– Слов не понимаешь, а ещё трогать меня смеешь?! Я и так тебя еле терплю! Хочется глаза себе выколоть, лишь бы не видеть нагулянное отродье! Отец тебя, признал, но мне ты не сын!

Схватившись за покрасневшую щёку, Зоран сам отстранился к стене, чтобы не получить новых побоев. Ена до боли сжала своё кружево, попыталась отступить в тень поворота, но деревянный пол скрипнул. Зоран обернулся. Боль и растерянность во взгляде привычно сменилась ледяной ненавистью. Его гримасы отвращения хватило, чтобы Ена сжалась от страха.

Она, может, мало говорила, но много слушала.

Зоран и Рокель были кровными детьми князя Яреша и княгини Ефты, но из-за своей болезни она практически не узнавала сыновей уже несколько лет. Думала, что они нагулыши её мужа.

По слухам, в родном Сечене у князя действительно были наложницы, но все как один жители двора шепчут, что сердце его принадлежит Ефте, несмотря на недуг. Вероятно поэтому князь позволил жене оставить не пойми откуда взявшегося ребёнка и называть дочерью, хотя все видят, что внешне схожего в них нет. Зоран и Рокель оба получили от отца тёмно-русые с холодным оттенком волосы, а от матери серо-зелёные глаза. Русые пряди Ены были гораздо светлее, да и схожих с ней карих глаз ни у кого из княжеской четы не было, но златокудрая Ефта будто бы не видела отличий.

– Ах вот она, моя дорогая! – ласково пропела княгиня, заметив Ену.

Былой гнев испарился, а родной сын перестал для неё существовать, когда она заторопилась к своей «дочери». Ена мельком взглянула на Ефту, продолжая видеть только придушенную обиду в глазах Зорана. Он не возразил, хотя ещё год назад пытался доказывать матери, что Витена ей не дочь.

В этот же раз Зоран вообще не проронил ни звука, а его немая ненависть пугала сильнее любых криков. По правде, мальчик никогда Ену не бил. Разве что кричал, приказывая исчезнуть. Но это было раньше. Он перестал с прошлой осени, с момента, когда Ена разбудила его среди ночи и трясла, рыдая и умоляя пойти с ней.

С той ночи он больше не кричал, но едва обращал внимание на её существование, как и многие, смирившись с её присутствием в доме, как с бездомной кошкой. Вроде и приручать такую не хочется, да и гнать жалко. Разве что Рокель время от времени с Еной болтал и даже играл. Шептали, что, в отличие от старшего брата, он мягкосердечный, прощающий и понимающий.

– Пойдём, рукодельница моя! Сегодня гости будут. Хочу всем показать, какая красивая ты у меня растёшь, богам на зависть! – восторженно заговорила Ефта, схватив Ену за руку.

Девочка покорно пошла за княгиней, но не выдержала и обернулась на Зорана, который всё стоял там у стены и смотрел на неё с той же пугающей молчаливой ненавистью.

Ена плохо понимала, насколько важны собравшиеся у них гости. Читать и писать её научили, карты какие-то показывали, пытаясь вызнать у девочки, где же её настоящий дом, но та не узнавала, впервые видя разные земли. По подслушанной болтовне поняла, что собрались бояре и другие удельные князья.

Глазевших на Ену незнакомцев было много. Не замечала Ефта красноречивых взглядов в сторону Яреша и его сыновей, пока княгиня воодушевлённо рассказывала о своей дочери. Князь привычно натягивал безрадостную улыбку, но молчал, не встревал и жену не перебивал, зная, что она сама быстро умолкнет.

Но Ена видела, что все гости о ней правду знают. При Ефте звали её княжной сеченской, сестрой Зорана и Рокеля сеченских, да не взаправду как-то. Скорее насмешливо, чтобы княгиню лестью ублажить.

У Ены всё внутри сжалось от этих взглядов: она потупила глаза в тарелку, молчаливо поела, а потом забилась в угол со своим кружевом. У девочки всегда при себе были нитки, а если их не давали, то она бездумно плела узоры из тонких хворостинок или травинок. Плела из всего, что видела. Почему? Не знала. Когда и как научилась? Не помнила. Руки и пальцы сами трудились, а её плетение даже князь счёл изысканным и настолько хорошим, что решил проверить девочку: попросил создать нечто уникальное. Она ломала голову всего сутки и за неделю сплела прекраснейшую полупрозрачную шаль с жар-птицами из золотых нитей. Рукоделие Яреш отправил своему другу великому князю Креславу с другими дарами.

