За всеми этими внезапными встречами и разговорами мы забыли о посылке и оставленном в санатории саквояже, и пришлось возвращаться, да и Наташе надо было переодеться. Я ждал ее в саду, когда она вышла в клетчатом платье с небольшим свертком в руках и решительно взяла меня под руку.

– Проводите меня домой.

– Разве ты живешь не здесь? – удивился я.

– Нет, на соседней улице, санаторий только для пациентов, мне только разрешают держать тут некоторые вещи.

И мы снова двинулись по улочкам Бадена до небольшого домика, утопающего в зелени и цветах. Благообразная старушка в опрятном переднике, возившаяся около розового куста, поздоровалась с «фрау Натали», провела по мне взглядом, в котором сверкнула веселая искорка, и вернулась к своим занятиям.

– Я снимаю половину дома, во второй живет фрау Эмма, она же убирается и готовит.

– Покажи мне домик, – я уже знал, что сегодня я отсюда не уйду, и по туману в ее глазах понял, что она тоже это знает.

– Тише, – сказала она, – тише.

И я снова поцеловал ее в глаза, потом в губы, потом в шею и дальше, дальше, дальше вниз.

– Я тебе нравлюсь?

Господи, девочка, да что же ты спрашиваешь… пшеничные волосы, глаза, губы, талия, бедра…

– Очень.

– Я худая, да?

О господи. Это вечное – даже самая первая раскрасавица обязательно придумает себе изъян и будет из-за него комплексовать.

– Ты идеальна, – и я ни капельки не соврал, с ее ногами можно было свести с ума всю Москву моего времени.

– Ты обманываешь…

Я просто поцеловал ее. Долго, очень долго, затем медленно оторвался, а ее руки гладили меня, будто она была слепой.

– Миша, пожалуйста… Пожалуйста… – и снова мы целовались, скидывая с постели снятую второпях одежду. И снова гладили друг друга нежно и медленно, и ее грудь прижималась ко мне, и ее длинные волосы умопомрачительно пахли молодостью, и мы сплетались и расплетались, и раскачивались и вскрикивали, пока все внутри не сжалось и все тело не полыхнуло жаром.

И мое сердце остановилось, мое сердце замерло…

Лето 1902

Надо мной в утреннем полумраке плавал беленый потолок с балками, и даже на какое-то мгновение показалось, что я в том шале в Кицбюэле, куда меня как-то раз вытащили кататься на горных лыжах.

Но слева повернулась во сне и закинула на меня ногу Наталья, и все мысли о XXI веке из головы вышибло…

Оторваться друг от друга мы смогли только после того, как к нам постучалась фрау Эмма и насмешливым голосом через дверь сообщила, что оставит завтрак на двоих на столике. И надо было вставать и ехать в Гамбург, черт бы его побрал. Будь я в своем времени – дозвонился бы, послал эсэмэски, стукнул в вацап, телегу и вайбер, наконец, отписал бы «по мылу», что никак не могу и встречу надо переносить. Но здесь это было невозможно – крутилась тяжеловесная машина больших дел, медленной связи, взаимных обязательств, в которой жившие по чужим документам люди с риском собирались в одном месте в одно время, как небесные тела на парад планет раз в сотню лет, и отменить встречу означало внести в слаженную работу десятков людей тяжелый сбой.

И еще я подумал, что было бы мне лет двадцать – послал бы я всю революцию и остался здесь, но мне не было двадцать и мне надо было ехать.

А ведь через десять лет я буду совсем старичком.

Мы умывались, поливая друг друга из кувшина, счастливо смеясь и брызгаясь, а когда я наконец разогнулся от раковины мойдодыристого умывальника, Наташа провела пальчиком по моей груди, и меня тряхнуло как током.

Вот оно, твое счастье – ты можешь легко купить его ценой миллионов неспасенных жизней, и никто об этой цене не узнает.

Никто, кроме тебя.

И как тогда жить с этим счастьем и этим знанием?

Значит, собираюсь и еду.

