– До ближайшего случая, когда он с ней сможет увидеться, еще много недель. Спешить некуда.

Доусон отступил на шаг от порога, сам этого не заметив. Клара вновь ухватила черенок трубки губами и затянулась; дым вырывался из ноздрей, будто она была драконом в теле женщины. Когда заговорила, голос лился легко и обыденно, однако она не сводила глаз с Доусона:

– Насколько помню, я была не первой, с кем ты делил ложе. Ты ведь отлично знал, что делать в мою первую ночь.

– Она женщина. Это совсем другое дело.

– Видимо, да, – ответила Клара с меланхоличной ноткой. – И все же любая из нас иногда может стать слишком смелой. Я не задумываясь уступила бы тебе за месяцы до законного часа, мы оба это знаем.

Тело Доусона встрепенулось независимо от его воли.

– Ты пытаешься меня отвлечь.

– И мне это удается, – подтвердила Клара. – Если Сабиге не хватило осторожности и везения, это не значит, что она злодейка. Или плохая жена. Не спеши, я попробую о ней разузнать, когда вернемся в Кемниполь. Лорд Скестинин может стать отличным союзником, если Джорей вытащит из бесчестия его оступившуюся дочь. И к тому же, дорогой, бывает, что дети попросту влюбляются друг в друга.

Она протянула руку, приглашая его сесть рядом. Кожа ее, не такая гладкая, как два десятка лет назад, до рождения четверых детей, по-прежнему поражала мягкостью. Веселый огонек в глазах Клары тронул его сердце, гнев растаял. Доусон забрал трубку, наклонился и нежно поцеловал жену; во рту появился привкус дыма. Отстранившись, он увидел, что Клара улыбается.

– Но только чтоб она не изменяла, – со вздохом сказал Доусон. – Не потерплю измену в семье.

Глаза Клары слегка затуманились – мгновенное облачко, не более того.

– Не сейчас, – ответила она. – Волноваться об этом будем не сейчас.

Капитан Маркус Вестер

Через неделю после своих тридцать девятых именин Маркус стоял, притаившись, у выхода из проулка и ждал. На ночные улицы сыпался мелкий дождь, оседал каплями на вощеной шерсти плаща. Ярдем, невидимый в сумраке, но по-всегдашнему надежный, торчал за спиной.

На другой стороне узкой площади мелькнул силуэт в окне – человек вглядывался в темноту. Менее опытный наблюдатель отступил бы, однако Вестер знал, как оставаться незамеченным. Тень в окне исчезла. Тишину нарушал лишь стук дождевых капель по мостовой.

– Не могу же я указывать, что ей делать, – буркнул Маркус.

– Да, сэр.

– Она взрослая женщина. Ну, почти взрослая женщина. Уж точно не ребенок.

– Опасный возраст, сэр.

– Она жаждет распоряжаться собственной жизнью. Рвется к независимости. Загвоздка в том, что независимой жизни она никогда не знала, а теперь вдруг получила полную свободу. Месяц за месяцем управляла банком в одиночку и поняла, что вполне к этому способна. И теперь, когда распробовала вкус успеха, вряд ли остановится.

– Да, сэр.

Маркус вздохнул. Пара изо рта почти не было, весна стояла теплая. Он постучал пальцами по навершию меча. Раздражение и беспокойство грызли его, как крысы грызут амбарные стены.

– Я бы с ней поговорил, – произнес он наконец. – Сказал бы, что нужно выждать. Перетерпеть, пока ситуация не созреет сама. Как думаешь, прислушается?

На несколько мгновений повисла пауза, заполненная только шумом дождя.

– Вы ждете от меня ответа, сэр? – спросил тралгут.

– Я ведь задал вопрос.

– Может, он риторический.

На другом краю площади возникла тонкая полоска света. Маркус на миг замер, однако дверь, так и не распахнувшись, закрылась. Он разжал ладонь на рукояти меча.

– Нет, я вправду спрашиваю, – ответил он. – Китрин не просто мой начальник, она еще… она Китрин. Есть что сказать – говори.

– Ну видите ли, сэр, я считаю, что каждая душа имеет свою форму…

– Опять ты за свое.

