– Как же ты в таком состоянии…

– Я в таком состоянии не могу серьезные вопросы решать, тем более с Герингом. А с женой побыть в самый раз. Вообще-то… – он глубоко вздохнул: – Будь вашему Буцу хотя бы две недели, я бы и вас троих туда вытащил. Такая красота вокруг, а мы тут все ходим, как индюки по птичьему двору, и пакостим друг другу.

– Как ты его назвал? – улыбнулась Эльза.

– Кого? А! Да Буц он и есть Буц! Знаешь… – он присел у ее постели. – Помню, мы с Гретой целый месяц для своих двойняшек имена сочиняли. Изольда, Аврора, Юдифь…

– Не было Юдифи, неправда! – засмеялась Маргарита.

– Зато Тристан был, и Зигфрид, и еще какой-то… не то Амфилохий, не то Сакердон.

– Ну неправда же! – хохотала Маргарита.

Рудольф тоже улыбался.

– Одним словом, мы до завтра отсюда исчезнем, – сказал Лей. – Переночуем в Платтерхофе. Там сейчас фон Нейрат перед отставкой лечится. Но мы его беспокоить не станем.

– Имей в виду, Борман и здесь, и повсюду персонал набирал сам, так что… – начал Рудольф.

– В-вот у нас у всех где уже твой Борман сидит! – Лей хлопнул себя сзади по шее с такой силой, будто хотел себе голову снести. – Извини, Эльза.

Он встал и молча увел Маргариту.

Через четверть часа, когда они уже собирались сесть в машину, туда, опередив их, заскочила Берта.

– Это как же понимать? – спросил Лей.

Собака отвечала тихим взлаиванием.

– Ясно, – кивнул Роберт. – Но ты уверена, что хочешь с нами?

Берта, фыркнув, мотнула головой и привычно улеглась на заднем сиденье.

– Куда мы поедем? – спросила Маргарита, увидев, что он выруливает на шоссе.

– Спустимся в долину и объедем гору с другой стороны. Надеюсь, еще остались места, где эта крыса не успела все перерыть!

– Мне кажется, Рудольф тоже стал недолюбливать Бормана, – заметила Маргарита.

– Поздно. Сначала спихнул на него всю рутину, а когда спохватился, то оказалось, что инфекция уже так въелась в организм партии, что поражения необратимы.

– Не чересчур ли ты…

– За все годы твой брат только раз указал псу его место, – продолжал Лей с растущим раздражением. – Когда тот от имени Гесса пожаловался на меня фюреру. Можешь себе такое вообразить?!

– Я знаю ту историю, – сказала Маргарита. – Но Рудольф мне после объяснил, что, открой он Адольфу правду, Бормана убрали бы со всех постов. А повод был ничтожный – какие-то бланки.

– Эти «какие-то бланки» едва не выросли во внутрипартийное расследование против меня! Только тогда твой деликатный брат во всем признался судье Буху, и дело закрыли.

– Ты все еще сердишься?

– Рем тоже во многом на его совести.

– На чьей? – кратко уточнила Маргарита.

Она ощутила на себе его пристальный взгляд, но продолжала смотреть прямо, в лобовое стекло. Лей, казалось, тоже сосредоточился на дороге.

Новое шоссе на Оберау, проложенное несколько лет назад, было удобней, но старое, идущее через Берхтесгаден – деревеньку, быстро разрастающуюся в городок, выглядело несравнимо живописней, поскольку окрестности сохраняли пока природную девственность.

Так, в молчании, они проехали еще километров пять. Наконец она, не выдержав, придвинулась поближе и дотронулась до его плеча:

– Давай поговорим.

Он еще метров триста вел машину по дороге, потом свернул к сосновой роще.

Маргарита выпустила из машины Берту; Лей, бросив куртку на рыжую хвою, растянулся рядом.

Посмотрев на него, Маргарита подумала, что едва ли стоит затевать сейчас серьезный разговор. Такого уединения, как под этими еще хранящими тепло соснами, уходящими в сумеречное пространство, может больше не подарить им судьба. Она села, наклонившись, хотела поцеловать его, но прикусила губы. Он едва заметно усмехнулся:

– Не бойся. Я сейчас не позволю себе неэстетичных сцен.

Она покачала головой:

– Но я же приехала.