Кофе стоял на едва тлеющей спиртовочке, и мне опять стукнул в голову «Сплин»:

И ровно тысячу лет мы просыпаемся вместе,
Даже если уснули в разных местах.
Мы идем ставить кофе под Элвиса Пресли…

Да, с Пресли тут недоработочка. Нет ни радиотрансляций, ни пластинок, а даже будь они – хрен бы кто смог оценить рок-н-ролл. Не поймут-с. Как и с некоторыми социальными идеями – не готов народ. И можно закатывать глаза: «Ах, в цивилизованных странах! Ах, надо нам такое же!»

А в цивилизованных странах всеобщее среднее образование и выборы уже лет пятьдесят. Куцые, конечно, но хоть какие, вот люди и попривыкли. А у нас пока такой социальной привычки нет.

А раз нет – надо ее нарабатывать. Даешь общественные практики, кооперативы, советы уполномоченных и профсоюзы.

И вообще, инженер Скамов, ты нормальный? Перед тобой сидит лучшая в мире женщина, смотрит на тебя влюбленными глазами с темными кругами под ними (не отпирайся, мерзавец, твоя работа), а ты о чем думаешь?

И я отбросил все мысли и просто ловил кайф и отвечал Наташе порой невпопад, но мне это было неважно до тех пор, пока она не спросила:

– Ты уедешь сегодня?

– Да.

– Надолго?

– Месяца на три-четыре.

Она вопросительно подняла брови.

– Гамбург, Лондон, Нью-Йорк, Сан-Франциско, Владивосток. Кругосветное путешествие получается, – рот сам растянулся в улыбку.

– Это опасно? – потемнели вдруг голубые глаза.

Женская интуиция, вот как они чувствуют?

– Ну почему сразу «опасно», – получилось у меня вполне уверенно, так держать. – Просто груз, его надо забрать в Америке, а кто лучше меня с этим справится?

– Оружие? – тихо спросила Наташа.

– Нет, всякое для артелей. Это куда важнее оружия. Так что не бойся – я вернусь обязательно.

И ведь насчет артелей я не соврал.

* * *

Я помнил тот Гамбургский порт, в котором вместо пакгаузов и пристаней были культурные набережные с филармонией, музеями, ресторанами и гостиницами, но до такой красоты было еще лет сто.

Здесь же все было не так, кроме неистребимых орущих чаек. Пальцы земли и воды переплелись лабиринтом пирсов и бассейнов-гаваней, свистели паровозы, толкая по внутренним путям вагоны с грузами, скрипели ручные лебедки, и кое-где пыхтели паровые краны, разгружая и загружая разнокалиберные корабли, стоявшие у обшитых деревом причалов. Дымное, громогласное, вонючее великолепие большого порта, с запахом смолы, угольного дыма, рыбы, горячего машинного масла… Разве что морскими водорослями не пахло – до моря было километров семьдесят вниз по Эльбе, да не было высоченных портовых кранов. Ну и крупных кораблей мало, зато парусников пока на любой вкус.

И люди, докеры.

Пять лет назад грандиозная забастовка гамбургских портовых грузчиков основательно встряхнула Второй рейх – семнадцать тысяч человек, в том числе десятилетний Эрнст Тельман, бастовали три месяца. Насмерть перепуганное правительство кинуло все силы на разгром стачки и принялось закручивать гайки социал-демократам.

Вот в таком месте собралось наше маленькое совещание. Найти нужное здание, несмотря на размеры порта и сутолоку, оказалось просто – все было с немецкой педантичностью пронумеровано и снабжено указателями. В маленькой комнатке, арендованной под контору «Рога и копыта», на задворках второй линии пакгаузов меня ждали Красин, Савинков и еще двое ребят.

После приветствий перешли к новостям – оказывается, Зубатова уже перевели в Питер, начальником Особого отдела Департамента полиции. Жаль, не успел я с ним переговорить до перевода, теперь бог знает когда получится.

– …так что методы московской охранки будут использовать по всем губерниям и ухо надо держать востро, – закончил Савинков-Крамер.

– Ухо востро держать надо всегда, но он точно начнет разворачивать свои профсоюзы по всей стране. Агентов «Правды» у нас прибавилось, опыт внедрения в зубатовские организации есть, так что, думаю, с этим проблем не будет, но расслабляться никак не стоит. А кто на его место?