Ена хоть и слушала сегодняшние беседы, но голова гудела от голосов, смеха и обсуждений. Звучало много незнакомых имён, названий деревень и городов, что-то о войне, набегах и сложном местоположении войск. Кажется, князя Яреша к чему-то склоняли, изредка мужчины спорили, а Ена всё больше сжималась, надеясь просто уйти.

Солнце зашло, опустевшие ендовы^[1] не раз наполнили, чарки то и дело поднимались с речами за здравие хозяев. Некоторые споры зазвучали напряжённее, шутки непристойнее, а хохот громче. Зорану, кажется, впервые дали медовуху, но княжич, в отличие от взрослых, пил медленно. Рокель подражал брату, но с кружкой сыты^[2]. Он изредка поглядывал на Ену. Девочка забилась в угол лавки и молчаливо рукодельничала, её уже едва ли кто замечал. Скоро спать отпустят.

Ена сдержала зевок и ойкнула, когда нить порезала палец. Кровь испачкала белое плетение, а спина девочки покрылась мурашками. Не обращая внимания на саднящую рану, она продолжила создавать узор. Тот начал получаться уродливым, а нитка, словно заострившаяся со всех краёв, раз за разом оставляла новые порезы на пальцах. Сердце подскочило к горлу, Ена заёрзала, вскинула взгляд, лихорадочно рассматривая собравшихся. Все лица вдруг смазались, стали одинаковыми, неразборчивыми, звуки растягивались, превращая знакомые слова в тягучие неприятные сочетания. У Ены затряслась губа, сердце перепуганно билось, но она не прекращала искать. Вновь взглянула на уродливый, окровавленный узор и опять на гостей. Девочка в панике принялась расплетать всё созданное за последние минуты.

– …за друж… прими…

Чем быстрее она распускала нити, тем отчётливее возвращался слух. Перепачканные кровью участки пришлось дёргать сильнее, но сплетённое кружево исчезало на глазах. Ена шумно вдохнула, оцепенение спало. Узор был уничтожен, она подняла взгляд, ощутив чьё-то внимание. Зоран смотрел на неё. Его брови недовольно сошлись на переносице, он старался походить на взрослых, быть молчаливым, рассудительным и думать, прежде чем говорить.

– Вот он, кубок из царства подземного! Тебе дарю в качестве нашего соглашения. Нигде более ты такой не найдёшь!

Незнакомая, кажется, прибывшая с гостями женщина приподняла на подносе золотой украшенный драгоценными камнями кубок. Кто-то восхищённо ахнул, кто-то пошутил о богатствах подземных царя и царицы, другие же отодвинулись, зная, что у тех лучше ничего не красть, ибо они скоры с ворами на расправу. Близ сидящий к Ярешу гость поднялся, наполнил кубок медовухой при помощи черпака, пока женщина держала поднос.

Ене сковало горло, сжало тисками. Она сидела в противоположном конце повалуши^[3], и ей бы завопить, но вместо этого девочка бросила испорченное кружево, рванула вперёд и вскочила прямо на стол. Побежала по еде, спотыкаясь и распинывая попадающиеся на пути полупустые чарки и блюда. Гости закричали и повскакивали со своих мест, возмущённые её варварским поведением. Ена поскользнулась, наступив на серебряное блюдо с недоеденной печёной рыбой, и врезалась в женщину с подносом. Девочка ударила рукой по кубку, и дорогой подарок отлетел к стене, залив пол медовухой, сама Ена рухнула со стола под ноги ошарашенного Яреша.

Придя в себя, князь попытался девочку поймать, но Ена проскользнула вперёд, схватилась за уже опустевший драгоценный кубок и швырнула в окно. То было прикрыто, и слюда разбилась от встречи с тяжёлой утварью.

На смену переполоху и возгласам пришла тишина. Запыхавшаяся Ена оставалась на карачках в луже разлитой медовухи. Сердце колотилось, но она обмякла и привалилась плечом к испачканной стене.

