Рыбкин зажмурился и снова представил стеклянные стены Домодедово, прозрачные двери и Сашку, встречающую его у входа. Повертел в руках телефон. Открыл глаза, посмотрел на мелькающие вдоль дороги подмосковные перелески, набрал большим пальцем – «Птичкин! Привет. Приземлился, еду домой, целую».

Отправил Юльке.

– Куда? – спросил водителя, когда машина повернула.

– По кольцу пойдем, – ответил тот и постучал пальцем по навигатору. – Пробка на третьем. Я сюда ехал мимо. Надолго. Авария. А на кольце только дежурная, у Профсоюзной, но мы проскочим. Да и то, воскресенье, утро, может, и вовсе не встанем. Да и так-то – по спидометру по кольцу еще и ближе получится.

– Давайте, – махнул рукой Рыбкин и задумался.

Телефон все еще был у него в руке. Позвонить Сашке, или нет? Воскресенье. Восемь утра. Сбрасывал же смс со временем прилета… Могла бы и поменяться, если что… Какая сегодня у нее смена? Улетал… Значит… Работает. Сегодня точно работает, но это только с одиннадцати. Забыла и еще спит. Через час начнет просыпаться, потягиваться, потом пойдет в ванную, опустится в теплую воду и продолжит просыпаться уже там, пока не обнаружит, что времени-то осталось всего ничего. Начнет торопиться, одеваться, готовить кофе, мастерить тоненький бутербродик, быстро гладить платье, и все это время метаться между кухней, ванной, спальней, гладильной доской и телефоном. Нагишом… Или нет. Ну, точно нет! А мама? Она же говорила, что мама должна приехать. Из этого… Из Нижнего! Или только в ноябре? Черт, забыл… Дома теперь, возможно, строгая мама, которая присматривает за дочкой и не дает ей просыпать работу, дочка-то кормилица. Значит, платье уже поглажено, кофе готов, на столе не только бутерброды, но и что-нибудь более существенное, и просыпаться долго не удается, просыпаться приходится быстро, потому что… Кстати, какая мама? Она же говорила, что у нее и раскладушки для нее нет! Не, мама только в ноябре…

…

Совсем другим было ощущение от езды на заднем сиденье. Отличалось и от управления машиной, и от езды рядом с водителем. За рулем – ты движешься по городу, рядом с водителем – тебя везут по городу, а вот на заднем сиденье – по городу перемещают твою раковину. Твой мирок.

– Мирок, – прошептал Рыбкин, посмотрел вперед и вздрогнул. Из зеркала на лобовом стекле автомобиля на него смотрели чужие глаза. То ли человеческие, то ли звериные. Они не выделялись ни размером, ничем, рыхлые веки выдавали немалый возраст смотрящего, но все это не имело никакого значения, потому что чужие глаза смотрели именно на Рыбкина и сейчас, в эту самую минуту видели в нем нечто такое, чего он не рассмотрел в самом себе еще и сам. И это не были глаза его водителя.

– Вам можно звонить, если что? – с трудом вытолкнул изо рта слова Рыбкин.

– Смотря что, – водитель протянул руку, поправил зеркало, сбросил с него видение, и Рыбкин увидел уже знакомый, вежливый и молодой взгляд аккуратиста в начищенных ботинках и без неприятных автомобильных привычек. – Если нужно куда-то отвезти, привезти – звоните. Не буду слишком далеко, посодействую. Я на Соколе живу. Не так уж далеко от Строгино. Олег.

– Да, Олег, – с облегчением выдохнул Рыбкин. – На Соколе – это близко.

– Голова, давление, сердце? – сдвинул брови водитель.

– Нет, – покачал головой Рыбкин. – Все в порядке. Просто устал. Легкое недомогание. Пройдет.

Водитель кивнул, улыбнулся и потянулся к приемнику. И сразу же мир успокоился. Мирок успокоился. Далекая страна проникла в салон автомобиля негромким свингом. Зашелестела, заныла, заскрипела гитара. Включилась губная гармошка.

«Клэптон, – подумал Рыбкин. – Не скупо, но ничего лишнего. То, что надо».

Мелькали тяжелые фуры, которых таксист обходил по крайней правой полосе, но после Профсоюзной стало свободнее, и Рыбкин, продолжая теребить в руке телефон с номером, на который не позвонить он не мог, но и одновременно не хотел звонить первым, даже задремал на мгновение, потому что в самолете заснуть так и не получилось, а слова песни, которую проговаривал немолодой уже музыкант, знал наизусть. И слова следующей песни знал наизусть. И следующей. Но когда впереди показалась развязка Новой Риги, Рыбкин словно очнулся, наклонился вперед и сказал, куда его везти.