– Кожин Николай Петрович.

– Кто??? – я подался вперед, отчего стул подо мной, до того скрипевший изредка, пискнул просто отвратнейшим образом.

– Кожин… А, так это тот самый, который вас в типографии арестовать пытался! Забавно… – покрутил головой Савинков. – Помощником у него будет Меньщиков.

Меньщиков, Меньщиков… Что-то очень знакомое, надо постараться вспомнить.

– Из хороших новостей, – продолжил Борис, – организаторов Батумской стачки выпустили на поруки, юридическая группа постаралась.

Да, это было громкое дело. Стачка случилась весной на нефтяных заводах Манташева и Ротшильда, «большевикам» удалось направить ее в относительно спокойное русло и довести до победы, но тем не менее были вызваны войска и произведены аресты. Последовала мирная манифестация с требованием освободить арестованных и передачей петиции начальству, обошлось без стрельбы, но число арестованных увеличилось. Большинство отпустили по мере включения в дело группы Муравского, а вот организаторам пришлось четыре месяца сидеть в Кутаисской тюрьме.

– Имеет смысл переводить кого-то на нелегальное? – а ведь если я правильно помню, там всем делом руководил некий Коба, интересно, если сейчас рулил он же…

– Да, пару человек.

– Хорошо, что по контракту с датчанами? – я придвинулся к столу, гадский стул снова взвизгнул так, что у меня отдалось в зубе.

Красин подобрался и начал. План мы разрабатывали давно, сейчас нужно было проговорить детали, чтобы «всяк солдат знал свой маневр».

Все было на мази: в Гамбурге зафрахтован пароход, в команду войдет десяток наших ребят, в том числе вот эти двое, сидящие напротив, для подписания контракта завтра прибывает полковник Леонсио Тенадо Миранда, доверенное лицо экс-президента Венесуэлы Игнасио Андраде, делегация будет состоять из него, американского и немецкого инженеров (меня и Красина) и молчаливого латиноамериканца Эрнесто де ла Серна, то бишь Медведника.

– Почему подписывает Тенадо? – стул подо мной опять резко скрипнул.

– Руководители Rekylriffel Syndikat – чины Датской армии, им будет проще вести дело с таким же офицером. Кроме того, если вдруг случится накладка, то вся ответственность падет на полковника, мы же просто нанятые им специалисты.

Я кивнул. Да, это сословное общество и корпоративная солидарность – военные предпочитают вести дела с военными, а не со шпаками. А в целом хорошая получается делегация, солидные люди, не какая-то повстанческая шпана, сбоя быть не должно. А сейчас эти же солидные люди сидят в бедноватой комнатке, с обрывками табелей на стенах и расшатанной мебелью.

Также в Дании закуплена партия сельскохозяйственного инвентаря, сеялки-веялки и железные изделия в качестве прикрытия. После подписания контракта деньги переводят со счета подставной якобы венесуэльской фирмы. Тем временем пароход приходит на погрузку из Гамбурга в Копенгаген.

– Пароход возвращается в Лондон через Кильский канал, в Рендсбурге останавливаемся на ремонт из-за «мелкой неисправности», – палец Красина указал на городок как раз в середине канала, – тайно передаем пять разобранных пулеметов моей группе.

– Зачем? – что-то я не помнил такого пункта в нашем предварительном плане.

– Пойдут на Крит через Гамбург, в пулеметную школу, также под видом плугов и жаток. Рендсбург выбран потому, что там слабее надзор и есть боевитая ячейка германских социал-демократов, они на подстраховке.

Мы проследили за пальцем, описавшим дугу вокруг Европы через Гибралтар до недавно ставшего независимым государством острова на востоке Средиземноморья. Эх, позагорать бы… Ну вот красинцы и позагорают. И Медведник – он из Лондона двинется через Суэц во Владивосток, за два месяца должен успеть, туда же едут из Москвы два «бура», чтобы группа знала друг друга. Может, и мне перепадет, во всяком случае из Англии в Америку я пойду на большом пассажирском пакетботе, на чем-то мелком меня укачает вусмерть.