Девочка вскрикнула, когда князь резко вздёрнул её вверх и выволок из главного зала повалуши, потащил через крытые сени в терем подальше от гостей. Ена слышала просьбы княгини не быть строгим, кажется Ефта плакала. За разъярённым князем торопились пару дружинников, стольник, Зоран и Рокель.

– Это перешло все границы! – рявкнул Яреш, бросив Ену на пол.

Она стыдливо сжалась, теперь осознав, как всё выглядело. Проходящие мимо помощницы и кормилицы застывали, боясь шевельнуться. Ена впервые видела князя Яреша настолько разгневанным, в глазах собрались слёзы, она разевала рот, надеясь подобрать объяснение, но, как и всегда, могла выдать лишь туманное:

«Я должна была».

«Что-то странное, очень странное».

«Плетение подсказало».

Ена сжалась на коленях, не сумев выдавить и слова. Она покорно застыла, ожидая удара, пинка сапогом или ещё хуже, что князь дотащит её до ворот и наконец вышвырнет вон. Тело затряслось от крупной дрожи, зубы застучали. Князь возвышался над ней могучей горой, сжимал и разжимал кулаки. Она ему не родная, убьёт – никто и слова не скажет.

– Наказать, чтоб ходить не могла, – резко приказал князь кому-то. – И с глаз моих её уберите! Зоран, верни кубок.

Ена в ужасе вскочила и бросилась к Зорану, который развернулся, намереваясь выполнить наказ отца. Девочка повалила мальчика на пол. Князь выругался, кто-то из дворни^[4] вскрикнул.

– Нельзя трогать, – в ужасе прошептала Ена Зорану на ухо. – Не трогай его. Не трогай.

Большего сказать не успела, девочку за ногу стащили с княжича, который ошарашенно глядел на Ену как на умалишённую. Он наверняка ударился, когда она повалила его. Она не хотела, просто не рассчитала, что они потеряют равновесие. Она не хотела причинять ему боль или пугать, но должна была предупредить.

– Найди кубок, Зоран, и проследи за её наказанием! – велел князь.

Ефта попыталась успокоить мужа, цеплялась за его кафтан, моля простить их глупую дочь. Князь и на жену руки не поднял, но перевернул один из ближайших столов в приступе гнева, оттолкнул Ефту от себя и ушёл к гостям извиняться и успокаивать.

Ену тошнило от страха, она повисла на руках двух дружинников, обмякла, не способная сопротивляться. Княгиню увели подальше, чтобы не кричала и не выла, а Ену передали няням. Как и приказал князь, её уложили на скамью и начали лупить розгами по ногам и ягодицам. Ена ахнула от первых болезненных ударов, знала, что няни сдерживаются, жалеют, понимая, что впервые её так наказывают, и всё равно каждое новое прикосновение прута было больнее предыдущего.

Спустя время в комнату тихо зашёл Зоран и замер у выхода. Ена молчаливо рыдала, стиснув зубы. Не смела орать, плакать и причитать. Она вообще была тихой, а её молчаливая боль заставляла нянек чувствовать себя неуютно, удары становились всё неувереннее.

Зоран не останавливал наказание, но глядел на Ену со смесью незнакомого смятения. И впервые она ответила ему, гневно сведя брови. Он ведь поверил ей тогда. Прошлой осенью.

Ена всем телом дёрнулась от удара розгой по икре, которая стала влажной от крови.

Менее года назад, в разгар цветения вереска Ена тоже плела, кружево схоже резало пальцы, а узор складывался в уродливое подобие цветка. Она прибежала к Зорану в спальню, сорвала с него одеяло, разбудила, выслушав недовольную ругань от мальчишки. Он кричал на неё, пытаясь вытолкать из комнаты, но Ена отчаянно цеплялась за его рубаху, оставляя царапины ногтями на его руках, и тащила в коридор.

Зоран вздрогнул и растерянно заморгал, когда Ена всхлипнула от очередного удара. Она с укором смотрела на княжича, зная, что он помнил тот день. Тогда же он ей поверил. Почему не верил сейчас?

Ена сама не знала, что видит в узорах. Не понимала причин и не предвидела будущего, поэтому и не могла объяснить. Однако она доверяла предчувствию, а далее действовала по ощущениям, потому что в тот раз, когда Ена не вняла предупреждению, погибли её настоящие родители.