Он смотрел в правую сторону, туда, откуда слышал крик куропатки, однако первая птица появилась слева. Она пулей летела вперед, в тишине и на огромной скорости, примерно в двадцати метрах над землей. Дон Карлуш сначала заметил ее краем глаза, больше догадавшись о ней, чем увидев ее, вскинул ружье, уперев его, как следует в левое плечо. Рука короля, как говорят в этих случаях, «повела ружьем» в течение пары секунд, повторяя полет птицы так, чтобы левый ствол опередил ее примерно на метр, прежде чем он выстрелил. Пораженная на полной скорости куропатка еще продолжала линию своего полета, раскинув в стороны крылья и планируя над миром, который вдруг внезапно захлопнулся перед ней, и потом, словно ударившись о стену, упала в пике вниз прямо на землю, с глухим и сухим стуком. Дону Карлушу не нужно было выяснять, убита она или только ранена: то, как птица прервала свой полет и как быстро устремилась к земле вниз головой, уже было верным признаком того, что выстрел оказался смертельным. Томе́ слегка присвистнул в знак одобрения, протягивая королю другое заряженное двумя патронами ружье. В тот вечер он будет вынужден еще не раз публично восхищаться мастерством Сеньора Дона Карлуша, преумножая славу превосходного стрелка, каковым слыл глава дома династии Браганса.

Дальше все пошло по нарастающей по мере того, как загонщики продолжали приближаться к позициям, где, спрятавшись в своих укрытиях, находились стрелки. Куропатки пошли – по одной, парами и небольшими группами из четырех-пяти птиц. Они летели вперед разными траекториями, какие-то чуть выше, какие-то почти на бреющем полете. Последнее было для охотников сложнее всего, потому что они сливались с листвой и становились заметными лишь в самый последний момент. Выстрелы уже звучали беспрерывно, и иногда по одной куропатке стреляли подряд сразу из нескольких «ворот». Случалось, что некоторым птицам, каким-то чудом, удавалось избежать пули, однако большинство из них вынуждено было прощаться с небом, будучи не в силах противостоять этой стене из свинца, из-под которой с земли поднимался вверх запах пороха в то время, как охотники уже с трудом удерживали в руках обжигающие стволы ружей. Укрепившись ногами в земле и постоянно смотря вперед, даже отдавая ружье Томе́ для перезарядки, Дон Карлуш стрелял метко, с той мягкостью в жестах, которая была достойна короля. Первый «выгон» он завершил двенадцатью куропатками и одним зайцем, которых тут же, со страстью, бросились подбирать Джебе и Дивор, как только Томе́ спустил их с поводка и дал им команду «Апорт!»

К полудню охота закончилась. Секретари расстелили на земле большую простыню и разложили на ней трофеи для того, чтобы охотники могли их рассмотреть с привычным чувством гордости. Дон Карлуш в итоге убил тридцать пять куропаток и двух зайцев, потратив на это два патронташа по двадцать пять патронов в каждом. Король пребывал в состоянии эйфории, покраснев от возбуждения и от пройденного к стоянке карет пути. Ничто не доставляло королю большего удовольствия, чем такие утренние выезды на охоту с друзьями. Ему нравилось все, включая определенную сумбурность церемонии, комментарии охотников, их описания собственных подвигов, поздравления, которые он получал со всех сторон, разговоры между загонщиками и секретарями, то нервное возбуждение, которое переживали собаки, беспрестанно кружившие вокруг людей, то, как куропаток раскладывали по мешкам из рогожи, как потрошили зайцев, прямо тут, на месте, чтобы избежать потом неприятного запаха при их приготовлении, как укладывались в чехлы ружья и как охотники, освободившись от тяжелых патронташей и толстых накидок, садились в тени под деревом вокруг большой белой скатерти в красную клетку, на которой слуга заблаговременно разложил хлеб, маринованные маслины, овечий сыр, свиные колбаски, емкости с белым вином и кофе…

* * *

Шарабан, запряженный всего одной лошадью, ожидал Луиша-Бернарду на железнодорожной станции Вила-Висоза. К нему подошел дворцовый слуга, в чьи обязанности как раз входила встреча гостей короля. Он занял место в карете, рядом с Луишем-Бернарду и приказал кучеру трогаться.

