Куриный бульончик, которым я ограничился, провалился в желудок, будто и не было его в чашке, на что-либо иное я не отважился, стюард понимающе поклонился и отпустил меня восвояси. В каюте я вдруг понял, насколько меня вымотали два дня морской болезни, и решил попробовать заснуть.

И вырубился почти сразу, а во сне стало ясно, кто такой Меньщиков. И кто такой Джордж. И до кучи что есть такой Шмит.

Пробуждение было смурным – я точно знал, что пока спал, вспомнил нечто важное, но вот что именно, от меня ускользало, как ни пытался я поймать ниточку и раскрутить ее обратно. И когда после получаса усилий в голове только-только забрезжило, как в дверь постучали – судовой врач проявил заботу и пришел меня проверить.

Так я и мыкался до тех пор, пока старший стюард при мне не приказал младшему передвинуть мебель. И мысль рванулась искрой вдоль порохового шнура: мебель – мебельная фабрика – Николай Шмит – его наследство. Заодно повторилось озарение про Меньщикова, он, как и многие, был в молодости членом какого-то народовольческого кружка, но был арестован, покаялся и поступил на службу… в охранку. А после отставки начал сдавать агентуру направо и налево, в том числе знаменитому Бурцеву.

А вот Джордж… Джордж опять ускользнул. Ну и бог с ним, потом вспомню.

И сразу, как перестала мучить эта загадка, во всем теле такая приятная гибкость образовалась, что доплыл я до Нью-Йорка без морской болезни.

Знаменитого силуэта еще не было, бум небоскребов только начинался. Не возвышались над городом Крайслер или Эмпайр-стейт-билдинг, не говоря уж о более поздних творениях эпохи стекла и бетона. Но с этажностью на Манхэттене уже было прилично, в нынешних реалиях даже очень прилично – дома в десять этажей не были диковиной, даже гостиница Gerard отважилась на тринадцать. А здание газеты New York World уже шагнуло за двадцать, и в нем, на самой верхотуре, под куполом в стиле римского собора Святого Петра, был кабинет издателя и владельца – того самого Джозефа Пулитцера, каждый день обозревавшего город через громадные окна. Были и другие «скребницы неба», как назовет их Максим Горький – и старое здание New York Times, и St. Paul Building, и Manhattan Life Insurance, и многие конторские здания южной, деловой части города.

Но я высматривал только-только законченный Flatiron, знаменитый «Утюг», украшавший и в мои дни угол Бродвея и 5-й авеню, и страшно жалел, что приехал поздно и не смог познакомиться с организацией работ. Строился он неслабыми даже для моего времени темпами – этаж в неделю, уложились в год с нуля до сдачи. Понятное дело, что в Российской империи небоскребы пока не сильно-то и нужны, но технологические принципы вполне можно использовать. Впрочем, строят в городе много, наверняка найдется что посмотреть, пусть принимающая сторона озаботится.

Встречал меня целый король – мой старший компаньон Кинг Жилетт и еще Никола и Барт, двое крепких ребят-итальянцев, американских анархистов, с которыми я связался из Лондона, с подачи Кропоткина.

– Зачем вам эти bowery boys? – недовольно спросил Кинг, вроде бы даже принюхиваясь своим крупным носом.

– У меня были некоторые, скажем так, недоразумения с мистером Эдисоном, – и вкратце поведал Жилетту историю наших с Собко приключений два года назад в Париже. Почти сразу после них в Чикагскую штаб-квартиру Пинкертона улетела борзая телега в стиле «Какого, собственно, хрена?»

