– Я вас понял, услышал, – ответил я и уже начал выстраивать в голове свою версию, что там с Андреем случилось. – Спасибо большое за помощь и прошу прощения за возможно несвоевременный звонок.

– Да звоните, ничего страшного, – ответил Павел Афанасьевич. – Просто я тоже с середины ночи на ногах, уже сил нет ни на что. И вам спасибо за ночной звонок, всё равно так или иначе большое дело свершилось.

– Крепитесь, а с Андреем мы разберёмся, я вам обещаю.

– Хорошо, удачи вам, – с облегчением ответил полицмейстер. – Но имейте ввиду, что он пока находится под арестом. Меру пресечения возможно изменим в ближайшее время, будет видно. Главное, чтобы он начал давать показания. Мне нужна хоть какая-то зацепка, чтобы изменить его статус арестованного по обвинению в покушение на убийство на статус свидетеля. Охране я скажу, чтобы вас к нему пропустили.

– А можно прямо сейчас? – обрадовался я.

– А вы сейчас в больнице? – удивился Белорецкий.

– Да, возле кабинета Обухова, – решил я немного соврать, так будет убедительнее звучать, что я сюда по большому делу приходил, а не просто погулять и узнать, что с Боткиным. – Хотел попасть на аудиенцию, но не срослось.

– Стойте там, сейчас за вами придёт наш человек и проводит, там сложно добираться от главного корпуса.

– Хорошо, жду, – ответил я, за это время успев добежать даже не до холла, а до приёмной, и положил трубку, обратившись уже к секретарю, – Главный полицмейстер Санкт-Петербурга сказал, что в отличие от вас он мне поможет! А на аудиенцию у Степана Митрофановича на утро отменять не надо, у меня к нему есть ещё вопросы и предложения.

– Х-хорошо, – начал заикаться секретарь и интенсивно думать о своём плохом поведении. Он даже хотел мне ещё что-то сказать, но я не стал дожидаться и вышел в холл.

Отлично. Даже лучше, чем отлично! Я и не надеялся так быстро увидеть Андрея. Уже успел обрадоваться, а потом вспомнил слова Белорецкого об амнезии. А вот тут уже не отлично. Хотя, может зря я так начал переживать? Может у него вполне обычная амнезия, а не такая, как у меня? В голове даже мелькнула мысль, а вдруг в теле Боткина сейчас такой же, как и я? Да ну, нет, два снаряда в одну воронку? Вот скорее снаряды так упадут, чем произойдёт то же, что произошло со мной. Но раз к нему пока запретили подпускать мастера душ, значит всё далеко не в порядке. Могли не допустить, кстати, в том числе и из-за более агрессивного стиля работы штатных мастеров.

Вскоре из коридора вышел человек в штатском, и не подумаешь, что это полицейский. Заметив сомнение в моём взгляде, он предъявил удостоверение в развёрнутом виде.

– Капитан полиции Бобриков – представился он и ловко захлопнул удостоверение, убирая его во внутренний карман. – Идите за мной.

Даже не спрашивал, кто я, зачем я. Как так-то? Я оглянулся вокруг, в холле никого кроме меня нет. Теперь понятна беспечность сотрудника полиции. Он шёл впереди достаточно быстро. Это хорошо, что я тоже люблю быстро ходить, другой давно отстал бы. Мы спустились в подвал, вышли в подземный коридор, а тут оказалось вообще легко можно заблудиться, как пуля в навозной куче. Переходы разветвлялись, изгибались, выходили на первые этажи, потом вновь уходили под землю. Ужас какой-то, а ведь наверняка делали для удобства, чтобы попасть из одного корпуса в другой и не попасть при этом в буран или ливень.

Наконец мы пришли в нужное здание. Как я это понял? Мы поднялись на третий этаж и точно не собирались ни в какой переход. Возле четвёртой двери стояло два охранника в форме. Хм, а ведь папа Боткина грозился к нему приставить кучу охраны на всех подступах. Возможно решили, что главная угроза миновала и Серафим Павлович позволил своим людям расслабиться. Мы вошли в палату, в центре стояла какая-то навороченная койка, похожая на наши функциональные в реанимации. Андрей лежал с закрытыми глазами, лицо выглядело вполне здоровым. Слева от него в кресле сидел ещё один полицейский в штатском, значит их всего четыре, как и говорил Белорецкий.