– Не ко мне. И не будем мучить друг друга. Просто скажи то, что ты хотела сказать.

– Я… приехала, Роберт. Я вернулась.

Лей медленно сел, и она невольно отвела глаза от его тяжелого, давящего взгляда:

– Если бы на твоем месте была другая…

– Если бы… на моем месте была другая, я сошла бы с ума.

Он снова лег и стал смотреть на чуть колышущиеся верхушки сосен.

– Да, я ехала, не надеясь остаться, – сказала Маргарита. – Но я теперь хочу остаться с тобой. Не для вопросов или упреков, как прежде. Я хочу… тебе помочь.

– Очень мило, – пробормотал Лей.

– Во всяком случае, не стану мешать. Я кое-что узнала здесь. Мне кажется, я поняла, что ты делаешь сейчас, и мне нравится…

– Сейчас я валяюсь на земле, как полураздавленный таракан, и изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не изнасиловать свою бессердечную жену.

– Я сама сейчас тебя изнасилую! – встряхивая его за плечи, закричала Маргарита так, что Берта тут же примчалась к ним и, понаблюдав минуту, деликатно улеглась в стороне. А вскоре и вовсе отвернулась.

Ночь они провели в маленькой гостинице, одной из тех, что с тридцать третьего года повырастали тут как грибы, с трудом вмещая всех желающих хотя бы издали взглянуть на знаменитую обитель своего кумира. Гостиница и теперь оказалась полна: постояльцы были разные, но всех объединяло какое-то общее возбуждение. Несмотря на поздний час, никто спать не собирался: сидели в столовой зале, пили пиво, высказывались, из тесных кружков часто вырывался довольный женский смех.

Роберт и Маргарита сильно проголодались, а поскольку в таких местах в номера не подают, им пришлось спуститься вниз и отыскать себе свободный столик. Хозяйка принесла им пива, сосисок и отличной ветчины, которой особенно гордилась. Лей, попробовав, тихо сказал ей что-то, от чего крепкая жилистая баварка вся порозовела и вскоре воротилась к ним с узкой, темного стекла бутылкой, усыпанной бисеринками пота. Хозяйка обтерла паутину, откупорила вино и улыбнулась Лею улыбкой засмущавшейся девушки.

Маргарита за шесть лет привыкла к таким сценам, а когда-то они ее просто бесили.

Роберт налил ей полный стакан. Вино было превосходное, и она пила, наслаждаясь каждым глотком и сквозь ресницы глядя в его глаза, снившиеся ей каждую ночь в пустом без него Париже.

– Так я утром пошлю самолет за детьми? – вдруг спросил Лей.

Она кивнула.

– Что же ты узнала здесь такого, что тебе понравилось? – прищурился он.

– Двадцать лет мира для Германии. За это стоит побороться.

– Ах, вот что! – Роберт откинулся назад и почти минуту глядел на нее в каком-то веселом изумлении; потом рассмеялся.

– Как вы с Рудольфом похожи! Я это недооценил.

Улыбка у него пропала. Уставившись в одну точку, он тяжело задумался.

Ей не хотелось продолжать разговор, не хотелось продлевать эту его задумчивость. Она столько пережила за минувшие два дня, так измучилась за проклятые четыре месяца и так была счастлива теперь!

Она заметила, что он сидит с закрытыми глазами. Эти перепады настроения – от экстаза до апатии, истерические всплески эмоций, сменявшиеся провалами в пустоту, казавшиеся ей следствием запредельной усталости, всегда производили на нее тяжелое впечатление. Она не могла к ним привыкнуть и пробовала бороться. Пробовала – да, но… боролась ли по-настоящему?!

…В тридцать третьем у него не было ни минуты передышки, но тогда ей казалось, что это временно, просто период такой. В тридцать четвертом… После гибели Штрассера и Рема она совершила свой первый побег и вернулась лишь в тридцать пятом, чтобы снова отважиться на попытку. Но, видимо, не то она делала и не так! Пробовала убеждать, упрашивать, устраивала сцены… А нужно было просто отключить все телефоны, выгнать к чертям бесконечных посетителей, запереть все двери в их доме и заставить его для начала остановиться, опомниться, вернуться в самого себя!..

– Роберт, ты сейчас уснешь, – Маргарита погладила его руку, и он как будто очнулся. – Пойдем к себе.

