Юлия Верклова: Душа и архетипы в славянском язычестве

Лучшая историческая книга

© Верклова Ю., текст

© ООО Издательство АСТ»

Введение (и сразу дисклеймер)

Легализовать языческих богов в монотеистическом, а тем более в атеистическом мире – не моя затея! Многим кажется, что более всех в ней преуспел Джеральд Гарднер, творец и популяризатор викки. Но рационалисты и агностики его всерьез не принимают. То ли дело Карл наш, Густав Юнг. Он умудрился сделать вид, что учение, которое он проповедует, – это никакое не язычество… Ну, как будто боги действуют не снаружи, а изнутри. А значит, это как будто и не боги, а некие психологические конструкты. В значительной степени это верно. «У бога нет других рук, кроме твоих» – этот афоризм надо понимать буквально. Мы нужны богам, чтобы они могли проявляться в этом мире и преобразовывать его.

Из этого понимания возникает понятие «душа» – еще более сложное и запутанное, чем «бог». У первобытных людей это слово означает способность дышать. Для них душа (или дух) – это признак живой материи. Но потом все усложняется. И на определенном этапе развития религиозной мысли формулируется постулат: «Бог у каждого в душе» (или «Бог в каждом из нас»). А отсюда буквально полшага до того, чтобы отождествить эти два понятия. Бог и есть душа.

Люди, опасающиеся обвинений в мракобесии, колдовстве, эзотерике и т. п., в разговорах о нематериальном оперируют словечком «архетип»: так солиднее, современнее, и атеисты не фыркают возмущенно. На Юнга опять же можно сослаться. Можно даже поверить самому себе, что отделил науку от религии…

Но давайте честно. У многих из нас само понятие «архетип» сформировано книгой Кэрол Пирсон «The Hero and the Outlaw: Building Extraordinary Brands Through the Power of Archetypes», переведенной на русский язык в начале века и вышедшей в России в 2001 году под названием «Герой и бунтарь. Создание бренда с помощью архетипов». За 20 с лишним лет эта тема развивалась и осваивалась разными спецами, перетаскивалась из сферы маркетинга в сферы общей психологии, культурологии, религиоведения и даже порой эзотерики. Поэтому местами происходят нестыковки и недопонимание на терминологическом уровне. Тем более что и сама Пирсон часто в объяснениях использует вместо слова archetype слово soul – «душа». Пытаясь прояснить ситуацию, я обнаружила, что понятие «души» вообще не слишком очевидно для современного человека – и надо, в общем, хорошо постараться, чтобы быть понятой. Вот, стараюсь…

Архетипы Пирсон – это конструкты постмодернизма. Они разработаны представителем европейской (христианской) культуры на землях индейских богов для жителей мегаполисов или вообще для обитателей виртуального пространства с целью построения брендов, хоть и с отсылкой к Юнгу. Строго говоря, это не архе-типы – не древние типажи коллективного бессознательного, а маркетинговые символы. Это универсальная схема самопрезентации для глобального мира… Того, что сейчас летит в тартарары, в полете распадаясь на фрагменты.

Вполне возможно, новый мир окажется хорошо забытым старым: в кризис людей тянет в архаику. Из глубин коллективного бессознательного, как из ада, вызываются души предков – настоящие «архе-типы», которые не связаны с нашим личным опытом и не походят на персонажей RPG (компьютерных игр-ролевок), – к этим мы более или менее привыкли и зачастую именно их образы считаем архетипическими.

Древние образы достались нам в наследство. Они внутри нас, и они знают, как выживать в любых условиях. Если апеллировать к Юнгу как к автору термина и понятия, то «архетип – объяснительная парафраза платоновского εἶδος. Для наших целей использование термина “архетип” в высшей степени уместно и целесообразно: он подразумевает, что, говоря о содержании коллективного бессознательного, мы имеем в виду древнейшие или, лучше сказать, первозданные элементы этого содержания, то есть универсальные образы, существующие с незапамятных времен»^[1].

