С тех самых пор, в общем-то, она и пропала. Во всяком случае, с моих радаров. И теперь, перед самым днем моего рождения, она почему-то ожидает, что после всех этих лет я внезапно возжелаю провести время с матерью. Это просто не укладывается у меня в голове.

Время обеда, так что поток машин медленно движется к объездной в режиме стоп-старт. Раздраженные, угрюмые водители страдают от удушливой жары. Я включаю кондиционер. Нужно взять себя в руки.

Она разбила голову о зеркало у себя в палате.

Я сворачиваю налево, и движение наконец оживает. Я пытаюсь сосредоточиться на ожидающей меня в офисе куче несделанных дел. А еще придется что-то соврать всем о причине моего визита в больницу – на работе все считают, что моя мать давно умерла. Придется сказать, что Фиби попала в аварию, или что-то типа того… Мысленно я все время возвращаюсь к ней. К нашей матери. Наши бородатые шутки – Чего ты боишься? – Что мне исполнится сорок. Что я превращусь в свою мать — для меня пугающе правдивы.

Сорокалетие всегда маячило словно призрак – больше передо мной, чем перед Фиби, потому что ее наша мать никогда не называла психопаткой. Это мне она иногда нашептывала, что я сойду с ума точно так же, как она. Шипела мне в лицо, до боли вцепившись своими пальцами в мои запястья, что во мне тоже течет дурная кровь. Она течет в жилах членов нашей семьи.

Все, что я могу вспомнить о той части детства, что я провела с матерью, – смутные обрывки, за исключением того последнего дня. Фиби помнит больше, но ей было восемь, а мне – всего пять. Тогда мы в гораздо большей степени были сестрами. Между нами была связь. А потом настала та ночь, которая разделила нас всех.

Лучше всего я помню утро. Последнее утро. Помню грубую материю ковра у себя под коленками – устроившись на полу, мы с Фиби мастерили открытку с большими цифрами 4–0. Фиби их очень аккуратно вывела, а я потом раскрашивала. Когда все было готово, Фиби крепко взяла меня за руку, и мы стали спускаться вниз по лестнице.

На мгновение я словно возвращаюсь туда, теряюсь в воспоминаниях, но резкий звук клаксона возвращает меня в настоящее. Работа. Мне нужно на работу. Но даже паркуя машину, я почти физически ощущаю, как призрак моей матери возникает из самых отдаленных уголков моего сознания, а Фиби, схватив за руку, тащит меня прочь, подальше от нее.

Ты выглядишь точь-в-точь как она.

Как бы мне хотелось послать к черту их обеих.

– Забавно, правда? Разрушить мою жизнь?

Припарковавшись, я как раз вылезаю из машины, чтобы возвращаться в офис, так что даже не сразу сообразила, что злобно выплюнутые слова предназначаются мне. Подняв голову, в преградившей мне дорогу нервной женщине я узнаю Миранду Стоквелл.

– Мисс Стоквелл, если у вас остались нерешенные вопросы, я бы посоветовала вам связаться с собственным адво…

– Ты помогла ему украсть моих детей!

На покрасневшем лице Миранды Стоквелл я отмечаю небрежный макияж. Она с силой опускает кулаки на капот моей машины. От неожиданности я вздрагиваю. Вокруг нас паркуются другие авто, так что у меня нет полной уверенности, что она намеревается на меня напасть, однако, избежав драки с Фиби на больничной парковке, у меня нет ни малейшего желания ввязываться в драку здесь, да еще и с бывшей женой клиента.

– Нет, Миранда. – Мой голос звучит мягко, но холодно. – Я этого не делала. Это сделали вы. Но все еще можно изменить. Если вы обратитесь за помощью, я уверена, что вы сможете подать на…

– О, так теперь ты мне будешь давать советы? – ухмыляется Миранда. – Все считают меня психопаткой. Ты считаешь меня психопаткой. – Она разражается смехом пополам с икотой. – Он славно поработал, не так ли? Выставил меня сумасшедшей, а вы все на это повелись. «Недостаточно психически устойчива, чтобы заботиться о собственных детях!» Что за чертов бред!

Для одного утра довольно с меня умалишенных, и вообще это не мое дело. Больше не мое. Дело закрыто.

– Прошу прощения.