Я подошёл к другу поближе и взял за руку, щупая пульс. Он открыл глаза и повернул голову ко мне. В его глазах никаких эмоций – ни радости, ни печали, ни узнавания меня в качестве друга, которого по идее рад должен был увидеть, особенно учитывая, что находится под усиленной охраной. Я ждал, что он заговорит первым, но он и не собирался. Просто с интересом меня изучал, как нового человека.

– Ты меня не узнаёшь? – спросил я с надеждой. А вдруг он просто придуряется? Это от него легко можно ожидать.

– А что, должен? – спросил он.

– По идее, да, – сказал я и грустно вздохнул. А может он не хочет признаваться при полицейских? Играет в свою дудку, чтобы его в ближайшее время не допрашивали с пристрастием и выворачиванием мозга мехом внутрь? А легко. Только выяснить это получится, когда рядом не будет посторонних. Такой случай представится нескоро, надо набраться терпения и выждать удобный момент.

– Как себя чувствуешь? – решил я задать вопрос, ответ на который не требует уединения.

– Вы, сударь, можете хотя бы представиться, чтобы я понимал, с кем разговариваю? – его голос прозвучал немного раздражённо, непохоже, что он сейчас играет на публику. Неужели и правда не помнит?

– Я Александр Петрович Склифосовский, лекарь, твой друг детства и до последнего момента.

– Принято, буду пытаться вспомнить, – немного успокоился он, но всё равно оставался серьёзным и немного напряжённым.

– Ну может хоть какие-то образы всплывают? Лицо может знакомое, ресторан “Медведь”, наш любимый, нет?

– Абсолютно, – покачал он головой. – Мне почему-то кажется, что мы и в самом деле знакомы, но ничего более дельного в голову не приходит.

– Так я вернусь к вопросу, как самочувствие?

– В целом нормально, слабость пока остаётся, голова кружится, когда пытаюсь встать. Ну вот ещё не помню ничего до того момента, как оказаться в больнице.

– Что говорят по поводу перевода отсюда? Есть какие-то прогнозы?

– До завтра точно здесь, дальше будут решать. Я так понял, что отсюда меня не домой отпустят, который я ни малейшего понятия не имею, где находится, а в камеру в управлении полиции.

– А в чём обвиняют? – решил я спросить на дурачка.

– В покушении на убийства на тебя, раз уж ты тот самый Склифосовский. Но как такое могло быть, если мы закадычные друзья?

– Да не было никакого покушения, – хмыкнул я. – Я же объяснял главному полицмейстеру. Ладно, не переживай, вытащим тебя отсюда.

– Они сказали,… – начал он, но я его опередил.

– Сказали, что изменят меру пресечения, когда ты начнёшь сотрудничать, – кивнул я. – Только, во-первых, убивать ты меня не собирался. Во-вторых, те, кого ты должен был сдать полиции, уже арестованы, так что толку от твоих показаний, даже если ты всё вспомнишь, будет ноль. У них нет причин тебя держать в камере предварительного заключения.

– Тогда почему на меня продолжают наседать три раза в день, чтобы я всё вспомнил и рассказал?

– Чтобы поставить галочку в документах, – хмыкнул я, удивляясь, что капитан полиции до сих пор не вмешивался в наш разговор. Может записывает всё потихонечку? Да пусть записывает. Я ничего криминального не сказал.

– Понятно, – хмыкнул Андрей без тени улыбки на лице.

– Я займусь этим вопросом немедленно, а ты выздоравливай! – сказал я, снова взяв его за руку, проверяя пульс. Учащения нет, значит во время разговора он не волновался и вполне возможно, что ему не приходилось врать. Грустно. Я всё ещё лелеял тающую надежду, что он прикидывается. – Ну всё, пока, друг!

Я улыбнулся ему на прощание и подмигнул. Он смотрел на меня, как на чужого человека, силясь вспомнить, где раньше меня видел.

– До свидания, – ответил он, когда я уже открывал дверь.

