хотя, думаю, бабулька-соседка уже сообщила, на чьём месте ночует моя названная мама.

– А хотите пряников? У меня мятные есть, – похвасталась Машенька, отвлекая меня от неловкой паузы.

– А хочу, – согласился я, не собираясь допытываться, что произошло на смене. Захочет, сама расскажет, в любом другом случае – не моё это дело.