Все еще настороженная, я, тем не менее, не могу не испытывать к ней сочувствия. В бракоразводных процессах я всегда выступаю за совместную опеку над детьми, однако эксцентричное поведение этой женщины сделало такой вариант невозможным.

– Вам следует посоветоваться со своим адвокатом, если вы желаете оспорить судебное решение.

– А может, я решу взять закон в свои руки. – Слегка покачиваясь, Миранда поворачивается ко мне спиной, и до меня наконец доходит, что та все утро провела в компании бутылки. – Посмотрим, как тебе это понравится, ты, долбаная сучка!

Последние слова Миранда выкрикивает уже на ходу, и, наблюдая за тем, как она сворачивает за угол, я снова на мгновение устало прислоняюсь к своей машине. В висках пульсирует. Что ж, по крайней мере, этот день уже вряд ли станет хуже.

То, что день все-таки смог стать хуже, становится для меня очевидно много позже, вечером, когда мне удается ускользнуть без ритуальных пятничных посиделок в баре «У Гарри» под тем предлогом, что я должна проверить, как там вывихнутая лодыжка Фиби. Радостно предвкушая настоящий семейный вечер пятницы – я ведь направляюсь домой задолго до отхода Уилла ко сну, я подхожу к своей новой машине. Если хочешь стать партнером, Эмма, нужно соответствовать. Первое, что бросается мне в глаза – с одной стороны по всей длине тянется глубокая неровная царапина с зазубренными краями – ее очень хорошо видно на синем фоне. Потом мой взгляд падает на клочок бумаги, лежащий на ветровом стекле. Это листок, вырванный из спирального блокнота – мне казалось, люди давно такими не пользуются, в особенности такие люди, как Миранда Стоквелл. Шариковой ручкой, с такой злобной силой, что на оборотной стороне бумаги словно выступил шрифт Брайля, на листке нацарапано всего одно слово.

СУКА

Я стою, уставившись на него, а потом принимаюсь озираться по сторонам. Никаких признаков ее присутствия. Никаких камер. Я достаю мобильник и делаю фото своей машины на месте происшествия, прекрасно понимая, что ничего этим не докажу. Потом я залезаю внутрь и захлопываю дверь, забросив записку в подстаканник. Прекрасно. Просто восхитительно.

5

– Привет, а папа где?

– Понятия не имею. Очевидно, в своей берлоге. Твой брат уже готов ко сну? – откликаюсь я.

Добравшись, наконец, домой, я заворачиваю в кухню выпить стакан воды, а заодно прочесть вскрытую над чайником почту. Там оказывается какая-то новая страховка, которую оформил Роберт. Надо бы поинтересоваться у него, почему этот полис настолько дороже, чем все предыдущие, – без слез на эту сумму не взглянешь. Тут появляется Хлоя – маячит в дверном проеме с айпадом в руках. Она уже выше меня ростом, блондинка, очаровательна и уверена в себе. Дочь своего отца.

– Я зарегистрировала на Фейсбуке ту встречу, как он просил, – поясняет Хлоя. – Пришлось зафрендить несколько школьных мамаш и папаш, чтобы им можно было послать приглашения. Думаю, что сообщила всем.

– О какой встрече ты говоришь?

– Он не сказал тебе? Он же говорил, что… – Хлоя поворачивается ко мне спиной и кричит в сторону прихожей: – Папа! Пап! Ты что, маме не говорил?

– Не говорил мне о чем?

Три минуты спустя я уже стою в берлоге мужа, загораживая телевизор, на экране которого Лидс пробивает штрафной, или угловой, или что там они еще могут предпринять, чтобы получить шанс на победу.

– Вечеринка по случаю дня рождения? – осведомляюсь я.

– Эмма! Ну отойди, я же ничего не вижу! – Роберт вытягивает шею, пытаясь разглядеть происходящее на экране за моей спиной. Я ни на дюйм не двигаюсь с места, так что в конце концов он ставит игру на паузу.

– Я же говорила, что не хочу никакой шумихи. Звучит грубо, но ничего не поделаешь.

– Это же твое сорокалетие. Ты должна как-то его отметить. К тому же это не вечеринка в полном смысле слова, просто встреча. Жизнь только начинается, и все в том же духе. – Роберт раздраженно морщит лоб. – Вообще-то это должен был быть милый сюрприз. Почему праздник так тебя беспокоит?