С требованием объясниться, с копиями «добытых в бою» документов и фотографий значков, а также заверением, что мы готовы распубликовать всю эту историю максимально широко, причем упирая не на то, что агенты занимались, так скажем, не шибко законной деятельностью, а на то, что они оказались не в состоянии выполнить задание, спасовав перед двумя шпаками (размер кулаков и рост Собко мы благоразумно указывать не стали). Агентство прикинуло возможные репутационные издержки и осторожно предложило мировую без аннексий и контрибуций. Я для виду немного покобенился в письменной форме, но согласился – наверное, можно было выжать из Пинкертона и денег, как советовал адвокат нашего французского друга Паскаля, но уж больно американцы не любят, когда их выставляют на бабки, а мне агентство еще пригодится. И да, пригодились – выполнили для меня несколько заданий, честно оплаченных, так что с этой стороны я был более-менее спокоен. Но вот за изобретателя всего на свете Томаса нашего Альву Эдисона я бы не поручился, и потому озаботился и встречей, и сопровождением. Не поручился за него и Кинг, он слушал с распахнутыми глазами, понимающе кивал и подтвердил, что да, водятся там кое-какие темные делишки, о которых предпочитают не говорить вслух. И на Николу и Барта после рассказа Жилетт смотрел уже спокойно.

Была у меня в городе одна не то чтобы позарез нужная встреча, но попытаться стоило, я отправил Николу посмотреть за нужным домом, а хозяину, человеку весьма занятому и куда как выше меня положением, послал о себе весточку.

За два дня, что я ждал ответа, мы облазили пять строек, невзирая на жару под сорок и влажность под девяносто. По ходу дела меня просвещал Барт, каменщик по профессии.

Главное преимущество достигалось даже не использованием стали или новых материалов, не хитрыми конструктивными решениями, а в первую очередь организацией труда. Все, что можно сделать вне строительной площадки, делается вне ее. Заготавливаются конструкции, кирпич, балки. Как только запасы достигают расчетного количества, начинается расчистка площадки – старые здания сносят в ноль за пару недель и сразу начинают возводить новое, ни дня простоя. Что, впрочем, неудивительно – цена участков в даунтауне за последние двадцать лет выросла в пять раз – полмиллиона долларов за место под стандартную московскую усадебку. И строят тоже максимально быстро, широким фронтом – обставляют здание подъемниками, выводят стены не на одном, а на пяти-шести этажах сразу, отчего и получается такая невероятная скорость.

Да, широким фронтом и новыми методами, прямо как то, что я пытаюсь сделать дома…

Ну и платят за это по сравнению с Россией вдвое-втрое больше, вон, даже начинающий клерк получает в Нью-Йорке примерно сто рублей в месяц, а в Москве хорошо если тридцать, а то запросто и даром может работать, пока не наберется опыта.

Жизнь в городе вообще кипела так, что Лондон и Париж на его фоне смотрелись сонными деревеньками, не говоря уж о Москве с Питером, он опережал все остальные мегаполисы лет на пятьдесят, наверное. Особенно это было заметно в миллионном южном Манхэттене – по каждой авеню катились электротрамваи, кое-где на уровне третьих-четвертых этажей громыхали поезда городской железной дороги, и в ту же минуту по улицам курьеры, курьеры, курьеры… Можете представить себе, тридцать пять тысяч одних курьеров! Мальчишки лет до семнадцати, в форме и без, носились с пакетами по всему городу, доставляя деловую корреспонденцию и ценности.

Меня это несколько удивило.

– А фирмы не боятся доверять все это пацанам? Мало ли…

Барт эдак свысока хмыкнул.

– Так за каждого внесен залог, у нас работу без этого и не найти.

– Залог?

– Ну да, от ста долларов, – подтвердил американец. – А на высокие должности и десятки тысяч может быть.

– Да ладно, – удивился я, – у каждого из этих пацанов нашлось сто долларов? Деньги-то немаленькие, да еще и будут лежать мертвым грузом, не по-американски как-то…

Итальянцы снисходительно переглянулись.

– Все точно, Майкл, не по-американски. Залога на самом деле нет, за работника дает поручительство какая-нибудь Fidelity Company, а ей платят один процент в год от прогарантированной суммы.

– А-а-а, то есть что-то вроде страховки?

– Ну да.

Внезапно за углом раздался рев парового свистка и зазвенел гонг, повозки стали шустро сдавать к обочинам, и Никола потянул меня за рукав к стене, чтобы не зашибло. Буквально через минуту на авеню с боковой стрит выметнулся пожарный обоз и умчался вдаль, сверкая медью касок и трубами парового насоса.

