– И хотя нас связывает многолетняя дружба, не надейся получить через меня хоть какую-нибудь информацию. Дружба дружбой, а служба службой!

И глаза Велинова стали свинцово-серыми. От его слов повеяло репрессиями сталинских времен, когда предавали друзей, доносили даже на родственников.

У Хлысталова вновь защемило сердце, он скрипнул зубами.

– Ты чего, Эдик? Обиделся?

– На правду не обижаюсь, генерал Велинов!

– Плюнь ты на все! Сейчас поедем в ресторан, обмоем мою звездочку генеральскую, а заодно и день рождения нашего великого поэта.

– Я за рулем, Леша, да и не пью я совсем.

– Как? Совсем ничего? – искренне удивился Велинов.

– Совсем ничего. Сердце, Леша… прости, не могу.

– Эх, друг называется! – протянул разочарованно Велинов. – А я-то думал, устроим праздник. – Глянул на часы: – Я в «Арагви» столик заказал. А? Поедем?

Хлысталов застегнул ворот рубашки и затянул галстук.

– Будешь расследовать?

– Буду, Леша.

– Ну докажешь ты, что не самоубийство было! – сорвался на крик Велинов. – Что «заказали» его! Опубликуешь результаты своего расследования, напишешь брошюрку, я даже допускаю, что ее напечатают при нынешней свободе слова экземпляров эдак тысяч в пять. Но кому это надо, Эдик?

– Мне надо! – ответил Хлысталов сквозь крепко сжатые зубы. – И Ему надо!

– Кому Ему? Есенину? Да ему все равно, что творится на земле. А тебе зачем? Зачем в твои годы с твоим здоровьем ты ввязался во все это… Карьерой рискуешь!!! Ведь могу турнуть «по собственному желанию» начальства.

– Какая карьера, Леша? Всю жизнь я сыскарь. Честный мент, вот и все. Да и ухожу я с Петровки. Сам ухожу. И это будет мое последнее расследование.

– Ну, видно, у каждого своя судьба, – сдался Велинов.

– Согласен… Знать, судьба, что мне прислали эти фотографии, а не тебе. В меня верят. От меня ждут. И я постараюсь. Постараюсь!

– Старайся, Эдик! Старайся! Потомки оценят твою самоотверженность. Но! – Приблизившись вплотную к уху Хлысталова, Велинов прошептал: – Эдик, погляди в окно. Вон стоит «дятел», «топтун». То ли тебя пасет, то ли меня, сейчас проверим. – Он открыл дверцу, кряхтя вылез из машины, протянул руку. – Ладно, поехал я… гости ждут! Помни, я твой друг, что бы ни случилось. До свидания. – Отдал честь, махнул рукой: – К пустой голове руку не прикладывают. – Шутливо запел: «Я люблю тебя, Россия, дорогая наш Русь!» Проходя мимо отвернувшегося человека с портфелем, сильно толкнул его плечом. Тот пошатнулся, выронил портфель и чуть было не упал. Велинов и ему шутливо отдал честь: «Извините, не нарочно! Честное слово! Голова закружилась». И пошел, не оборачиваясь, к своей машине.

Человек торопливо подобрал портфель и заглянул внутрь.

– Козел, – прошипел он вслед Велинову.

Хлысталов переложил фотографии из конверта в кейс, бросил его на заднее сиденье, вышел из машины, аккуратно заперев дверцы, и направился к воротам, искоса наблюдая за человеком с портфелем. Тот, дождавшись, когда Хлысталов затерялся среди людей, быстро подошел к его «волжанке», чем-то открыл ее и, схватив конверт, мгновенно растворился в толпе. Когда Хлысталов через какое-то время вернулся к машине, ни конверта, ни человека с портфелем не было.

«Стало быть, «хвост» за мной», – он грустно улыбнулся, завел мотор и тронулся с места.

Продолжая изучать воспоминания современников, разыскивая людей, близких Есенину в последние годы жизни, Хлысталов часто вспоминал слова однокашника своего – Леши, генерала-разведчика: «Тема Есенина для посторонних закрыта». Однако, к счастью, находились и доброжелатели. Они оказались во многих архивах, спецхранах, музеях. Рискуя своей должностью, они подсказывали ему, какие дальнейшие шаги надо было предпринять в его благом деле. Никогда никому не называл он их имен, боясь причинить вред. Как бы испытывая свою судьбу, бросая ей вызов, Хлысталов всегда брал всю ответственность на себя.

