Солдаты на время прекратили хлестать носильщиков плетками и с интересом следили за развитием событий. Черепаший панцирь был размером с небольшой кокос. Ога обеими руками поднял его над головой.

– Взгляните сами, капитан: это благое предзнаменование!

Датама неуклюже слез с носилок, вразвалочку подошел к Оге и забрал у него панцирь. Панцирь принадлежал молодой черепахе, но та умерла уже так давно, что кости внутри истлели. Помимо естественных спаек между пластинами, и спинную, и брюшную части панциря покрывали какие-то причудливые письмена.

Спина была испещрена неровными фигурами, обведенными белым. В них капитан мгновенно узнал карту островов Дара. А со стороны брюха были изображены пять человеческих фигур. Взрослый мужчина, державший на руках новорожденного младенца, женщина и двое юношей с длинными копьями. От поднятой руки женщины тянулась веревка, привязанная к подвешенной, но не по центру, горизонтальной балке. С короткого края балки свисала рыба, а с длинного – гирька в форме колокольчика. Это были весы, какими в Дара пользовались все, от торговцев рыбой до ювелиров. Судя по прическам и одежде, все пятеро людей принадлежали к народу дара.

Изображения были как бы выдавлены на панцире, а не вырезаны ножом – отсутствовали характерные резкие изгибы и углы. Действительно, когда капитан провел пальцем по отметинам, те оказались гладкими, словно бы рисунок был создан на панцире самой природой.

– Где ты это взял? – спросил Датама.

– О панцирь запнулся недотепа-носильщик. Я заметил и подобрал его. Думал, это камень или раковина, но, как только увидел рисунок, сразу понял, что это знак от Луто, послание, переданное его пави.

Взгляд Датамы метался между панцирем и коленопреклоненной фигурой Оги Кидосу. Рассказ матроса звучал нелепо. Капитан был уверен, что такие отметины не могли появиться естественным образом. Очевидно, Ога, неграмотный крестьянин-рыбак, решил подсунуть ему поддельную «сверхъестественную» диковинку в надежде на награду. Датама уже собрался приказать выпороть его за обман, но вдруг заметил, с каким любопытством и трепетом взирают на панцирь солдаты-дара.

– Адмирал предвидел такие знамения, – прошептал один солдат своему товарищу.

– Я слышал, капитан Тало проводил ритуалы очищения, чтобы обратиться к богам за советом, – прошептал другой.

«Знамения».

Датама был отнюдь не глуп, а потому решил обдумать ситуацию с политической точки зрения. Жестокое отношение адмирала Криты к туземцам было не по душе даже его подчиненным, особенно ученым-моралистам, которых взяли в экспедицию, чтобы убедить бессмертных вернуться в Дара во славу императора Мапидэрэ. Многие ученые критиковали политику Криты, считая ее бесчеловечной и противоречащей учению Единственного Истинного Мудреца. Они при каждом удобном случае осыпали его изящными цитатами на классическом ано, настаивая, что к туземцам следует относиться со снисхождением. Адмирал считал этих наивных мудрецов дураками, чьи головы набиты бессмысленными идеалами вроде «взаимоуважения» и «всеобщего человеколюбия». Они не понимали, что для успеха экспедиции во враждебные земли требовался суровый военный подход.

Моралисты так утомили Криту, что он готов был заживо закопать их в землю, как поступал император Мапидэрэ с их чересчур смелыми на язык коллегами в Дара. Но простые солдаты и матросы высоко почитали этих ученых мужей. Казнь мудрецов стала бы недвусмысленным сигналом о том, что военное командование отказалось от выполнения основной задачи экспедиции – поисков бессмертных и их доставке в Дара, к императору Мапидэрэ. Стоит лишь солдатам понять, что Крита и другие командиры не собираются возвращаться, как они наверняка поднимут бунт. Поэтому военной верхушке оставалось лишь терпеть болтовню ученых, чтобы не подвергнуть сомнению собственный авторитет.