Однако, как справедливо заметил Лев Гумилев (автор концепции этногенеза), где-то человеческие характеры формировались при покорении морей, где-то – при освоении лесов, а где-то – при выживании в пустыне. Архетипы универсальны, но имеют национальные (ландшафтом и климатом обусловленные) особенности. Японский самурай – не совсем то же, что русский витязь, хотя в обоих случаях это «архетип воина». Иными словами, некая природная данность (хтонический архетип) приводит к формированию социальных паттернов (героических архетипов) – везде одних и тех же, но не без местного колорита.

На разных территориях разные типажи будут восприниматься как «положительные» или как «отрицательные». Где-то нужнее охотники, а где-то собиратели. И вот эта ландшафтно, а затем и культурно предопределенная оценочность часто не позволяет нам признать в себе свой архетип. Никто не хотел быть колдуном в средневековой Европе, никто не хотел быть пахарем в Золотой Орде.

У Пирсон, кстати, архетипа Пахаря вовсе нет. В современной западной постиндустриальной культуре куда как престижнее именоваться Творцом. И это сильно осложняет и самоидентификацию, и мировосприятие. Все считают себя творческими личностями, никто при этом не хочет пахать.

Пока оставлю термин «архетип» как модный и потому (якобы) всем понятный. Но напомню, что сама Кэрол часто использует слово soul («душа»), и оно мне кажется более верным.

В моем понимании русское «душа» довольно близко индийскому «доша»^[2] и как бы намекает, что архетипические признаки проявляются не только в мыслях и поведении, но и в теле. Более того, особенности характера задаются и ограничиваются физическими особенностями. Поэтому для всякого язычника забота о душе – это, в первую очередь, телесная практика и, как ни банально, ЗОЖ.

Круто было бы пообещать, что сейчас в этой маленькой книжке я вам расскажу, что думали о душе славяне-язычники. Полноте! Я даже не могу рассказать, что думают о ней современные атеисты, хотя, казалось бы, я прожила в их окружении полвека и как минимум половину этого срока сама себя считала атеисткой.

Атеисты и материалисты, особенно те, что помоложе, могли бы опрометчиво заявить, что они не думают о душе ничего, поскольку не верят в ее существование. И это будет неправдой. Или, скажем, это будет добросовестным заблуждением.

Отрицая существование души (с популярно-атеистических или с атеистично-бытовых позиций), мы обычно хотим сказать, что не верим в некую бессмертную субстанцию, которая отделяется от тела после смерти и перемещается в иной мир или переселяется в другое тело. Иными словами, атеисты не верят в потусторонний мир, жизнь после смерти и/или в реинкарнацию, но верят в небытие либо вовсе не интересуются темой посмертия. Однако это не дает ни нам, ни им самим повода думать, что они отрицают существование души. Ходят же они к психологам (от др. – греч. ψυχή – «душа», λόγος – «учение»), изучают психическую деятельность и психологические особенности, исследуют уровни психики, а некоторые (тут уж в зависимости от профессиональной деформации и личных предпочтений) размышляют о духовности и бездуховности, душевности и бездушии… То есть все современные люди (а несовременные – тем более), вне зависимости от их философских и религиозных установок, тем или иным образом оперируют понятием «душа», но не знают наверняка, что оно означает для них самих и для других людей.

Вот примерно так же сложно (а то, пожалуй, за давностью лет еще сложнее) нам с вами будет подкопаться к тому, что думали о душе славяне-язычники. Чтобы объяснить, чем душа для них являлась, нам, наверное, придется идти от противного и объяснять, чем она для них НЕ являлась, послойно отшелушивая все версии, накопленные за прошедшие века разными народами. Слишком уж многозначный это термин! И при этом слишком ходовой, чтобы можно было совсем от него отмахнуться и подобрать что-нибудь понаучнее и посовременнее или, наоборот, поархаичнее и поэзотеричнее.

Мы говорим:

• «Заглянуть в душу».