– Вы ведь спросили, сэр. Так позвольте ответить.

– Ладно, давай. Попробую убедить себя, что это все метафора для чего-нибудь.

Ярдем вздохнул красноречивее некуда, однако продолжил:

– У каждой души своя форма, и она определяет путь человека в мире. Ваша душа – круг, стоящий ребром на земле. Когда вы внизу – вам только подниматься, а когда наверху – скорее всего, падать. У других душа может иметь форму клинка, или каменного бруска, или разветвленной реки. И даже если всем дать одинаковую жизнь, каждый проживет ее не так, как другие.

– Какая же это одинаковая жизнь?

– Могу объяснить, сэр, если хотите. Это богословские материи.

– Нет уж. Считай, что я ничего не спрашивал.

– Если душа магистры ведет ее одним путем, то этот путь и будет казаться самым простым, даже когда это не так. Предоставить ее самой себе – и магистру будет клонить в эту самую сторону; так старого Имберта, получившего молотом по голове, вечно сносило влево. Чтобы сделать другой выбор, нужно вмешательство другой души…

Маркус поднял руку, и Ярдем умолк. Дверь, которую раньше приоткрывали, пришла в движение. Свет за ней не горел, расширяющийся проем выделялся на фоне мрака более густой чернотой. Ярдем шевельнулся. Маркус, сощурив глаза, вглядывался во тьму.

– Идет к северу, сэр.

Маркус двинулся вперед, откинув плащ за спину; правая рука, лежащая на рукояти меча, немедленно намокла. В окружающих домах спали жители Порте-Оливы, а кто не спал, те хотя бы грелись у очагов.

Будь ночь лунной, бледные стены и голубые карнизы домов, теснящихся в квартале торговцев, отражали бы свет. Сейчас Маркус ориентировался исключительно по теням и по памяти. То здесь, то там с железных крючьев у дверей свисали фонари, струящие тусклые лучи, однако для любого, кто не желал быть замеченным, оставалось вдоволь темных мест. Брусчатка под ногами была скользкой от дождя и грязи. Маркус шел быстро, едва не переходя на бег, и настороженно ловил малейшие отзвуки чужих шагов. Ярдем следовал за ним бесшумной тенью.

Преследуемый сделал ошибку. Мелкую, но неминуемую. Едва слышный всплеск от каблука, случайно угодившего в лужу, невольный возглас – этого оказалось достаточно. Жертва близко, настало время действовать.

– Канин! – воскликнул Маркус с дружеской теплотой, вполне смахивающей на искреннюю. – Канин Майс собственной персоной! Что за нежданная встреча, да еще в такую ночь, кто бы мог подумать!

На мгновение-другое повисла тишина. Для преследуемого еще оставался мирный исход: поприветствовать капитана, отговориться чем-нибудь правдоподобным, обсудить дело. Вместо этого послышался легкий скрежет стали, вынимаемой из ножен. Маркус – разочарованный, но не удивленный – медленно отступил на шаг, увеличив расстояние между собой и противником.

– Не обязательно заканчивать дело вот так, – предупредил он, осторожно высвобождая клинок и прижимая его пальцем, чтобы не зазвенел. – Можно обойтись и без смертей.

– Вы меня обдурили! – крикнул торговец. – Ты и твоя полукровка, у которой ты на побегушках!

Голос его пьяно вибрировал, но не от хмеля. Все обстояло куда хуже. Голос принадлежал человеку, ввергнутому в унижение из-за собственных ошибок и неудач и сделавшего их оружием. В торговце бурлила ненависть, излечиться от которой гораздо труднее, чем проспаться после безудержной попойки.

– Ты взял денежную ссуду, – напомнил капитан, медленно двигаясь вправо. Меч из-за дождя становился холоднее. – Ты понимал всю ответственность. Магистра уже простила тебе три просрочки. Однако теперь поговаривают, что ты пытаешься выбраться из города, уехать в Герец, открыть там лавку. Ты ведь знаешь, я этого не позволю, пока не вернешь долг. Давай спрячем острые предметы и обсудим, как тебе расплатиться.