Глава 2
Дело № 1. Принцип «домино»

В кабинете Хлысталова на Петровке зазвонил телефон. Взяв трубку, он услышал звонкий женский голос.

– Здравствуйте! Вы Хлысталов Эдуард Александрович?

– Да.

– Следователь по особо важным делам?

– Он самый. А с кем имею честь?

– Я Лена, работаю в Государственном архиве Российской Федерации. Мне рассказали, что вы занимаетесь частным расследованием гибели Есенина… Это не телефонный разговор… Скажу только, что у нас в архиве Октябрьской революции обнаружили новые документы о Есенине, и не просто документы, а целое уголовное дело!

Хлысталов глянул на часы:

– Я могу приехать прямо сейчас?

– Да! – Голос в трубке снизился до шепота: – Только одно условие – никакого звонка не было, и… и в архив вы пройдете сами, я не смогу заказать вам пропуск. Вы меня понимаете?

– Слово офицера! Подскажите, ваш архив на Большой Пироговской находится?

– Да!

– Буду через полчаса. До встречи. Заранее огромное спасибо за помощь!

В ответ в трубке раздались частые гудки.

Перед входом в здание архива постовой милиционер, увидев полковничьи погоны и орденские планки на груди Хлысталова, даже не взглянул на удостоверение.

– Сержант, как пройти в архив революции? – спросил Хлысталов.

– По этой лестнице на второй этаж, потом по коридору и вниз в подвал, товарищ полковник, – и вслед добавил: – Можно на лифте.

Хлысталов, не останавливаясь, спросил:

– Архивистка, с голосом таким звонким… забыл, как зовут, не подскажешь?

Сержант добродушно рассмеялся:

– Ленка ее зовут. Простите, Лена Котова. У нее одной такой голос.

– Нравится? – Хлысталов остановился у лифта и нажал кнопку вызова.

– Ленка? – смутился сержант.

– Голос! – засмеялся Хлысталов, садясь в лифт.

Спустившись в архив, Хлысталов открыл дверь и лицом к лицу столкнулся с симпатичной девушкой в очках, с большими наивно-чистыми голубыми глазами и фигурой подростка.

– Ну, здравствуйте, Лена Котова. Я Хлысталов… с Петровки.

Лена, оглядевшись по сторонам, с видом заговорщика прошептала:

– Это я вам звонила. Здравствуйте, Эдуард Александрович.

Хлысталов, также понизив голос, сказал, глядя на бесконечные ряды стеллажей:

– Елена Прекрасная! Командуйте. Я в вашем подчинении.

Услышав такое сравнение, Лена широко улыбнулась и непроизвольно сняла очки. Сильно близорукие глаза выдали ее – беззащитную и бесхитростную, но в то же время чувствовался во взгляде характер, способный на отчаянный поступок.

– Леночка, будьте моей Ариадной в этом лабиринте стеллажей! Помогите в моем розыске. И потом, мы что, так и будем шептаться, как революционеры-подпольщики?

Лена засмеялась, указала пальцем на свое ушко и взглядом показала: вокруг уши! Надела очки и звонко спросила:

– Что вас интересует, товарищ полковник?

Хлысталов подхватил ее официальный тон.

– Мне хотелось узнать, нет ли у вас в архиве каких-либо документов, касающихся Сергея Есенина. Если можно, конечно.

Лена поманила за собой Хлысталова.

– Ну что ж, давайте будем рыться. Может, что и отыщем. Вас какое время интересует? Какие года?

– Да с семнадцатого – восемнадцатого годов, как свершилась революция. Но только не то, что в учебниках, пожалуйста.

– Ой! Я столько знаю. Столько читала тут! Я считаю, вам необходим краткий экскурс в историю, без которого не разобраться в страшной обстановке тех дней и месте Есенина в них.

– Вы любите Есенина? – спросил Хлысталов. – Его поэзию?