• «Открыть душу» (а в результате – «Душа нараспашку»).

• «Пришлось по душе (или наоборот: «не по душе»).

• «Душа (не) принимает».

• «Проявить единодушие».

• «Смалодушничать» (не дать проявиться душе в полную силу).

• «Душа лежит к чему-то» (или «к чему-то тянется»).

• «Все, что твоей душе угодно».

• «В душе он такой-то» (хотя выглядит сяким)…

Язык сохранил древние представления, когда мы забыли их исконный смысл. Вся эта фразеология как бы намекает, что внутри у человека есть нечто, не проявленное (или не обязательно проявленное) во внешности, но определяющее и его поведение, и его благополучие. Что с этим «нечтом» происходит после смерти тела, мы в этой книге подробно рассматривать не будем: тема посмертия, похоронных обрядов, контактов с умершими заслуживает отдельной монографии. Здесь мы лишь краешком коснемся темы души как формы посмертного существования – просто чтобы убедиться, что у древних славян эта форма именовалась как угодно, только не «душой».

Описывая душу через Колесо Сварога, я говорю о спице в Колесе. Одной из восьми. Она – стержень нашей жизни, она и есть Душа.

Боюсь, чтобы объяснить вам, чем являлась душа для славян-язычников, мне придется сначала рассказать, что такое Коло Сварога. Тем, кто уже читал первую книгу о Коле Сварога или следил за темой в соцсетях, может стать скучно (я буду повторяться) – тогда беззастенчиво пролистывайте все, что для вас не ново. В смысле можете пролистать все «Введение» и переходить сразу к первой главе. А для тех, кто впервые погружается в тему, я сейчас постараюсь коротко и без лишних сложностей объяснить, о чем, собственно, речь.

Что такое Коло Сварога

Говоря о язычестве, я обычно имею в виду не просто набор разрозненных этнических религий, а целую философскую систему, охватывающую буквально все сферы жизни. У разных народов эта система проявляется в разных именах и в несопоставимых, на первый взгляд, традициях (ибо на каждом небе свои боги), но сам принцип согласования человеческих ритмов с природными – основа языческого мировоззрения.

Коло Сварога – универсальная схема, объясняющая практически все мироустройство для древнего и даже для средневекового человека. Да, теперь уж и для современного, если он перестал отождествлять «язычество» с «мракобесием».

Само название «Коло Сварога» можно (условно) считать моим авторским: нет нигде никаких подтверждений, что у кривичей, вятичей, радимичей, словен и соседствующих с ними племен (славянских и угро-финских) было учение с таким заголовком. Я лишь исхожу их того, что славяне считали Сварога отцом. А колесо (коло) для всех цивилизаций, где его в принципе успели изобрести, было символом движения и повторяемости.

В. В. Иванов, В. Н. Топоров – ведущие исследователи славянской мифологии, – ссылаясь на Ипатьевскую летопись, определяют Сварога как отца Солнца (и, соответственно, деда всего подсолнечного мира): «Сего ради призваша и богъ Сварогъ и по сем царствова сынъ его именем Солнце, его же наричуть Дажьбогъ… Солнце царь, сынъ Сварогов еже есть Дажьбогъ».

Современные родноверы возводят имя Сварога к индоевропейскому svarga – «небо, небесный» и почитают его, собственно, как Отца-Небо, отца трех огней: солнца (Даждьбога), молнии (Перуна) и земного огня (Огнебога). В общем, признают его верховным божеством славян.

В символике современных славянских родноверов широко используется так называемый Крест Сварога – цветок с 8 лепестками. Как пишет волхв Велеслав (один из основателей и бессменных лидеров родноверческого движения в России, автор самого термина «родноверие»), этот крест «трактуется как символ направленной во все стороны света созидательной мощи Бога-Творца, расширяющегося Творения»^[3]. Часто, особенно при изготовлении амулетов и оберегов, этот символ вписывают в круг – вот вам и Колесо (Коло) с 8 спицами.