Я молча повернулся, кивнул и вышел из палаты. Сам не знаю почему, но в глазах наворачивались слёзы. Чем дальше, тем больше мне казалось, что Андрей не играет в амнезию, а действительно ничего не помнит. Ведь Белорецкий обещал обеспечить ему безопасность во время задержания, как же так получилось? Теперь никто не ответит. Состав группы захвата засекречен, а тот, кто отвечал за её формирование, скорее всего мне отвечать не будет, хоть ты его огнём жги, хоть молнией.

Сначала я хотел снова позвонить Белорецкому, но потом решил посетить его лично. Не думаю, что он откажет мне в аудиенции, как Обухов. Впрочем, Степан Митрофанович мне и не отказывал, всё застопорилось на секретаре. Ну ничего страшного, завтра утром задам свои вопросы. До управления полиции чуть больше двух километров, оно находится на Литейном проспекте. Часть пути я решил пройти пешком, чтобы ветер с Невы охладил разгорячённый мозг и успокоил нервы. Ну и на ветру слёзы выглядят вполне естественно. Вот перейду через мост и вызову такси.

Когда дошёл до середины моста, остановился и некоторое время смотрел на чёрную рябь Невы, частично освещённую подсветкой моста, на редкие проплывающие корабли, которые никак не хотели уходить на зиму в доки несмотря на завершение сезона навигации. Богатые купцы пользовались тем, что вода ещё не схватилась льдом и наплевав на возможные штрафы везли свой товар, готовясь к зимней торговле. Наблюдая за всей этой неторопливой движухой, я почувствовал, как мне полегчало и стало зябко, особенно ногам.

Быстрым шагом я дошёл до конца моста и решил, что мне на хрен не нужно никакое такси, я почти дошёл. А вот стакан орехового рафа мне точно не повредит, поэтому я потратил на эту покупку ещё пять минут своего времени. На часах полшестого, рабочий день в полиции близится к концу, но ещё не завершён. Белорецкий, как настоящий капитан большого судна, сходит на берег последним, я просто обязан его застать.

Что вполне естественно, меня к нему в кабинет не пустили. Да что там в кабинет, дежурный на входе сказал, что визиты на сегодня завершены и надо приходить завтра утром. Ладно, тогда достаём козырной туз. Я всё-таки позвонил Белорецкому и сказал, что я стою внизу возле дежурного. Ровно через минуту меня не только пропустили, но и выдали сопровождающего, который провёл меня до самого кабинета главного полицмейстера.

Возле кабинета пусто, секретаря в приёмной уже нет или отлучился. Я воспользовался моментом, постучал в дверь самого кабинета и тут же её открыл. Вот же удача! Павел Афанасьевич был один, копошился в бумагах, перекладывал папки с места на место. На большинстве папок я увидел надпись “дело Баженова”, а рядом номер. Охренеть не встать, это они столько накопали только по делу князя? Впрочем, это сложно назвать просто делом. Это целый конгломерат, опутанный тонкой паутиной.

– Слушаю вас Александр Петрович, – сказал Белорецкий и отодвинул в сторону одну из стопок папок. Особой приветливости в его голосе я не заметил, но и неприязни не было точно. Человек просто устал и хочет домой.

– Павел Афанасьевич, я всё понимаю, что у вас очень много дел, поэтому я буду краток, – сказал я, а убедившись, что он смотрит на меня вполне вменяемым внимательным взглядом.

Я чётко по полочкам разложил ему все свои аргументы по поводу невиновности Андрея. Получается, что основная статья обвинения с него снимается, даже если он не захочет сотрудничать. Да и толку от его показаний, если всё уже разрешилось без его участия. Белорецкий меня внимательно слушал, подперев щёку рукой. Такое чувство, что он выслушивает сказки про пропажу колбасы из уст шестилетнего ребёнка, когда очень интересно, но толку от этой информации никакой.

Я остановился на полуслове, понимая, что продолжение значения не имеет, и ждал его реакцию. Должен же он мне что-то на всё это ответить. А вместо ответа он, убедившись, что я закончил, подвинул ко мне одну из стопок папок, совсем свеженьких и ещё не сильно распухших от дополнительных материалов. Их там было штук пять.