– Отчаянные ребята, но за них весь город как стеной. Даже политиканы не лезут в пожарные дела.

– Мистер, купите Times! – подскочил к нам мальчишка-газетчик, и я отдал ему несколько центов.

– А что, газетчики тоже работают с залогом?

– А как же. Пачка газет денег стоит. Кстати, у них почти профсоюз имеется, – гордо сообщил Барт.

– Почти?

– Ну, официально он не оформлен, но недавно две газеты задрали отпускную цену – так им объявили бойкот, и все парни строго его держались. Более того, выдавили с улиц штрейбрехеров и не давали продавать и покупать бойкотируемые газеты. Неделя – и те пошли на попятный, убытки там десятками тысяч исчислялись.

Вечером ребята довели меня до гостиницы и посоветовали на улицу без них не выходить, тем более что у меня в кармане пока наличка, а не чековая книжка. Оказывается, несмотря на лишенную сантиментов полицию, с грабежами тут все прямо на пятерочку – остановят, ткнут в нос пистолет и обчистят. И стреляют не рассуждая, коли дернешься.

Так что я остался в номере, читал газеты, писал письма и осваивал чудеса американской техники. В принципе, почти со всем оборудованием Инженерного квартала я угадал, здесь те же Bachelors apartments на одну-две комнаты даже не имели кухонь, потому как в таких полугостиницах были рестораны для жильцов. В домах же для семейных было больше общих гостиных, залов, столовых и так далее. И со всех жильцов брали подписку о соблюдении правил (например, о том, когда и сколько гостей можно приводить в дом) – что надо будет внедрить у нас, это позволит сдавать квартиры не членам Общества.

Жара к вечеру малость утихла, хотел было позвонить вниз на стойку с просьбой принести содовой, но вспомнил про панель у двери с двумя дюжинами кнопок на все нужды – одним нажатием можно вызвать горничную для уборки, стюарда с обедом или завтраком, затребовать газеты, кофе, чай, письменные принадлежности, стенографистку, черта в ступе…

Вместе с содовой (и кувшином льда, неистребимая американская привычка все пить со льдом) принесли вечерние газеты и несколько телеграмм – в отеле была своя телеграфная станция.

Пролистал прессу, обратил внимание на дебаты о городском бюджете: семьдесят миллионов долларов не хрен собачий, причем на полицию город тратил десять миллионов, а на школы – двенадцать. М-да, вот и ключик, в России-то весь госбюджет всего раз в пятнадцать больше, да и то на армию, флот и МВД расходуется четверть, а на образование еле-еле два процента…

На третий день пневмопочтой доставили записку, что меня наконец-то готовы принять. Никола с Бартом уже ждали внизу. Первым делом мы зашли в банк Моргана и оформили мне чековую книжку, а потом на трамвайчике добрались до 70-х улиц, откуда пешочком дошли до симпатичного четырехэтажного особнячка прямо через 5-ю авеню от Центрального парка. Невысокая чугунная оградка, вход под балкончиком – и вот я внутри с волшебными словами «Мне назначено». Горничная приняла у меня шляпу и перчатки и сдала с рук на руки дворецкому с манерами и высокомерием герцога в изгнании. Тот провел меня через гостиную с лепниной, гобеленами, сплошное барокко-рококо, людовик надцатый, а когда я чуть замешкался, чтобы бросить взгляд на полотно с античным героем, группой женщин и витавшими над ними упитанными амурами, снизошел до объяснения.

– Рубенс, сэр, – похоже, он гордился этим больше, чем хозяин.

Окна кабинета на втором этаже выходили на парк, обстановка внутри чуть проще, но тоже явно хай-класс – дуб, кожа, ковры, бронза, картины… Хозяин встретил меня, поднявшись из-за стола и демократично протянув для пожатия руку. Мал ростом, с высокими залысинами, крупными ушами и обильной сединой в бороде и волосах, одет в темно-серую визитку и брюки в мелкую полоску, во всем его благообразном облике выделялась лишь булавка для галстука с ярким бриллиантом карата в два.

– Мистер Скаммо…

– Мистер Шифф…