Я стала понимать, что нужно говорить, а точнее, что не нужно говорить, чтобы ученый не положил трубку. Обычно такое словосочетание как «чувствительность растений» воспринималось как нормальное и нейтральное. «Поведение растений» уже более рискованная фраза, а уж произносить «интеллект растений» было откровенно опасным. Говорить о сознании, как я поняла, следует только после того, как пройдено горнило каждого из предыдущих терминов, без риска услышать в свой адрес ругань или короткие гудки. Когда я переступала черту, заходя на опасную территорию, это сразу же чувствовалось. Ученый становился осторожным, более замкнутым, особенно если мы еще присматривались друг к другу, и я понимала, что он пока не уверен, стоит ли вообще со мной разговаривать.

Но время от времени я нащупывала слабое место. Когда речь заходила на темы, где у моих собеседников, очевидно, были свои мысли о том, что может означать поведение или что считать интеллектом, они смягчались. Ученые внимательно выслушивали мои вопросы и после некоторых колебаний подробно и вдумчиво отвечали. Нередко при этом выявлялись внутренние противоречия. Да, многим из тех, с кем я разговаривала, слово «интеллект» казалось опасным, но только потому, что мысль большинства людей сразу перескакивает непосредственно к человеческому интеллекту. Оценивать растения по шкале человеческого восприятия не имело смысла: это превращало их в низших людей или низших животных. Перенесение человеческого образа и его свойств на другие объекты опасно, потому что оно принижает эти зеленые существа, не позволяя признать, что растения обладают несколькими чувствами (или все же можно сказать интеллектом?), которые намного превосходят человеческие, если их сопоставить. При этом сравнивать некоторые каналы восприятия растений с нашими, даже если они у нас есть, можно лишь отчасти. Многим ученым в разговоре со мной было очень непросто говорить об интеллекте растений: они опасались, что угодят в ловушку, сделав выводы, которые не отражают сути того настоящего чуда, о котором им удалось узнать.

С тех пор, как я впервые заинтересовалась поисками ответов на эти вопросы, прошло уже больше года. В августе 2019 года в Нью-Йорке в воздухе стоял резкий запах, исходивший от плавившегося под солнцем мусора и раскаленных тротуаров. Каждый день я выбиралась из душной квартиры в районе Флэтбуш в центре Бруклина и проходила пешком шесть кварталов до Проспект-парка. Иногда я останавливалась, чтобы купить кокосовой воды (настоящий орех) или немного сахарного тростника (травы) у продавца, торгующего за карточным столиком на углу. Проходя мимо каменных колонн в парке, я замедляла шаг. Свет сменялся тенью, и зной смягчался благодаря одновременному выдоху миллионов растений. Я вспомнила: еще до того, как натуралисты признали, что одной из функций фотосинтеза является образование сахара, считалось, что его предназначение – кондиционирование воздуха. Прохладные потоки ласкали кожу, и я дышала полной грудью. В чистом воздухе витал аромат влажной листвы, мысли текли легко. Теперь я смотрела на большой подорожник и черноплодную рябину со смесью благоговения и любопытства. Я только сейчас осознала, что в жизни каждого растения, которое когда-либо встречалось мне на пути, над и под землей происходит нечто большее, чем я могла себе представить. Они почти наверняка могли знать, что я прохожу мимо. Среди зелени, яркой и тусклой, я начала замечать множество различных видов и значительно больше отдельных экземпляров. Я знала, что повсюду разворачивалась драма, которую мой глаз не мог увидеть, а разум – осознать.

Рассматривая растения, я вновь обретала осязаемую близость с миром природы. Дело не в том, что это помогало игнорировать экологическую катастрофу; это был способ вернуть себя к жизни. Каждое растение служило иллюстрацией мира, который мы могли потерять, каждая экосистема – другой галактикой. И все же, читая статьи об интеллекте растений, я представляла, что пытаюсь рассмотреть огромную гору, глядя на нее сквозь крошечную лупу. Волна новых исследований подтверждала мои опасения. Недавно ученые обнаружили, что растения способны запоминать, но понятия не имеют, где эти воспоминания хранятся. Они также выяснили, что растения могут узнавать родственников, но как это происходит, также остается загадкой. Эти открытия представляли собой намеки, фрагменты, которые указывали на наличие чего-то большего, целостного.

Так что же такое растение? Похоже, так никто и не знает. Во время одной из прогулок я решила уйти с работы, чтобы посвятить время растениям. В редакции новостей, где я тогда работала, наступили не лучшие времена. Доходы от рекламы снижались, инвесторы были напуганы, и сотрудников увольняли. Моральный дух упал ниже некуда. Я больше не видела смысла там оставаться. Я чувствовала, что меня могут в любой момент уволить, так что даже гарантия полной занятости стала казаться иллюзией. У меня накопились кое-какие сбережения, и я решила урезать расходы. Пришло время перемен. У друга детства нашлось для меня место в старом доме на ферме, где он вырос и где мы в детстве носились по ржаным полям. Я могла поселиться там, а затем отправиться в путешествие, чтобы увидеть растения в других местах, в местах их исконного обитания, там, где они эволюционировали, чтобы жить.