– Мне нельзя спать, ты знаешь, – поморщился он. – Расскажи про детей.

– Ты их завтра увидишь. Лучше расскажи сам. В Париже только и говорят, что о визите Виндзоров. Это правда, что они так влюблены друг в друга?

– Пожалуй.

– А герцогиня тебе понравилась?

– Не знаю. Но я этой даме определенно не понравился.

– Я читала, что ты чуть не сбил кого-то, когда возил их на автомобиле по Мюнхену и вообще повсюду ездил с ними на бешеной скорости. Писали, что ты был сильно пьян.

– Не был я пьян. И никого не сбивал. Я всегда так вожу машину.

– Тебе неприятно об этом вспоминать?

Он снова поморщился:

– Да нет, извини. Я просто не знаю, что рассказывать. Эльза от Виндзоров в восторге. Они с герцогиней даже устроили какой-то тайный чай, а Эдуард два часа играл с твоим братом в кораблики… Ты непременно расспроси его. В общем, все прошло очень мило. Фюрер придумал послать Эдуарду приглашение от имени Трудового фронта… в моем лице, вот и пришлось повсюду с ними таскаться. Хотя на месте его бывшего величества я бы от подобного приглашения отказался. Теперь Геббельс устроил пропагандистскую трескотню, а в Европе сплетни плодятся.

Маргарита слушала с видимым разочарованием. Лей покачал головой:

– Ну клянусь тебе, ничего заслуживающего твоего внимания. Разве что их чувства друг к другу… Штрайхер меня уверял, что миссис Симпсон подослали к королю евреи, чтобы выбить из седла лояльно настроенного к нам монарха.

– Боже, какая чушь! – поразилась Маргарита.

– Не знаю… Но в этой паре первую скрипку определенно играет она, что, по-моему, противоестественно.

– Им у нас понравилось?

Лей немного подумал, усмехаясь, по-видимому, каким-то воспоминаниям:

– Суди сама. После той поездки по мюнхенским предместьям, когда я… по правде сказать, несколько забылся, фюрер мне сказал, что я их чуть не угробил, и предложил Герингу взять на себя оставшиеся мероприятия. Виндзорам же он деликатно объяснил, что «доктор Лей неважно себя чувствует». Герцогиня на это ответила, что господину канцлеру не стоит беспокоиться и они «подождут, пока доктор Лей почувствует себя лучше». Как ты думаешь почему? Напрасно улыбаешься. Повторяю, эта дама с первых же дней испытала ко мне стойкую неприязнь. Все дело в том, что Эдуарду было довольно неуютно находиться среди наших работяг. Я это заметил сразу, как и то, что мое присутствие рядом добавляло ему уверенности. А если учесть, что как минимум семьдесят процентов мероприятий составляли поездки по заводам, то… – суди сама, как Виндзорам понравилось в Германии.

В этот момент дремавшая у его ног Берта вдруг подняла голову и приветливо помахала хвостом. Это движение относилось, по-видимому, к появившейся в дверях фигуре в длинном плаще с капюшоном. Фигура откинула капюшон и оказалась имперским министром народного просвещения и пропаганды Йозефом Геббельсом, который быстро окинул взглядом переполненный зал. Берта, как хорошо воспитанная собака, пошла поздороваться. У Геббельса при виде ее испуганно округлились глаза; он отступил на шаг и снова нервно огляделся, но, заметив сидящих у стены Лея и Маргариту, облегченно вздохнул.

Лей придвинул ему стул. Геббельс сел и широко улыбнулся:

– Добрый вечер! Берта с вами, я надеюсь?

– С нами, с нами, – усмехнулся Лей. – А ты кого думал здесь встретить?

Геббельс улыбнулся неопределенно:

– Мало ли… – он выпил вина и еще раз уже спокойно и внимательно оглядел сидящих за столиками.

– У меня назначена встреча с товарищем, – пояснил он, – в одной из местных гостиниц: мы точно не условились в какой. Вот пришлось и сюда заглянуть.

– Может быть, в Платтерхофе тебя товарищ ждет? – предположил Лей.

– Едва ли, – Геббельс мельком взглянул на Маргариту. – Вообще удивительно все-таки тесен мир! Совсем не ожидал вас тут встретить.

– Мы тоже как-то не рассчитывали, – заметил Роберт.