3

Кто бы мог подумать, чего добьется этот парень?

Время было не на моей стороне. Элвису предстояло вернуться в Штаты первого марта 1960 года. У меня было всего несколько месяцев, чтобы провести с ним так много времени, как только было возможно.

Все время, что мы были порознь, я думала о нем. Вся моя жизнь теперь вертелась вокруг него, однако наступали моменты, когда я в нем разочаровывалась. Однажды вечером он пообещал мне позвонить и не позвонил. Когда на следующий день он наконец со мной связался, он сказал:

– Привет, малышка. Как думаешь, сможешь сегодня прийти?

– Что вчера случилось? Ты обещал позвонить.

– Разве? Вот черт.

Он был так сосредоточен на занятии по карате, что совсем об этом забыл.

Мне пришлось научиться не принимать его слова близко к сердцу. Меня это разочаровывало, но такой уж он был человек.

Элвис обычно звонил после семи, чтобы сказать, что заедет за мной около восьми. Мне нужно было быстро одеться, и я искала способ с помощью одежды казаться старше, чем была на самом деле. Отец Элвиса переживал, что его сын общается с несовершеннолетней. Мой гардероб состоял из детских и несерьезных юбочек и свитеров. Иногда я брала мамину одежду и надеялась, что так окружающие дадут мне хотя бы шестнадцать.

Я узнавала Элвиса все лучше и лучше; мне стало известно, что, когда он не был на базе, он жил практически отшельником. У него, по сути, не было выбора. Как только он выходил из дома, вокруг него тут же собиралась огромная толпа фанатов. Даже для того, чтобы сходить на фильм в соседний кинотеатр, требовалось разработать четкий многоступенчатый план – кто-то провозил машину Элвиса перед домом, после чего Элвис выбегал на улицу, перепрыгивал через забор и запрыгивал в машину, прежде чем фанаты успевали окружить его и затребовать автографы. За ним всегда гнались толпы, окликали его, поджидали у дома, буквально набрасывались на него, стоило ему появиться в каком-нибудь общественном месте.

Часто по вечерам, когда на следующий день Элвису было рано вставать, на Гетештрассе меня подвозил либо Ламар Файки, друг Элвиса из Америки, либо Вернон Пресли.

Одним вечером отвезти меня не могли ни Вернон, ни Ламар, и это дело поручили «другу» Элвиса, которого мы будем называть Куртом (ненастоящее имя).

Курт вез меня из дома Элвиса в Висбаден. Я тогда очень устала, и меня клонило в сон. Вдруг я почувствовала, что дорога стала ухабистой. Я открыла глаза.

– В чем дело? – спросила я.

– Скоро узнаешь, – сказал он, отворачиваясь.

Мы съехали с шоссе на проселочную дорогу. Я видела лишь огоньки из окон одного дома сильно вдалеке, остальное скрывала кромешная тьма. Во мне нарастала паника.

– Что происходит? – снова спросила я. Курт остановил машину и выключил ключ зажигания.

Я снова повторила свой вопрос, но Курт не отвечал. Он вдруг развернулся, схватил меня и попытался поцеловать. Я стала сопротивляться, отталкивать его. Он бросил меня на сиденье.

Я запаниковала, стала умолять его:

– Не надо! Не трогай меня!

Я стала отбиваться. Ногой открыла одну дверь, рукой потянулась вперед и открыла дверь водителя, при этом стуча по автомобильному гудку, включая свет и царапая лицо моего обидчика. Разозлившись и испугавшись, что его все-таки поймают с поличным, он наконец оставил меня в покое.

Всю оставшуюся дорогу домой он молчал. Я сидела в машине и плакала, я была в шоке и молилась богу, чтобы добраться до дома в безопасности.

После этого прошло три дня, прежде чем Элвис снова дал о себе знать. Родители понимали, что со мной что-то не так, но я не могла рассказать им, что Курт на меня напал, потому что иначе мне больше не разрешили бы с ним ездить. А как тогда мне приезжать к Элвису и обратно, если Ламар с Верноном заняты? В моей голове роились мысли. Я боялась рассказывать об этом и Элвису, ведь Курт вроде как его друг. Я начала думать, что, возможно, Элвис знал о поступке Курта. Может, я была для Элвиса просто игрушкой, которую можно было одолжить Курту или кому угодно еще, кто хотел со мной поиграть. Эти мысли были для меня настоящей пыткой.