Оно того стоило: в ботанике явно происходило нечто важное. Наука приближалась к рубежу, от которого, возможно, уже нельзя было повернуть назад: наше убеждение, что растения – немые, ничего не чувствующие существа, выглядело совершенно неверным. Момент казался подходящим. Было бы кощунством замуровать эту прекрасную историю во мраке академических кабинетов. Мне стало казаться, что она может изменить мир. Мой она уже точно меняла. Хотя что значило мое любопытство по сравнению с открывавшимися перед миром перспективами. Чем больше времени я проводила, размышляя о растениях, тем сильнее мне хотелось ими заниматься: это меня захватывало. Я чувствовала, что вижу все гораздо более отчетливо.

Я вернулась домой, и мое внимание привлек гигантский эпипремнум, висевший на окне в кухне. Его листья стояли вертикально. За время моего отсутствия они всей поверхностью развернулись к оконному стеклу, практически приклеившись к нему. Я осмотрела другие комнатные растения. Филодендрон пытался просунуть тонкий коричневый воздушный корень в стоящий рядом горшок с толстянкой. Я перевела взгляд на каучуконосный фикус, выросший из черенка от каучуконоса моего отца, который, в свою очередь, отщипнул отросток от растения родителей, подаренного им в день свадьбы шестьдесят лет назад. Это первоначальное растение, теперь уже внушительное дерево, по-прежнему стояло у рояля в гостиной бабушки с дедушкой, возвышаясь над всем вокруг. Однажды оно едва не погибло, и тогда бабушкина мама отрезала уцелевшую ветку и держала в воде до тех пор, пока из среза не показались белые корни, так ей удалось вырастить каучуконос из одной ветки. Четыре поколения моей семьи ухаживали за этим растением, а оно все еще молча наращивало новые части тела. Не является ли это своего рода памятью?

Мне надоело, что я многого не понимаю. Я должна была сделать шаг и во всем разобраться.

Глава 2
Как ученые меняют свое мнение

Факты несут в себе теорию; теории несут в себе ценности; ценности несут в себе историю.^[21]

Донна Харауэй, «В начале было слово: генезис биологической теории», 1981

Спрашивать человечество о том, что значит присутствовать в этом мире… значит воспроизводить очень неполный образ космоса.^[22]

Эмануэле Кочча, «Жизнь растений», 2019

С бурлящей плазмы на поверхности солнце пригоршнями выбрасывает потоки света. Его частицы – миллиарды фотонов – преодолевают 93 миллиона миль через черноту космоса, чтобы пролиться дождем и, словно хлеб и мед, напитать распростертую плоть самой многочисленной живой массы на Земле. Растения питаются светом. Фотосинтез, столь необходимый растениям, является обязательным условием для существования большинства других форм жизни на Земле. Благодаря фотосинтезу растения насыщают воздух кислородом, которым мы дышим.

Как мы здесь оказались? Полтора миллиарда лет назад клетка, похожая на водоросль, проглотила цианобактерию. Эта водорослеподобная клетка стала начальным организмом, из которого впоследствии развились животные и грибы, а цианобактерия – прародительницей немыслимого разнообразия бактерий, наводнивших наш мир сегодня. Соединившись, они положили начало совершенно новой ветви жизни^[23]. Оставаясь на плаву в мутных водах докембрийского периода, этот единственный страж у ворот нового царства начал заниматься фотосинтезом. Он получал солнечный свет и преобразовывал доступные материалы из окружающей среды – воду, углекислый газ, возможно, несколько микроэлементов – в сахар.

Первое растение было рождено химерой^[24] – организмом, состоящим из генетически различных клеток. Листья каждого зеленого растения на Земле хранят генетический отпечаток того первого союза. Клетки растений, которые сегодня ловят фотоны, падающие из космоса, являются химерами в миниатюре; первая цианобактерия все еще внутри них^[25], все еще добросовестно преобразовывает свет в пищу.

Спустя полтора миллиарда лет после начала сотворения мира растения эволюционировали и размножились до полумиллиона видов, которые обитают во всех экосистемах планеты. Их превосходство абсолютно. Если взвесить растительную массу, то она составит 80 % живого вещества Земли^[26].

Когда около пятисот миллионов лет назад растения вышли из океана, они попали в земную глушь, окутанную негостеприимным туманом, состоящим из углекислого газа и водорода. То есть негостеприимным для всего, кроме растений. Они уже научились выделять кислород из углекислого газа, растворенного в океане, и приспособили эту технологию к своему новому миру. В некотором смысле они перенесли океан с собой. Непрерывно выдыхая, легионы ранних наземных растений изменили баланс газов в пользу насыщения кислородом^[27]. Они создали атмосферу, которой мы наслаждаемся сейчас. Не будет лишним добавить, что они и породили пригодный для жизни мир. По словам итальянского философа Эмануэле Коччи, они создали наш космос: «Мир – это в первую очередь все, что растениям удалось из него сделать».

Благодаря этому же процессу растения производят все сахара, которые мы когда-либо потребляли. Лист – единственный объект в известном нам мире, который может производить сахар из неживых материалов – света и воздуха. Мы, то есть все остальные, вторичные потребители, перерабатывающие то, что произвело растение. Составленные нами новые комбинации генов могут быть гениальными, но материя не является оригинальной. Оригинал создается следующим образом: когда фотоны падают на протянутые к ним зеленые части растения, хлоропласты в клетках листа преобразуют частицы света в химическую энергию. Эта солнечная энергия накапливается в специализированных молекулах – накопителях энергии, аккумуляторных батареях растительного мира.