– А тебя как зовут? – спросил я, когда мы проходили очередную арку, выбираясь из дворов-колодцев. Ну точно, это Питер. Надпись на стене дома гласила “Апраксин переулок”, а там впереди набережная Фонтанки. Мы гуляли здесь с женой несколько лет назад.

– Илья меня зовут, – небрежно бросил толстячок. Потом вдруг резко повернулся и шутливо поклонился, – Юдин Илья Фёдорович, лекарь начального уровня, как и ты. Мы вместе работаем стажёрами в больнице твоего отца, куда мы сейчас и направляемся.

– Илюха, послушай, – начал я, стараясь взвешивать каждое слово, чтобы это не противоречило моей легенде с амнезией, – я реально вообще ни фига не помню. Ты меня хоть локтем толкни, когда отца увидим, чтобы я с ним нормально поздоровался.

– Капец, Саня, тебе совсем наглухо голову отбил этот Воронихин. Придётся с тобой серьёзно повозиться.

Машина, в которой мы катили по вечернему Питеру, прощающемуся с последними редкими солнечными лучами, тоже выглядела совсем непривычно. Странный вычурный симбиоз роскошной кареты и современного средства передвижения, сделанного из пластика и металла. По-моему, ещё и из дерева местами. Но, надо отдать должное, транспортное средство было очень комфортабельным. Это как минимум бизнес класс, если не небольшой лимузин.

Мы проехали по набережной Фонтанки и повернули по Невскому проспекту направо. Ну, по виду, Питер, как Питер, с небольшими отличиями по внешнему виду фасадов, но я же не помню их все с фотографической точностью. Вроде бы всё, как обычно, а вроде немного по-другому, эдакий лёгкий флёр сказочности.

Зато прохожие все, как один одеты в стиле девятнадцатого столетия. Машин на улице много, вид у всех непривычный и это ещё сильнее выбивало из колеи, стоило только представить себе, что я просто в командировке на очередном конгрессе, а не попал в другой мир. Всё-таки попал. Теперь надо мобилизоваться по максимуму и приспосабливаться к новым реалиям. Надо как можно больше узнать об том человеке, кем я по воле судьбы стал. Буду жадно впитывать всё по крохам, но большими глотками.

Темнота опустилась на город довольно резко, что вполне подходило для ранней осени в городе на Неве. Хоть одно приятное обстоятельство, меня забросило в редко посещаемый, но самый любимый город России. Или это скорее всего Российская империя? Не часто встречающиеся на центральных улицах деревья только начали менять зелень на золото и бронзу с пурпуром. Всюду зажглись огни, окрасившие и без того красивый город в сказочные оттенки, глаз не оторвать.

Я старался не пропустить названия улиц, по которым мы проезжали, чтобы хоть как-то начинать ориентироваться. Может мне это и не понадобится и в телефонах здесь есть такие же навигаторы, но, пока я в этом не уверен, буду запоминать дорогу.

Кстати о телефоне, он же должен у меня быть. Я пошарил по карманам, но нашёл лишь искусной работы компактное кожаное портмоне, носовой платок с фамильными вензелями и всё, никакого телефона. Возможно он выпал из кармана в том подвале или Воронихин его забрал и уничтожил. Теперь нет смысла гадать, его нет. Очень жаль, это серьёзно облегчило бы мне задачу. Один только список контактов чего стоит, а ещё и мессенджеры наверняка есть. Можно было понять особенности взаимоотношений со знакомыми бывшему Александру Петровичу людьми. Значит придётся начать новую жизнь без столь ценной шпаргалки. Всё равно надо будет в срочном порядке приобрести новый телефон, надеюсь здесь есть интернет или что-то подобное, уже будет хоть какое-то подспорье.

Проскочив площадь перед Московским вокзалом (на котором я увидел крупную надпись: “Николаевский вокзал”), мы повернули на Суворовский проспект. Примерно через километр свернули направо, табличка гласила “Дегтярный переулок”, затем на Костромскую. Места показались знакомыми. Мне кажется, поверни мы не направо с Суворовского, а налево, выехали бы к Таврическому саду. Будет время – проверю.