Луиш-Бернарду первый раз приехал в Вила-Висозу и был тут же поражен необычайной красотой городка, его побеленными домами в один или, максимум, в два этажа, их окнами и дверями, окаймленными мрамором, добываемым тут же, неподалеку, балконами с решетками из кованого железа, местными фонтанчиками, также из мрамора; удивила его и непривычная широта улиц с рядами апельсиновых деревьев с висящими на них плодами (в это-то время года!), размах центральной площади напротив замка, окруженного садом. Все дышало простором и явной гармонией между архитектурой и тем необычайным умиротворением, с которым обитатели городка проводили время, беседуя около магазинчиков или прогуливаясь по аллеям, без ненужных хлопот и спешки. По всему было видно, что городок Вила-Висоза был построен для жизни как внутри домов, так и снаружи, чтобы у домашнего очага или под местным солнцем – везде оставаться любимым своими жителями.

Откинувшись на спинку, Луиш-Бернарду наблюдал из открытой кареты за проплывающим мимо него городом, ощупывая взглядом каждую деталь, удивляясь изяществу четких линий построек, с любопытством глядя на гуляющих людей и пытаясь представить себе их ежедневную жизнь. Окутанный этим неожиданным для себя ощущением благополучия и комфорта, которому никак не противоречил утренний декабрьский холодок, он вдруг понял, почему Дон Карлуш чувствует себя здесь гораздо лучше, чем в Лиссабоне, в залах своей официальной резиденции во дворце Несесидадеш. Тем временем лошадь, запряженная в карету, рысью приблизилась ко дворцу графов Брагансских, и Луиш-Бернарду неожиданно ощутил, как сбилось его дыхание от вида представшей перед ним Дворцовой площади, в глубине которой, на западной ее стороне, взору открывался сам четырехэтажный дворец, идеальный в своей четырехугольной геометрии. Его главный фасад был весь выполнен из мрамора розовато-коричневого оттенка, с правой стороны, под прямым углом к нему, находилось здание белого цвета, обсаженное по периметру кипарисовыми деревьями. Здесь располагались королевские покои, хотя снаружи всё это скорее напоминало какое-нибудь служебное дворцовое помещение.

Минут через десять после прибытия гость был препровожден в небольшой зал на первом этаже, с камином, к которому он слегка прислонился, рассматривая картины, разместившиеся на покрытых желтой парчой стенах, когда снаружи послышался шум въезжающих на просторную дворцовую площадь карет, свидетельствовавший о прибытии короля и его свиты. Выглянув незаметно в окно, Луиш-Бернарду узнал короля, выходившего из первой кареты, в сопровождении двух человек. Следом послышались шаги, приближающиеся к залу, в котором находился Луиш-Бернарду, и в зал вошел граф де-Арнозу. Он осведомился о том, как прошло путешествие, и сообщил, что Его Величество только что вернулся с утренней охоты и что он примет его сразу, как переоденется. Граф присел рядом, чтобы составить компанию гостю, и они провели некоторое время за необязывающим разговором, в ожидании короля.

Ждать пришлось недолго. Десять минут спустя, возвещая о своем приближении тяжелой поступью по кафельному полу и своим громким голосом, отдавая кому-то на ходу распоряжения, появился и сам Дон Карлуш. Одет он был довольно скромно, в серый шерстяной костюм с замшевым жилетом темно-зеленого цвета и подобранным в тон галстуком. Лицо его был слегка обветренным, светлые с проседью волосы и ярко голубого цвета глаза выдавали текшую в его жилах смесь из европейских кровей, преимущественно северных. Голос короля был довольно низким, рукопожатие – несколько небрежным, однако глаза смотрели прямо на собеседника в то время, как он его приветствовал. В целом король производил впечатление человека, внушающего почтение, несмотря на его полноту и на то, что все последнее время он находился в центре бурных политических обсуждений, в которых одна часть страны его обожала, а другая ненавидела. Разговор продолжался стоя: когда были пройдены обычные для этой ситуации формальности. Выразив благодарность за то, что Луиш-Бернарду соблаговолил приехать в Вила-Висозу, Дон Карлуш произнес:

