– Вскоре после того, как прогремела картина «Демон скучающий» и его имя оказалось на слуху. На меня вышли немецкие юристы, сказали, что Абедалониум нуждается в надёжном представителе в России, и организовали встречу.

– Встреча состоялась в Германии?

– Нет, здесь… В смысле – в Санкт-Петербурге.

– Вы бывали в его мастерской?

– Нет, мы всегда встречались где-то.

– Чуваев делился с вами творческими планами?

– Почему вы называете его Чуваевым? – вдруг спросил Крант. Почти возмущённо спросил.

– А почему вы называете его Лёшей? – поинтересовался в ответ Вербин.

Даниэль осёкся. Посмотрел на Аду – женщина весело улыбалась, дёрнул плечом и нехотя произнёс:

– Потому что для меня он – Лёша.

– А для меня – Чуваев, так написано в его документах, – объяснил Феликс. И вернулся к интересующей его теме: – Чуваев делился с вами творческими планами? Рассказывал, как работает над картинами?

– Редко, поскольку в основном мы обсуждали деловые вопросы. Кроме того, Лёша большую часть времени жил за границей.

– В Германии?

– Не уточнял. Но с таким уровнем доходов Лёша мог жить где угодно.

– А как Чуваев рассказывал о картинах?

Несколько мгновений Даниэль смотрел Вербину в глаза, пытаясь понять, что имеет в виду полицейский, затем ответил:

– Сдержанно.

– Улыбался при этом?

– М-м… – Крант потёр лоб. – В некоторых случаях…

– Глаза горели?

– Ну-у… – Пауза. – А почему вы спрашиваете?

– Мне любопытно. – Феликс повертел в пальцах авторучку. – Вы знаете, кто станет наследником Чуваева?

– Нет. Думаю, на этот вопрос могут ответить только его юристы.

– Немцы?

– Да.

– Адрес потом дадите? – Феликс сделал очередную пометку в записной книжке: – И название фирмы…

Затягивать встречу не имело смысла, и Вербин закончил её именно теми словами, какими собирался:

– Даниэль, я думаю, вашей жизни ничего не угрожает, но для общего спокойствия просил бы вас задержаться в этом доме на несколько дней. Если, конечно, это возможно.

На этих словах Феликс перевёл взгляд на Аду.

– Я могу устроить, – кивнула женщина. И посмотрела на Кранта.

– Я сообщил семье, что со мной всё в порядке, они не волнуются, срочных дел, которые были бы важнее жизни, у меня нет, поэтому я могу остаться.

– Вот и хорошо, – подытожил Феликс. – И прошу никому не говорить о том, что Абедалониум убит.

– Почему? – изумился Крант.

– Потому что нам нужно найти убийцу, – пояснил Вербин, закрывая записную книжку. – А убийца, как я понял, хочет огласки. Мы её не дадим, тем самым нарушим его планы и посмотрим, что он будет делать. Ведь в настоящий момент о смерти Абедалониума знаем только мы трое и он. Понимаете, что я имею в виду?

– Да. – Крант ответил, а затем несколько раз кивнул: – Да, понимаю… Наверное, это разумно.

– Разумно, – подтвердил Феликс. – В ближайшее время вас навестят сотрудники и снимут официальные показания. Надеюсь, они не разойдутся с тем, что вы мне рассказали?

– Нет. Конечно, нет.

– Очень хорошо.

На том и распрощались.

Затем Ада принялась рассказывать Даниэлю о содержимом пакетов, Вербин в это время курил у машины, а когда они выехали за ворота посёлка, заметил:

– Вы действительно ему помогли.

– Удивлены?

– Наверное, нет. – И понял, что ответил искренне: Ада Кожина была хладнокровной убийцей, но Феликс и впрямь не удивился тому, что она пришла на помощь перепуганному толстяку. Скорее, удивился тому, что не удивился.

– Спасибо. – Ответила она после паузы. – Теперь отправляетесь в Питер?

– Я пока не знаю.

– Вот как?

– Нужно убедить начальство в необходимости командировки.

– Уверена, с этим проблем не будет: стоит им услышать, чьё убийство вы расследуете – и командировка будет организована по высшему разряду.