Машина притормозила перед относительно небольшим двухэтажным зданием, длина фасада метров сорок, не больше. Вокруг небольшой скверик с кованой изгородью. Над воротами надпись гласила “Лазарет господ Склифософских”. Во как, теперь я и фамилию свою знаю. Это ж надо так было случиться! Мало того, что, попав в другой мир, тоже оказался связан с медициной, так ещё и фамилия какая знаменитая. По крайней мере в моём мире её знают все. Что насчёт этого – проверим.

Таксист остановил у самых ворот, и мы вышли из машины. Из будки на проходной вышел пожилой мужчина в ливрее. Судя по выправке, военный в отставке. Он услужливо открыл перед нами калитку и вежливо поклонился.

– Добро пожаловать, ваше сиятельство, – с важным видом промурчал он, когда мы проходили в калитку. – Александр Петрович, там папенька Ваш с ног сбился, Вас ищет. И телефон, говорит, у него выключен, когда он срочно нужен. Так что будьте готовы, не в настроении он сегодня.

Я ему просто кивнул, не удостоив ответом. Да у меня его просто и не было. О скверном настроении отца по причине моего отсутствия и недоступности здесь знают, наверное, уже и мыши в подвале. Понятно, сейчас будет скандал и меня будут обвинять в том, о чём я понятия ни малейшего не имею. По мере приближения к широкому крыльцу из мраморных ступеней, я волновался всё больше. Да, взрослый человек в теле молодого, но нервы то не железные, каждый шаг по лезвию бритвы.

– Заходи ты первый, – с невинным видом произнёс Юдин и открыл передо мной широкую резную дверь.

Тоже мне, швейцар нашёлся! Вдох и медленный выдох – активируем блуждающий нерв, чтобы успокоить разбушевавшееся сердце, которое норовило выпрыгнуть из груди и убежать по своим делам. Первое знакомство с отцом, да ещё и в дурном настроении. Надеюсь, жизненного опыта общения с тысячами разных пациентов мне должно хватить. И ещё раз медленный выдох, а вот теперь заходим.

Глава 2

– Явился? – ударило в уши бетонным блоком.

Да, реально зол, с трудом сдерживается, если это слово сейчас вообще употребимо. В конце вестибюля стоял мужчина средних лет. На вид не больше пятидесяти, относительно молодое лицо и по большей части седые волнистые аккуратно уложенные волосы, короткие усы с проседью и бородка. Взгляд мечет молнии, руки сложены на груди. Белоснежный халат распахнут, белая сорочка и тёмные идеально выглаженные брюки, дорогое туфли. Всё это я успел оценить, пока шёл к нему навстречу. Без тычка локтя Ильи было понятно, что это и есть Склифосовский Пётр Емельянович, мой отец.

– Что с твоим телефоном? – с трудом сдерживая гнев, спросил он. – Почему я не могу до тебя дозвониться? Шифруешься от всех? Или только от меня?

– Пётр Емельянович, тут такое произошло! – вступился Илья, опережая меня и подходя к нему первым. – На Сашу напали, крепко ударили по голове, тяжело ранили и отняли телефон, он не виноват! Ну правда, ваше сиятельство!

Дружбан говорил так эмоционально, сдабривая рассказ для большей убедительности театральными жестами, что внимание владельца клиники полностью переключилось на него, огонь в глазах немного померк. Кажется, он только сейчас заметил, что левая половина моего сюртука выглядит более тёмной. За счёт цвета ткани кровавое пятно издалека в глаза не сильно бросается, да и свет в вестибюле не слишком яркий, приглушенный, рабочий день подошёл к концу.

– Ты ранен? – уже менее железным голосом спросил отец. Я кивнул. – Пойдём в смотровую, покажешь.

В вечерний час в больнице уже не многолюдно, как в разгар дня, тихо и спокойно. Заканчивающий рабочий день медперсонал учтиво здоровался со мной, но смотрел довольно странно, словно я тут нехило накуролесил накануне, хотя следов погрома нигде не заметил.