Но малограмотные простолюдины были также весьма суеверны, и хитроумные правители Дара давно использовали сверхъестественные знамения, чтобы укрепить свою власть и ослабить политических конкурентов, принадлежащих к элите общества. Вожаки крестьянских восстаний эпохи Тиро нередко склоняли народ на свою сторону при помощи малопонятных пророчеств оракулов, да и сам Мапидэрэ оправдывал всеобщее разоружение необходимостью переплавить оружие в гигантские статуи богов. Адмирал Крита не раз давал понять, что ему хотелось бы, чтобы его также воспринимали как божественного наместника, посланного сюда богами Дара, дабы править невежественными дикарями.

Отметины на панцире легко можно было истолковать в пользу Криты. Карта Дара на панцире местной черепахи могла символизировать необходимость переделки этих отсталых земель по образу и подобию великой империи. Следуя такому толкованию, изображенный на рисунке взрослый мужчина с ребенком мог означать адмирала Криту – дарующего жизнь, защиту, безопасность и стабильность. Женщина с рыбой и весами – туземная наложница (хотя сам Крита, безусловно, предпочел бы целый гарем), символизирующая землю льуку, которой суждено кормить своего владыку и осыпать его всеми дарами этого благодатного края. Картинку в целом можно было толковать так: Крита не просто сановник дара, а человек, которому судьбой уготовано произвести на свет множество могучих потомков – юношей с оружием в руках – и стать на своей новой родине родоначальником новой расы.

Даже Датама восхитился тем хитроумным замыслом, который был вложен в рисунок.

Да против такого божественного послания любые увещевания мудрецов-моралистов окажутся бессильны. Стоит им утратить авторитет, как они безусловно отыщут рациональное объяснение этому знамению, чтобы вновь укрепить свои позиции. Кому нужен император Мапидэрэ, когда Крита сам может стать императором?!

Если Датама представит панцирь и толкование знамения адмиралу, то его наверняка осыплют почестями и возведут в высший ранг при дворе нового императора.

«Не у одного меня чутье на благоприятные возможности. Эта хитрая крыса Тало тоже постоянно принюхивается, откуда дует ветер. Он наверняка попытается подсунуть Крите свой „божественный знак“. Нужно действовать быстро».

Безусловно, это было рискованно. Завидуя успеху Датамы, другие капитаны наверняка поставят под сомнение подлинность «знамения», но тогда им придется найти объяснение появлению рисунков на панцире. Очевидно, их не могли нарисовать дикари, ведь они ничего не знали о Дара. Капитан Датама сомневался, что им вообще знакомо понятие «география». В самом Дара тоже не было известно способа так гладко выгравировать рисунок на панцире или кости. Кроме того, каким глупцом нужно быть, чтобы поставить под сомнение подлинность предмета, ублаготворившего самого адмирала Криту? Уж лучше отыскать другие знамения и попытаться с их помощью снискать его благосклонность.

Ложь становится правдой, когда достаточно людей находят повод в нее поверить.

«Стоит ли рисковать?»

– Если я правильно помню, наши корабли спасли тебя от верной смерти в шторм незадолго до того, как мы покинули пределы Дара и прошли Стену Бурь, – произнес Датама, глядя на коленопреклоненного Огу. Он хотел проверить этого человека, которого подозревал в подлоге и который был главной неизвестной величиной в его расчетах. – Очевидно, тебе благоволит Луто, покровитель всех потерпевших бедствие на море. Ты наверняка будешь щедро награжден за свою находку.

– Я отыскал этот панцирь лишь потому, что боги благоволят вам, капитан, – ответил Ога Кидосу, уткнувшись лбом в песок. Затем он поднял голову, не обращая внимания на прилипшие ко лбу песчинки. – Если бы не ваше великолепие, боги не заставили бы этого варвара споткнуться. Если бы он не упал, то кто знает, как долго сие божественное чудо оставалось бы скрыто песком? Я лишь свидетель вашей милости и того, как ваша рука обнаружила удивительное знамение. Я в лучшем случае посох кладоискателя: это предмет, безусловно, полезный, но вряд ли ему можно приписать честь совершения находки.