Наконец позвонил Курт и сказал, что Элвис хочет меня видеть. У меня не было выбора – я пошла с ним.

Во время поездки в Бан-Наухайм Курт никак не обмолвился о том, что произошло в прошлый раз, и я тоже молчала. Я не сказала ни слова. Я была настороже наедине с ним. Я не знала, каждый раз, как он снимал руку с руля, потянет ли он ее ко мне, и о чем он вообще думал. Я должна была рассказать об этом Элвису.

Тем вечером, когда мы с Элвисом оказались наедине в его комнате, он спросил, все ли у меня в порядке.

Мой голос дрожал. Мне никак не удавалось выдавить из себя эти слова.

Когда мне наконец это удалось, Элвис словно обезумел от ярости.

– Я его убью! – закричал он. Он зашагал по комнате, проклиная Курта. Я была его малышкой, сказал Элвис, и он никогда не заходил со мной дальше поцелуев. А при этом какой-то парень, его так называемый друг, попытался меня изнасиловать. Я слушала, как он кричит, втайне испытывая облегчение от его реакции. Как я вообще могла сомневаться в Элвисе?

Элвис был так возмущен, что мне удалось успокоить его только к концу вечера. Мне удалось убедить его не рассказывать о нападении Курта моим родителям, иначе они ни за что не позволят мне больше сюда приезжать. Элвис крепко обнимал меня, будто надеясь, что это могло прогнать неприятные воспоминания. Он чувствовал себя виноватым, что из-за него я оказалась в опасной ситуации.

С того момента Курт, по сути, был вычеркнут из жизни Элвиса. Думаю, Элвис не вдавался в подробности, но Курт наверняка понял, в чем причина. После этого он практически не появлялся в их доме.

Мне стало ясно, что Элвис в друзьях искал верности. Если человек предавал его, он прекращал с ним общение.

В то время Вернон стал щеголять своими аккуратно подстриженными усами, которые, по словам Элвиса, Ди Стэнли убедила его отрастить. Наши беседы в машине были довольно поверхностными, и мне всегда казалось, что он бы с бóльшим удовольствием делал что-нибудь другое, например, проводил время с Ди, которая иногда его сопровождала.

Приезжая в дом 14 на Гетештрассе, я часто заставала Элвиса на втором этаже за изучением древнего искусства карате с тренером, или же внизу, в гостиной, где он с гордостью демонстрировал новые маневры друзьям, которые пораженно наблюдали за его освоением этого новомодного искусства.

Еще Элвис проводил много времени с полубезумным немецким массажистом, убедившим его, что он может омолаживать кожу лица с помощью своих тайных методов – дело в том, что Элвис всегда стеснялся крупных пор на своем лице. Джо Эспосито подшучивал над Элвисом, дразнил его: «Ну и что же такое особенное он делает? По-моему, ты ни капельки не меняешься». Элвис защищался: «Черт побери! Он говорит, что нужно время, чтобы увидеть результат». Вернон вклинивался в разговор: «Время? Да, наверное, достаточно времени, чтобы мы все с тобой обанкротились, с его-то ставкой. Я бы так просто ему не верил».

В центре событий в доме Элвиса всегда была его бабушка, которую он прозвал Хвостик. Он придумал это, когда ему было пять – во время детской истерики он бросил бейсбольный мяч, но тот просвистел в паре сантиметров от ее головы. Элвис пошутил: «Она так быстро вильнула, как собака хвостом». С тех пор он стал называть ее Хвостик.