Отличалось поведение только одного старика с тросточкой, который посмотрел на меня с грустью и сочувствуем, когда я проходил мимо. Вместо приветствия просто кивнул и пошёл дальше по своим делам. Судя по идеально отглаженному белому халату и брюкам со стрелочками, он тоже лекарь, а не из среднего или младшего медицинского персонала. Это надо запомнить, похоже это самый лояльный ко мне персонаж в стенах этого здания.

Мы прошли по коридору и вошли в просторный кабинет. Белые стены, белая мебель, яркое освещение, всё как положено для добротной перевязочной или манипуляционной. В центре стоит высокая кушетка. Я начал расстёгивать сюртук и рубашку, оглядываясь, куда всё это деть, чтобы ничего не испачкать, испортить такую идеальную чистоту совесть не позволяет.

Отец посмотрел на моё кровавое тряпьё и немного побледнел. Возможно мне просто показалось.

– Из карманов всё вытаскивай, если там у тебя что-то осталось, и кидай одежду в таз в углу, – он подождал, пока я это сделаю и указал на кушетку. – Ложись.

Когда я забирался на высокое ложе, проигнорировав придвинутый невысокий табурет, в ране кольнуло, но не сильно. Зато появилась болезненность, когда отец приложил к ране руку. Илья стоял в дальнем углу, наблюдая со стороны, словно ждал реакции учителя на свою работу. И дождался.

– Ты его подлатал? – недовольно спросил отец, не оборачиваясь.

– Да, ваше сиятельство, – проблеял парень, уже морально подготовившись на всякий случай к основательной трёпке.

– Расслабься, вполне неплохо для начинающего, – успокоил его отец, что сопровождалось вздохом облегчения там в углу. – Кровотечения нет, рана заросла не полностью, но теперь всё в порядке. А ещё остался порез на лёгком. Хорошо, что нож прошёл вскользь, рана поверхностная. До левого желудочка совсем немного не достали. Сейчас я всё исправлю, но надо немного потерпеть, Борис Владимирович уехал в своё загородное имение, уже не будем его беспокоить.

Я молча кивнул, хотя не понял, при чём здесь некий Борис Владимирович, может анестезиолог? Отец глубоко вдохнул, закрыл глаза и под его рукой где-то внутри грудной клетки сильно зажгло, заставив меня зажмуриться и стиснуть зубы. Показывать свою слабость стоном я не буду, хоть и очень хочется. Я физически почувствовал, как от горячей ладони в меня входят потоки энергии, как они с усилием просачиваются через плоть. Что-то подобное уже было, когда Илья меня лечил в той несчастной подворотне, только намного слабее. Ну, вполне ожиданно, раз друг называет себя новичком, отец-то уже опытный лекарь, с солидным стажем.

Воздействие на рану продолжалось несколько минут, в течение которых я взмок, несмотря на то, что здесь было прохладно. А ещё, кажется, прокусил губу. Когда Склифосовский убрал руку, мы оба вздохнули с облегчением. По нему тоже пот тёк градом. Видимо для него это тоже не такая уж лёгкая задача. Или, что более вероятно, просто устал уже за день, это нормальное человеческое свойство.

– Полежи пока немного, – сказал устало отец и направился к раковине, чтобы помыть руки и умыться. – Я пришлю за тобой Виктора Сергеевича, он отведёт тебя в твой кабинет, переночуешь там под его чутким присмотром, а завтра уже видно будет. И о том, что произошло поговорим тоже завтра, и тебе и мне надо отдохнуть.

– Как скажешь, пап, – ответил я, даже не собираясь возражать.

Отец бросил на меня странный взгляд, вытер руки и лицо одноразовым полотенцем и вышел из манипуляционной. Мы с Ильёй остались одни. Друг подошёл ко мне и осторожно взял за руку, словно я его старый больной отец, лежащий на смертном одре.

– Повезло тебе, что он не стал сегодня разборки устраивать, – сочувственно покачал он головой и подмигнул. – А завтра будет новый день, за ночь отойдёт немного. Ты ж знаешь, что человек он не злой. Горячий, вспыльчивый, но отходчивый. Но вляпался ты конечно знатно.

– Да что я такого сделал-то? – с трудом сдерживая раздражение спросил я. Все эти загадки уже в печёнке сидят. Время идёт, а ясности никакой не прибавляется.