– Ну, что ж, мой дорогой, как вы, наверное, знаете, я только что вернулся с охоты, а у охотников зверский аппетит. С охотой или без нее, аппетит – это то, чем я славен. К счастью, слава эта идет мне во благо… в отличие от другой, – на этих словах Дон Карлуш улыбнулся открытой улыбкой, в то время как Луиш-Бернарду, смутившись, не понимал, стоит ли ему тоже понимающе улыбнуться или же, наоборот, не показывать, что он догадывается, о какой такой «другой славе» король ведет речь. Хотя всей стране было известно, что сеньор Дон Карлуш – охотник не только до куропаток, зайцев, оленей или кабанов в Вила-Висозе, но также и до служанок, дочерей администраторов, жен некоторых представителей городской знати или совсем простых девушек из-за прилавка местного магазина. В этом и у короля, и у самого Луиша-Бернарду вкусы, что называется, совпадали.

– Что ж, – продолжил хозяин, – надеюсь, с чувством голода у вас, после вашей поездки, тоже все в порядке. Потому что довольно скоро вы убедитесь, что поесть в наших местах можно очень недурно. Это будет мужской обед. Идите со мной, и я представлю вам остальную часть нашей компании. Если вы не против, сначала мы спокойно пообедаем, а потом, уже вдвоем, с глазу на глаз поговорим о том, ради чего я вас сюда позвал.

Это и вправду был исключительно мужской обед. За те несколько часов, которые он провел в Вила-Висозе, Луиш-Бернарду так и не узнал, находилась ли там королева Дона Аме́лия: дело в том, что она проживала отдельно, в Лиссабоне и Синтре, вместе с доверенными дамами – своими подругами и французскими кузинами, которые приезжали навещать ее и которым она жаловалась, что у нее с мужем «уже прошел этап раздельных спален и настало время раздельных дворцов».

Четырнадцать присутствовавших за обедом мужчин были посажены по обе стороны огромного стола, за которым легко уместились бы и с полсотни человек. Король сел в центре и подал знак Луиш-Бернарду, чтобы тот сел с противоположной от него стороны. У каждого места было меню, и все принялись с интересом изучать его. Дон Карлуш был известен тем, что придавал этим меню огромное значение. Иногда даже, здесь, в Вила-Висозе или на борту королевской яхты «Аме́лия», король составлял их собственной рукой, присовокупляя к ним также и свой собственный авторский рисунок. В тот день шеф-повар Вила-Висозы предлагал уважаемым господам, собравшимся на верхнем этаже, следующее:

Potage de tomates

Oeufes à la Perigueux

Escalopes de foie de veau aux fines herbes

Filet de porc frai, roti

Langue et jambon froid

е́pinards au veloutе́

Petit gâteaux de plomb^[7]

После того как подали горячий суп из протертых помидоров и белое вино Vidigueira, охотники стряхнули с себя скованность, и разговор стал более оживленным. Луиш-Бернарду не мог не заметить, как осторожно обходилась тема, которую кто-то походя назвал «мелкой португальской политикой». Вместо этого разговор начался с обсуждения утренней охоты, после чего перешли к внутригородским историям. Падре Бруно, как рассказывали, подозревался в том, что сделал беременной еще одну прихожанку. Если верить местным слухам, это была уже вторая, меньше чем за год. Однако большинство за столом считали, что история эта – не что иное, как сплетни, которые распускаются святошами из Церкви Непорочного Зачатия. Последние решили, и совершенно справедливо, что раз симпатичный падре Бруно не может, по крайней мере сразу – принадлежать каждой из них, преданных местной церкви и обеспокоенных благополучием прошедших через нее священников, то пусть он отныне, как «res publica», достанется им всем вместе и никому в отдельности. А еще, говорят, на днях случилась перепалка между цыганом и торговцем с площади, закончившаяся стрельбой, беготней и большим переполохом, длившимся все утро. Слава богу, что никого не убили и не ранили. Полиция схватила цыгана и привела его к судье. Тот вынес соломоново решение – послал за торговцем и посадил обоих в местную тюрьму. А торговец-то тот оказался постоянным поставщиком Дворца, куда регулярно привозил сливы из Э́лваша. Король их так любит, что не преминул и сам высказаться по этому поводу, то ли в шутку, а то ли всерьез: «Надеюсь, уважаемый господин судья отдает себе отчет в том, чем может грозить долгое пребывание этого человека в тюрьме!»