Бабушка занималась хозяйством, готовила, держала все и всех под контролем. У нее была аура такого человека, который четко представляет свое предназначение в жизни; в данном случае это была забота о благополучии Элвиса. Когда мне хотелось посидеть в тишине во время тренировок Элвиса по карате, комната Хвостика была отличным укрытием. Мы с ней могли сидеть часами, она рассказывала мне о былых днях, о Глэдис и ее бесконечной любви к Элвису, о тяжелой судьбе семьи Пресли и их борьбе за выживание. Она была с Верноном и Глэдис с самого рождения Элвиса, помогая по дому, когда Глэдис была вынуждена работать, чтобы поддерживать семью. Эта сильная женщина не сдалась, когда муж бросил ее и их пятерых детей. Ей хотелось делать вид, будто она зла на Джея-Ди Пресли, но у нее было доброе сердце, и мне кажется, она и тогда по-прежнему питала к нему теплые чувства.

Она помогла воспитать Элвиса как родного сына, даже немного его балуя, как часто делают бабушки. Она всегда вставала на его защиту, когда ей казалось, что Глэдис слишком строга с ним. Она как-то рассказала мне:

– Глэдис звала меня «миссис Пресли» с нашей первой встречи до ее последнего вздоха. Как-то раз Элвис прибежал ко мне и сказал: «Привет, Минни!» Мне было так жаль этого малыша. Глэдис поднялась, шлепнула его и сказала: «Не смей называть ее по имени. Прояви уважение. Это твоя бабушка». Он рыдал целый час. Я подошла к нему и сказала: «Сынок, все будет хорошо. Просто она считает, что так правильно. Давай, иди, попроси у нее прощения». Бедный мальчик посмотрел на меня своими голубыми глазами, так печально. Ох, она бывала с ним строга. Но он был хорошим мальчиком. Особенно не шалил, всегда сразу приходил домой из школы, все свои домашние дела делал. Да. А Глэдис, она сидела над ним, наблюдала, как ястреб, настолько боялась, что он как-то покалечится. В школе он хотел играть в футбол.

Бабушка качалась вперед-назад в кресле, вспомнив в прошлом что-то, заставившее ее теребить невидимки в волосах. Она потянулась к своей коробочке жевательного табака, взяла кусочек, положила его, как ей было удобно, и продолжила делиться со мной воспоминаниями.

– Да, он любил спорт.

– Тогда почему же он не стал им заниматься, бабушка?

– О нет, Глэдис бы ему не позволила. Она мне говорила: «Знаете, миссис Пресли, я бы не выдержала, если бы с Элвисом что-то случилось. Я бы этого не пережила. Я видела, как они играют на этих полях. Жестоко играют. Мне кажется, им нравится делать друг другу больно. Элвис не такой. Его там ударят, и он будет как раненая пташка среди стаи собак. Нет, только не мой мальчик».

Неустанные попытки Глэдис уберечь Элвиса, как я узнала, были результатом ее горя – скорби по мертворожденному близнецу Элвиса, Джесси Гарону.

Я полюбила Хвостик и то, что она представляла – сострадание и полная преданность семье.

* * *

В то время моя главная проблема заключалась в том, что нам с Элвисом вечно не хватало времени наедине. К нему все время кто-то приходил, все время кто-то стоял в гостиной, говорил и смеялся, ожидая, пока Элвис спустится из своей комнаты. Стоило ему появиться, как все замолкали, чтобы сначала посмотреть, в каком он настроении. Никто – я в том числе – не смел шутить, пока он не рассмеется первым – тогда мы все могли смеяться.

Поскольку мне приходилось делить то малое время, что у меня было с Элвисом, с другими, я начала ревновать его, превратилась в настоящую собственницу. И только поздним вечером, когда мы были вдвоем в его спальне, я чувствовала себя по-настоящему счастливой.

У нас был ночной ритуал. Часов в десять-одиннадцать Элвис бросал взгляд на меня, после чего переводил его на лестницу. Тогда я, наивно полагая, что никто не догадывается, куда я собираюсь, непринужденно вставала и направлялась к его спальне. Там я ложилась на кровать и нетерпеливо ждала его появления. Когда он приходил, он ложился рядом и прижимался так близко, как только мог.

– Я люблю тебя, – шептала я.

– Ш-ш-ш, – говорил он, прикладывая палец к моим губам. – Я не понимаю, что чувствую. Я полюбил тебя, Цилла. Папа только и делает, что напоминает мне о твоем возрасте, о том, что это невозможно… Когда я вернусь домой… Время покажет.