– Как его можно не любить? – возбужденно ответила вопросом на вопрос Лена. – Обожаю! Но об этом потом. А сейчас то, чего не было ни в каких учебниках, возможно, и не будет… Хотя кто знает. Все таинственное, секретное должно быть постигнуто, разгадано. Более того, человек не успокаивается до тех пор, пока волнующая его тайна не раскроется ему до конца. Такова природа человека.

– Полностью согласен с вами. Где вы учились?

– Я закончила историко-архивный. – И, смутившись, добавила: – Это начало моей диссертации, которая никогда не будет достоянием гласности. Можно я продолжу, Эдуард Александрович?

– Да, да, Леночка, только нельзя ли мне стульчик? При моем возрасте и росте трудно, знаете ли.

– Конечно, конечно, – спохватилась Леночка, быстро куда-то сбегала и принесла стул. – Вот, садитесь.

– Спасибо. Ну, я слушаю вашу диссертацию.

Лена опять сняла очки и начала восторженно, как на экзамене по истории.

– Седьмого ноября тысяча девятьсот семнадцатого года сравнительно небольшая кучка революционеров, поддержанная из-за рубежа врагами России оружием и деньгами, свергла Временное правительство и захватила власть в стране. Затем разогнали Учредительное собрание. Ленин сказал: «Морали в политике нет, а есть только целесообразность».

Чтобы удержаться у власти, большевики срочно создают карательные органы. Седьмого декабря тысяча девятьсот семнадцатого года Совнарком поспешно узаконивает ВЧК. Председателем, как вы знаете, был назначен Дзержинский.

Хлысталов согласно кивнул.

– Но вы не знаете, Эдуард Александрович, что он страдал эпилепсией и расстройством психики.

Хлысталов непроизвольно приложил палец к губам.

Лена, спохватившись, стала говорить тише.

– Дзержинский набирал в ВЧК уголовников, психопатов, параноиков, откровенных садистов и сексуальных маньяков, большинство из которых коммунистами никогда не были. Все без исключения ответственные должности в этой карательной машине захватили худшие представители своих народов – евреи, латыши, кавказцы… Я опять процитирую Ленина: «Мы Россию отвоевали, должны теперь Россией управлять. Расстреливать, никого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты… Будьте образцово беспощадны, надо поощрять энергию и массовость террора!»

– Когда это он говорил? – переспросил Хлысталов.

– В феврале восемнадцатого года. Не было губернии, где бы против режима большевиков не выступили рабочие и крестьяне, но эти выступления подавлялись с невиданной жестокостью. Я вижу, вы не верите… Вот строго секретная записка члена Политбюро ВКП (б), – сказала Лена, доставая из одной из папок документ. – Вот, прочтите, это записка Ленина.

Хлысталов взял листок, стал читать: «…чем большее число представителей реакционной буржуазии и реакционного руководства удастся по этому поводу расстрелять, тем лучше.

Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать…»

Лена вновь заговорила протестующе-звонко, гнев переполнял эту хрупкую с виду девушку:

– В основу деятельности так называемых «первичен» было положено осведомительство. Комиссары из ВЧК вербовали тайных агентов во всех слоях общества. Отказаться от фискальства было невозможно, потому что вопрос стоял: или – или! У людей брали подписку о тайном сотрудничестве. Выдача своих контактов с чекистами считалась государственным преступлением, и проговорившийся расстреливался немедленно. Все общество было окутано паутиной предательства. Теперь вы представляете, Эдуард Александрович, в какое время жил и творил Есенин…

Хлысталов погладил девушку по голове.

– Успокойтесь, Леночка! Все тайное рано или поздно становится явным. Но, – с сожалением вздохнул он, – диссертация ваша, боюсь, действительно не станет достоянием гласности, как вы сами выразились. Так что за дело Есенина вы обнаружили?

Лена по-детски смутилась.

– Простите… да, сейчас, идите сюда. – Она достала тоненькую папку. – Вот, читайте. Я отойду, потом позовете. Пойду кофе напьюсь, не могу… Только ничего не записывайте, а то вдруг… Хотя вас никто обыскивать не станет… Ну, читайте.

Хлысталов, поглядев по сторонам, развернул папку и прочел:

«Выписка из протокола заседания комиссии следственного отдела московской Чрезвычайной Комиссии от 17 января 1920 года: Дело кафе «Домино»».