Через пять минут он рассчитался с водителем, миновал припаркованные у высотки автомобили, вошел в подъезд, кивнул охраннику и поднялся к дверям квартиры. Еще через минуту Рыбкин понял, что его ключ не подходит к двери. Он проверил остальные ключи, они исправно крутились в замках, но главный ключ не подходил. Рыбкин позвонил в квартиру, хотя был уверен, что дома никого не должно было быть. И в самом деле, дверь ему никто не открыл. Затем позвонил жене. Она не ответила.

Рыбкин не стал перезванивать. Ольга не отвечала ему давно. Дома улыбалась, говорила иногда что-то необязывающее, но на звонки не отвечала, словно Рыбкина не существовало. Словно по квартире ходила его фотография. Юлька как-то сказала, что ее родители как кости в чашке, гремят, умудряясь стучаться только о стенки, не касаясь друг друга, и всегда выбрасывают пусто-пусто.

– Пусто-пусто – это в домино, – поправил тогда дочь Рыбкин, – в костях минимум – один-один.

– Пусто-пусто, – упрямо надула губы Юлька.

Интересно, обсуждала ли она это же с матерью? Вряд ли. Он бы знал. Когда это началось? Задолго до Сашки. Задолго.

А ведь тоска тоже может быть светлой.

Рыбкин вышел на улицу, присел на лавку у детской площадки, посмотрел на свои окна. Дома и в самом деле никого не было. Дверь не была закрыта изнутри. Просто его ключ не подходил.

Сейчас он бы закурил. Самое время было закурить. Вытащить из кармана пачку сигарет, выудить одну, подержать ее в пальцах, поймать фильтр губами, щелкнуть зажигалкой, от которой чуть-чуть, самую малость тянет бензином, затянуться и еще раз посмотреть на лоджию. Вроде бы и при деле, никому не надо объяснять, с чего это солидный мужчина в дорогом костюме и с сумкой околачивается с утра пораньше на детской площадке? Проблема была только в одном, Рыбкин никогда не курил. Даже в армии. Ольга, да, тянула иногда сигаретку, выходя на ту же лоджию. И не любила, когда кто-то смотрит, как она курит. Дочь не курила тоже.

Он набрал Юльку. Она ответила сразу.

– Проснулась уже?

– Ты что, папка? Да здесь уже час дня!

– Когда домой-то?

– Думаю, не раньше следующих выходных, – в голосе дочери, к радости Рыбкина, не чувствовалось раздражения. – Все-таки бумажки времени требуют. Но, если покупатель завтра залог внесет, да и с оформлением не будет проволочек, то, может, и раньше. Завтра к нотариусу. Сегодня с утра вещи почти все раздала, оставила только кушетку, чтобы спать. Обедала в кафешке. Собираюсь в кино. Но у меня все в порядке, не волнуйся. Деньги сразу положу на карточку, охрану агентство обеспечит. Город красивый, все хорошо. Хотя дышать здесь не очень приятно. Даже по сравнению с Москвой.

– Красноярск, – напомнил он.

– Красноярск, – согласилась она. – А если смотреть в окно – Черноярск. А скоро будет Белоярск. Снегом завалит. А потом – Грязноярск. Мы же были у деда зимой пару лет назад.

– Были, – хмыкнул Рыбкин. – Мельком… Награды не нашла?

– Нет, все перерыла, – вздохнула дочь. – Зачем они тебе? Боевых все равно не было. Разве только какая-нибудь муть к годовщинам спецслужб.

– Пришли номера медалей, – попросил Рыбкин.

– Хорошо, посмотрю в удостоверениях, – согласилась дочь. – Или подождешь, я же привезу их?

– Подожду, – согласился Рыбкин и пожаловался. – А я домой не могу попасть. Ключ не подходит.

– С мамкой не говорил? – поняла дочь. – Не помирились еще?

– Мы не ссорились, – постарался сделать бодрым голос Рыбкин.

– Так это, – в голосе Юльки послышалась досада. – Она звонила. Сказала, что замок сломался, пришлось заменить. Я думала, что она тебе сказала. Или ключ оставила. Может, у охранника?