– Не будем забегать вперёд.

– Как скажете. – Ада едва заметно улыбнулась. – Мне правильно кажется, что вы заинтересовались делом?

– Почему вы не сказали, что речь идёт об Абедалониуме?

– Хотела посмотреть на вашу реакцию.

– Вы могли посмотреть на неё в «Небесах».

– Лучше здесь. В рабочей, так сказать, обстановке.

Она с ним играла, но не зло, просто развлекалась, слегка поддевая то с одной, то с другой стороны. И наблюдая за реакцией. Он понимал, что она делает, но не понимал зачем.

– Почему вы пришли ко мне?

– Потому что вы – лучший, Феликс, и это расследование идеально вам подходит: оно сложное. – Ада помолчала, закончила длинный обгон, вернулась в средний ряд и только тогда продолжила: – У меня нет личного интереса, если вы об этом подумали. Даниэль мне не друг, он просто хороший, беззлобный человек с отличным художественным вкусом и чутьём на молодые таланты. В своё время он помог мне сформировать небольшую коллекцию живописи для дома, очень хорошо сбалансировав известных и дорогих художников с подающими надежды, и знаете, те картины, которые я купила по его совету, теперь стоят вчетверо. Я не хвалюсь удачной сделкой, а характеризую Даниэля. Он молодец. И я хочу, чтобы он оставался молодцом как можно дольше. Пусть живёт спокойно и радует окружающих. Я с самого начала знала, что Даниэль не имеет отношения к убийству, но слушая его рассказ, поняла, что дело запутанное, а значит, достойное вас. И это не комплимент, Феликс, это констатация. В моём обращении к вам нет скрытых помыслов. И уж тем более – попытки извиниться.

– За что? – вырвалось у Вербина. Машинально вырвалось, он сразу же об этом пожалел, но было поздно.

– Во время давнишней встречи в лесу мне показалось, что у вас есть не только профессиональные, но и личные претензии ко мне, – ответила Ада, не глядя на полицейского. – Я не считаю, что они у вас есть, Феликс. Вы можете обвинять меня в чём угодно, но только не в том, чего я не совершала и к чему непричастна. Вы хотите найти виноватого в том, что случилось с Криденс, но это не я. И вы знаете, что это не я, но боитесь себе в этом признаться.

– Почему?

– Потому что тогда вы найдёте виноватого в зеркале. А вам этого не хочется.

– Я знаю, что виноватый – в зеркале, – глухо произнёс Вербин. – Знаю.

Потому что это он не поехал с Криденс, остался на месте преступления и позволил ей умереть.

– Вам важно не быть в моих глазах виноватой?

– Да.

Ответ прозвучал очень коротко, но так искренне, что Феликс вздрогнул. Потянулся за сигаретами, вспомнил, что Кожина просила не курить в машине, вздохнул и спросил:

– Почему?

– Потому что всё остальное вы поняли правильно, Феликс. Вы – единственный, кто всё понял правильно. Во всём остальном вы разобрались, а в этом – нет, а я не хочу, чтобы между нами оставалась чернота досадного недопонимания.

Ада прекрасно понимала, что затрагивает очень болезненную тему, которая способна привести Вербина в бешенство, была готова к любому развитию событий и обрадовалась, увидев, что Феликс не сорвался, а задумался. Глубоко задумался. И молчал всё то время, пока они добирались до Москвы. И лишь перед тем, как покинуть красный Mercedes, Вербин угрюмо сказал:

– Даже если бы вы принесли извинения, Ада, я бы их не принял.

– Я знаю, Феликс, – улыбнулась она в ответ. – Я знаю.

И плавно надавила на акселератор.

восемь лет назад

В той осени не было ничего золотого.

Не вообще, а уже: начался ноябрь, а последние жёлтые листья разлетелись по миру ещё в середине октября – из-за холода и сильного ветра, который, по каким-то своим причинам, решил не заглядывать сюда на этой неделе. Не исчез совсем, но сделался болезненно слабым, то ли умирающим, то ли набирающимся сил перед долгой зимой. Ветер едва-едва бродил вокруг, даруя не холод, но свежесть, и потому день для ноября получился тёплым. Правда, почти без солнца, однако скрывали его не низкие чёрно-серые тучи, а облака, довольно плотные, но светлые, не позволившие дню помрачнеть.