Датама удовлетворенно кивнул. Быть может, этот человек и говорил как жалкий дурак, нахватавшийся высокопарных речей из спектаклей странствующих трупп, но по его ответу было ясно: он понимает, что на кону. Ога Кидосу беспрекословно отдавал капитану Датаме все заслуги в обнаружении панциря – впрочем, это само собой разумеется и вряд ли стоит особого поощрения, – а главное, связывал свою судьбу с капитаном. Публично заявляя о божественной природе резного панциря, он негласно обещал никогда не раскрывать правды, какой бы та ни была, дабы не быть казненным за святотатство и попытку обмануть своих начальников.

– Даже посох кладоискателя можно покрыть позолотой и обернуть шелком в благодарность за ту удачу, что он принес хозяину, – заметил капитан.

Ога промолчал, лишь снова поклонился, уткнувшись лбом в песок. Датама рассмеялся и бросил панцирь Гозтан, сидевшей на носилках.

– Вот свидетельство божественного права властителей Дара повелевать тобой и твоим народом!

Гозтан осмотрела черепаший панцирь. Отметины не были для нее загадкой – льуку давно разукрашивали панцири и кости, делая рисунки при помощи сока одного очень колючего кактуса, от которого щипало язык и кожу. Умельцы льуку покрывали панцири тонким слоем животного жира, смешанного с песком, а затем выцарапывали рисунки с помощью кактусовых или костяных игл. После чего панцири несколько дней вымачивали в соке упомянутого кактуса, чтобы едкая жидкость проникла в обезжиренные участки. Когда панцирь наконец вынимали и счищали жир, на поверхности оставались фигуры, вырезанные мастером, такие гладкие и блестящие, как будто они образовались естественным образом.

Но девушке было неведомо, почему фигуры людей на брюшной пластине были одеты как властители Дара. Странные изображения на спинной пластине также были ей неизвестны. И она уж совершенно точно не понимала, почему Датама счел этот панцирь посланием богов. Он наверняка видел похожие работы местных резчиков. Они покрывали церемониальные кубки из черепов и головные уборы шаманов, которые властители Дара отняли в качестве трофеев, украсив ими каюты капитанов и старших офицеров. В каюте самого Датамы имелся резной череп гаринафина, но он даже не удосужился спросить, что это за зверь такой.

Гозтан задумчиво посмотрела на склонившуюся фигуру Оги Кидосу. Когда ее любовник закончил изучать находку, солдаты-дара собрались вновь приступить к порке носильщиков.

Но Ога опять подал голос:

– Капитан Датама, вашей добродетели не будет границ, если вы простите этих неуклюжих рабов за оплошность. В конце концов, их ведь заставило споткнуться божественное присутствие. Если вы приведете их на корабли и объявите, что эти люди, пусть и неосознанно, помогли исполнить волю богов Дара, то таким образом еще более подкрепите силу доброго знамения.

Датама вскинул руку, и хлысты солдат зависли в воздухе. Мужчины льуку непокорно подняли головы. Гозтан так вцепилась в панцирь, что у нее аж костяшки пальцев побелели. В этот миг она встретилась взглядом с Огой Кидосу, и между ними вдруг промелькнуло взаимопонимание, которое невозможно описать словами. Оба едва заметно кивнули друг другу.

– О, горе Все-Отцу! – воскликнула Гозтан на языке дара, вытаращив глаза на черепаший панцирь. – Как могучи должны быть ваши боги, чтобы дыханием выжечь эти слова-шрамы на спине черепахи!

– Это не слова-шрамы, – самодовольно ответил Датама. – Это называется «письменность». – Ему нравилось чувствовать себя в роли наставника, постоянно критиковать акцент наложницы и указывать ей на ошибки. Ему доставляло удовольствие обучать дикарку цивилизованному языку дара, делать из нее приличную даму. – Впрочем, на этом панцире ничего не написано. Здесь только рисунки. Но ты, наверное, все равно не понимаешь разницы.

– О, какая великая толщь! Чье могучее дыхание заставило расцвести панцирь мертвой черепахи?! – восклицала Гозтан.

– Не толщь, а мощь, – снисходительно поправил Датама. – И дыхание тут ни при чем. Наши боги, несомненно, могущественны настолько, что тебе этого не постичь.

– Да, какая мощь… – Внезапно Гозтан как будто подавилась чужеземным словом.