– Поеду куда хочу! И буду делать что пожелаю! – прорычал торговец.

– Я бы за это не поручился.

Канин Майс недурно владел мечом. Участвовал в двух войнах, затем прослужил пять лет гвардейцем ее величества, пока судьи-магистраты при наместнике не велели ему поискать другое занятие. Намерение открыть фехтовальную школу было похвальным, и если бы Майс ему последовал, то к смерти имел бы сносную репутацию и приличное состояние, позволяющее устроить судьбу всем отпрыскам, которых он успел бы наплодить.

Его подошвы шаркнули по мокрой брусчатке, меч со свистом рассек толщу воздуха и дождевые струи. Маркус, державший клинок наготове, сделал шаг назад, уходя от удара.

Будь здесь хоть какой-нибудь отблеск света, драться было бы куда проще. Однако в ночной мгле Канин Майс мог рассчитать атаку не надежнее, чем Маркус – защиту.

Капитан, напрягая все чувства, прислушивался к малейшему звуку, пытался уловить движение воздуха. Поединок больше походил на гадание, чем на битву. Маркус скользнул вперед и наугад ткнул мечом. Металл ударился о металл, Канин Майс от неожиданности взвизгнул. Маркус с криком усилил натиск, инстинктивно отводя контрудар.

Канин Майс от ярости и буйства заорал во все горло – и вдруг умолк. Меч выпал из его руки и ударился о мостовую, в темноте раздались слабые хлюпающие звуки, шлепки подошв по луже. Звуки стали слабее, потом вовсе стихли.

– Держишь? – спросил Маркус.

– Да, сэр, – ответил Ярдем. – Хватайте его за ноги, потащим.

– Стало быть, – сказал Маркус, – ты утверждаешь, что некто сделает выбор наперекор форме собственной души, если рядом будет душа другой формы?

Мокрые сапоги Канина Майса норовили выскользнуть из рук, бесчувственное тело казалось неимоверно грузным.

– Не то чтобы обязательно сделает, но возникает такая вероятность. У мира нет собственной воли, он влиять не способен. А от стороннего вмешательства может появиться понимание, что другие возможности тоже существуют. Готовы, сэр?

– Погоди.

Маркус в темноте поводил ногой по брусчатке, пока не наткнулся на оброненный меч Канина Майса. Подцепив клинок носком сапога, приподнял его и ухватил пальцами, уже занятыми грузом. Незачем оставлять ночью голый клинок на улице, где на него наступит конь или человек. К тому же за меч можно выручить сколько-нибудь монет – наверняка больше, чем торговец выплатил банку.

– Все. Тащим этого прохвоста к магистрату.

– Да, сэр.

– Значит, разговор с Китрин то ли поможет делу, то ли нет, а молчание точно не поможет?

– Да, сэр, – ответил Ярдем, медленно продвигаясь вперед.

Канин Майс болтался между ними, точно мешок с мукой.

– Не мог сразу так сказать?

Тело торговца дрогнуло на весу – Маркус понял, что Ярдем пожал плечами.

– Не вижу вреда, сэр, все равно заняться было нечем.

* * *

Городская тюрьма Порте-Оливы в первых рассветных лучах походила на коллекцию парковых статуй. Арестанты с посиневшими губами, сжавшись, дрожали под обрывками парусины и одеял, брошенных им стражниками. Деревянные помосты, на которых стояли или сидели заключенные, потемнели от дождя. Куртадам без единой бусины на мехе стоял согнувшись; на бедре висела деревянная бирка, показывающая, что виновник не платит налоги. Циннийка, посаженная на железную цепь за то, что бросила детей, стонала и рыдала; на бледной коже застыли пятна ржавчины. Трое первокровных покачивались на виселице посреди площади, уже нечувствительные к холоду.

На западной стороне высился огромный кирпично-стеклянный дворец наместника. На восточной – отдающий эхом беломраморный храм. Божественный закон с одной стороны, человеческий – с другой, посредине – горстка бедолаг, погибающих от холода только потому, что имели несчастье попасться. Маркусу это представлялось компактным символом общемирового устройства.