Но всё равно стояла осень, в которой уже не было ничего золотого, поэтому девушка надела длинный, примерно до середины бёдер, полосатый свитер, короткое, примерно до середины бёдер, чёрное пальто и высокие чёрные ботинки со шнуровкой и на толстой рифлёной подошве. А длинные, стройные ноги защищали чулки телесного цвета. Но девушка не мёрзла. Потому что едва различимый ветерок дарил свежесть, а не холод, мягко обрамляя приятный осенний день.

Девушка не мёрзла, и никто не мёрз, потому что никого вокруг не было. Несмотря на очень хорошую для ноября погоду, никто развалинами старой усадьбы сегодня не заинтересовался, что девушку обрадовало. Потому что она так хотела. И надеялась. И улыбнулась, когда поняла, что одна. Оставила машину на дороге и медленным, кажущимся неловким, спотыкающимся шагом дошла до разрушенного дома. Шла оглядываясь, словно приехала полюбоваться развалинами, но смотрела без интереса, с грустью. И не фотографировала, хотя обычные туристы этим не пренебрегали. У девушки не было аппарата. И на телефон не стала. То ли не захотела, то ли не сочла нужным.

Только смотрела.

Обошла дом, задержалась в портике с сохранившимися колоннами, постояла, касаясь рукой камня, затем медленно, прежней, болезненно-неловкой походкой прошла к пруду, продолжая оглядываться, но уже с некоторым волнением, словно опасаясь, что кто-нибудь появится из-за развалин или деревьев. Или материализуется из прозрачного осеннего воздуха, чтобы пойти рядом. Или молча постоять, провожая гостью взглядом. И волнение то казалось странным и ненужным, поскольку бродила путешественница одна и людям взяться было неоткуда.

Или девушка боялась призраков?

У пруда она уселась возле дерева, подобрав под себя ноги, прислонилась к влажному стволу и замерла, закрыв глаза. Могло показаться, что задремала, но так только казалось: иногда девушка принималась шептать что-то неразборчивое, почти неслышное, умолкала, вздыхала тяжело, затем вновь начинала шептать, а минут через десять тихонько заплакала. Не открывая глаз. Не вытирая стекающие по щекам слёзы. И плача, ещё сильнее прижалась к дереву, словно ища защиты в его крепости и грустном молчании. И плакала долго.

Потом поднялась, расстегнула и сняла пальто, оглядела его, отряхнула, но надевать не стала, повесила на обломок ветки, спустилась к воде и умылась. Посидела, глядя на гладь пруда, чувствуя, как холодеют руки, и думая о чём-то, но уже без слёз. Затем вернулась к дереву, натянула пальто, засунула руки глубоко в карманы и направилась прочь от пруда. Но не к дому и не к дороге. Пошла по территории заброшенного поместья. Вновь оглядываясь, но реже. И вновь совершенно напрасно, поскольку никто так и не появился.

Других гостей у старого особняка сегодня не было.

А девушка оглядывалась.

Но реже.

Побродив по тропинкам минут пятнадцать, стала растерянной, как человек, который не сомневался, что с лёгкостью отыщет что-то, но не нашёл и теперь не знает, что делать. Постояв и подумав, девушка продолжила поиски, но в конце концов смирилась, вздохнула, присела на корточки у небольшой, заросшей травой кирпичной кладки, достала из кармана пальто свечку, закрепила её в щели, зажгла и замерла, глядя на язычок огня. Ей было очень-очень грустно, однако больше девушка не плакала – слёзы остались у пруда. Просто смотрела на хрупкое пламя, а когда ком перестал душить, очень тихо сказала:

– Простите.

18 апреля, вторник

Когда-то её называли мызой – мыза Куммолово. Этим словом туземцы определяли богатые поместья, и название вошло в обиход. Потому что показывало, что усадьба расположена не абы где, а недалеко от столицы, совсем рядом с центром великой империи.