У меня нет ответа. Вернее сказать, он есть, но только для меня.

– Мам, ты должна устроить эту встречу.

Хлоя болтается наполовину в комнате, наполовину в коридоре. Я внезапно осознаю, что в последние дни она контактирует с нами исключительно в дверных проемах, не желая по-настоящему проводить с нами время, пребывая постоянно на низком старте, чтобы скрыться за дверью своей комнаты.

– Это все патриархат. Он заставляет женщин переживать из-за возраста. Но ты должна выжать максимум из своего. Пятый десяток станет временем твоего триумфа.

– Возможно, моим первым триумфом станет наложение вето на эту вечеринку?

– Мам, – Хлоя театрально хлопает себя по бедру, – да ну тебя!

– Не больше двадцати гостей, – добавляет Роберт. – Ничего экстраординарного.

– Отлично. – Я знаю, что потерпела фиаско, к тому же у Хлои в Фейсбуке уже есть два ответа. Если отменить все сейчас, это будет выглядеть странно. – Пусть будет так. Но вам следовало сначала спросить меня.

«Так и вижу, как эти двое закатывают глаза друг перед другом», – думаю я, выходя на поиски Уилла. Я знаю, что отреагировала неадекватно, но желудок словно скручивается в узел.

Сорок. Мне и в самом деле исполняется сорок. И я ничего не могу с этим поделать. «Это всего лишь цифры», – уговариваю я себя, когда по спине пробегает ледяная дрожь. Всего лишь цифры. Все закончится, а я и заметить не успею.

Уилл почти закончил чистить зубы – вокруг рта у него клоунская улыбка из пасты. Он оттягивает губу, чтобы рассмотреть нижние зубы, а затем повторяет то же с верхними.

– Пока никакой не шатается?

Не знаю, чего ему хочется больше – оказаться с дыркой во рту, как некоторые из его друзей, или чтобы к нему прилетела зубная фея. Что бы там ни выбрал для себя Уилл, пусть даже оба варианта, – его челюсти не выглядят хоть сколько-нибудь изменившимися.

Сын разочарованно качает головой:

– Я подумал, что раз у меня кружится голова, то и зубы в ней зашатаются.

Я трогаю его лоб. Он не горячий и не выглядит слишком бледным. Я заглядываю ему в глаза, но зрачки тоже в норме.

– У тебя болела голова?

– Немного кружилась.

– Уже прошло?

Может быть, он заболевает? Уилл давно не подхватывал никаких болячек – возможно, время пришло?

Он неопределенно пожимает плечами, и, расстроенный, идет в свою комнату.

Из стопки своих любимых книжек Уилл выбирает «Медвежонок Паддингтон попадает в больницу», и мы ложимся рядышком – он забирается под свое одеяло с динозаврами, а я устраиваюсь поверх. Для меня выбранный рассказ – ложка дегтя. Паддингтон там ранит голову бумерангом и поэтому вынужден ехать в больницу. Она разбила голову о зеркало.

Тельце Уилла очень теплое. Он устраивается у меня на груди, и как только я заканчиваю чтение, то передаю книжку ему, чтобы сын сам мог поразглядывать картинки и разобрать какие-то слова. Приятно немного побыть в тишине, прежде чем нужно будет спускаться вниз к ужину. Хлоя собирается на ночевку к подруге, так что ужинать будем только мы с Робертом. Он спросит, как прошел мой день, но что бы я ни ответила – это будет ложь. Я не могу рассказать ему правду о Фиби – ведь насколько ему известно, насколько ему когда-либо было известно, наша мать мертва. Я солгала ему при первой встрече, когда мне был двадцать один, и Фиби смирилась с этим. Я никогда не жалела о своем поступке. Понял бы Роберт, если бы я стала объяснять? Возможно. Только я не желаю, чтобы история моей матери была хоть крошечной частью моей жизни.

Я предложу посмотреть фильм. Он станет клевать носом, или я – что гораздо вероятнее. Чем бы мы ни решили заняться, я не желаю думать о ней. И о Фиби. И вот, пожалуйста, именно этим я и занимаюсь – думаю о них обеих. Я снова погружаюсь в прошлое, в тот последний день. В моей голове шуршит страницами семейный альбом с вырезками.