– Может быть, и оставила, – улыбнулся Рыбкин, – где-нибудь. Если будет еще звонить, узнай, где взять ключ. И, кстати, поинтересуйся, где машина? Ее нет возле дома. Ты ведь оставляла ключи и документы?

– Да, – растерянно ответила Юлька. – Я узнаю. Ты не вешай нос там, пап.

– Никогда! – бодро ответил Рыбкин, нажал на отбой и снова посмотрел на лоджию. Нет, если бы ключ был у охранника, тот отдал бы…

Неужели сломанное отвалилось? Или узнала что? А если б и узнала, не все ли ей равно? Или просто захотела напакостить? По совокупности, так сказать? Вряд ли, на машине ездила в основном Юлька, не стала бы Ольга против дочери ничего делать. Однако домой все-таки хотелось попасть. Или хоть куда, где можно принять душ. Ломать дверь?

Рыбкин покачал головой. Отношения с Ольгой держались на такой тонкой нити, что усилия прикладывать к ним было нельзя. Никакие усилия. В последнюю пару месяцев она вроде успокоилась, даже улыбаться стала иногда, но затишье ведь могло случиться и перед бурей. Тем более что как раз в последние месяцы и появилась Сашка.

Саша.

Рыбкин посмотрел на часы. Как раз теперь она должна была уже проснуться и даже выйти из ванной. Почему он старался никогда не звонить ей первым? Не потому ли, что всегда боялся, что уже самим фактом собственного существования она делает ему одолжение? Что он недостоин ее. Что он имеет право только отзываться. Боже, Рыбкин, ты клинический идиот. Если бы даже было так. Нет…

Он нашел ее имя. Почему-то он был уверен, что она не ответит. Но все-таки нажал на вызов.

Сашка не ответила. Не взяла трубку.

Впервые она не взяла трубку.

Через час Рыбкин стоял у дверей ее квартиры и давил на звонок.

Глава вторая. Она

«My best girl packed up and leave me»^[5]

Rory Gallagher. «What in the world». 2001

Их познакомил Борька. Точнее не познакомил, а где-то сразу после майских заскочил в кабинет к Рыбкину и, пришептывая, сообщил, что в парикмахерской напротив появился новый мастер. Мастер, очевидно, был женского пола, потому что Борька вытянул шею и изобразил ладонями нечто у себя на груди и на бедрах.

– Что ты забыл в парикмахерской? – постучал себя пальцем по голове Рыбкин. – Ты же под насадку стрижешься.

– А… – махнул рукой аккуратист Борька, приглаживая непослушный «бобрик», тут же поморщился, потер локоть, старательно улыбнулся. – Ерунда, Нинка села на укладку и ключи унесла от машины. Я там чужой человек, так что чуть не бегом, и вдруг вижу девушку точно в твоем вкусе!

– Тебе знаком мой вкус? – устало потер глаза Рыбкин, отодвинул ноутбук, нажал кнопку селектора. – Виктория Юрьевна! Отчеты по филиалам я посмотрел. Бориса Горохова без доклада ко мне больше не пускать.

– Хорошо, – отозвалась секретарь.

– Доклад докладу рознь, – хмыкнул Борька. – А вкус твой я все равно знаю. Да и ты мой. Мы наш вкус однажды уже реализовали на все сто. У тебя Ольга, у меня Нинка. Знаешь, смешно даже. Обе примерно один типаж. Но моя Нинка чуть повыше и чуть пошире в кости. Но тоже черненькая. Твоя Ольга – сам понимаешь. И, что характерно, мы-то с тобой с точностью до наоборот. Ты повыше, я пониже. Вот если бы мы махнулись женами, гармония бы восторжествовала. А вот среднеарифметическое точно нет.

– Борь, – поморщился Рыбкин. – Ты чего хочешь-то?

– Вот представь, – Борька почесал правый глаз. – Представь, что эта самая парикмахерша – просто копия Ольги. Я захожу, бросаю взгляд в мужской зал и думаю, а что там твоя половина делает? Что забыла в мужском зале парикмахерской Ольга Сергеевна Клинская? Какого черта она порхает с ножницами вокруг чужого мужика? Потом приглядываюсь и вижу, что девчонке, при всем почтении к твоей супруге, лет так на двадцать поменьше, но она ее копия! Один в один. Нет, ну понятно, что лицо конечно отличается, но стиль… Это что-то. Что бы ты сделал?

– Борька, – Рыбкин стал убирать бумаги в стол. – С чего ты решил, что похожесть на мою жену – признак соответствия моему вкусу?