Оглушаемый боем сердца, я разлепил веки.

Ей будто кто стеклянные протезы вместо глаз вставил. Но вот Сабэль сморгнула, посмотрела на меня и улыбнулась этой своей снисходительной улыбкой. Блуза её вздымалась – пепельная, тонюсенькая. В нос било корицей, и нестерпимо захотелось ощутить ещё и коричный вкус…

Какой-то частью себя, древним и позабытым подсознанием, я понимал, что сейчас будет. И как бы в подтверждение тому портреты жены брезгливо отвернулись. Все, кроме одного, ухмылка которого становилась всё шире.

– Да. Хочу.

– Тогда я дам тебе такую возможность.

Она оскалилась – своенравная и надменная хищница. Одним движением скинула с себя блузу и оказалась верхом на мне, овеяв и опьянив собственным жаром и коричным ароматом.

Зверь действовал за меня. Я приподнялся и схватил её, позабыв про какую-то там нелепую боль. Пальцы утонули в мягких кудрях, я потянул их, заваливая медную голову набок. О да!.. Глаза её – ошалелые, горящие – смотрели на меня искоса и зло, ноздри раздулись, заалевшие губы раскрылись, показывая тонкий острый язык.

Я швырнул её лицом в диван и навалился, сбив ей дыхание своим весом. Юбка исчезла почти магически, как будто и не было её. Лифчик и трусики лопнули под моими пальцами, Сабэль рычала низко, совсем по-львиному.

– Да!..

Мир вспыхнул, когда я вошёл в неё. Я двигался небыстро, рывками, как не делал никогда. Я заломил ей руки и взял за волосы, о чём и помыслить раньше не мог. Я был другим. Становился другим. А из ржавых глаз, казалось, стекало жидкое пламя, которое зажигало всё вокруг: диван, паркет, одежду, стол и стулья, портреты и обои. Голодным пламенем вскоре взялась вся квартира.

Вся моя жизнь.

Глава 3

Когда я открыл глаза, то нисколько не удивился белизне вокруг. Даже успел усмехнуться: Сабэль всё-таки маньячка, а мне – конец. И где-то тут наверняка суровый ключник Пётр, за спиной которого врата, в которые мне уж точно не пройти. Но вместо апостола я увидел медсестру и…

Пожарного?

Мордастый мужик в брезентовой спецовке что-то подписывал, и меланхоличная медсестра, судя по всему, его явно утомила. Он слушал нехотя, кивал, подписывал, снова кивал и всё норовил ускользнуть. Когда бюрократия себя, наконец, исчерпала, пожарный шагнул ко мне, наклонился немного и доверительно выдал:

– Друг, завязывал бы бухать.

Он ушёл, оставив после себя стойкий запах гари и полную растерянность. Это что получается, вчерашним вечером я зажёг в прямом смысле? Но мне стало совсем не до шуток, когда следующими в палате оказались трое полицейских.

– Константин Родин? – заговорил самый маленький из них, юркий и неспокойный, похожий на постоянно готового взлететь воробья.

– Да, – услышал я собственный голос: другой какой-то, глубокий и чистый, без обычной хрипотцы.

– Родин Константин Николаевич? – уточнил он, то и дело глядя в свои записи. – Одна тысяча девятьсот восемьдесят девятого?

Я кивнул и попробовал приподняться на руках, чтобы сесть на кровати поудобнее. И даже покривился по привычке – ведь подобное всегда отзывалось противным скрипом где-то в районе таза и долгой тупой болью, будто сустав ходил там насухо. Да только вот зря. Больно не было. Совсем.

– Что употребляли вчера? Водку? Много?

Я промычал что-то невнятное, немного растерявшись от такого вопроса. Какая им разница, что и сколько я вчера пил? Казалось бы, эти бравые ребята должны были явиться для того, чтобы хотя бы спустя год отрапортовать: так, мол, и так – появился подозреваемый, доказательства его причастности к аварии тоже есть. Ну, или хотя бы чтобы объяснить мне, наконец, по какой такой мифической причине не работали злосчастные камеры. А они пришли меня… допрашивать?

Но, видя их более чем серьёзные лица, я сдержал негодование и прислушался к себе.

Похмелья не чувствовалось вообще, хотя судя по тому, что в памяти осталась едва ли половина вчерашнего вечера, надрался я знатно. И вроде как даже отключился. Да, точно, не запомнил, как заснул. И Сабэль… изнасиловал? Да нет же. Она ж сама оседлала меня, точно!

– Ваша квартира сгорела, вас едва вынесли из огня, – протараторил «воробей», обескуражив меня напрочь.

– Как это – сгорела?

Я прочистил горло, не зная, что сказать. Посмотрел на служителей закона по очереди, но никто и не думал улыбаться. Ни чуточки. Всё было более чем серьёзно.

– Из-за тебя погибла девушка, – вдруг вклинился другой полицейский – уставший, мятый весь и небритый. – Погибла – ты понимаешь, алкаш? Задохнулась дымом во сне!

Я сглотнул и ещё поднялся на руках. Мысли пронеслись быстрые, скользкие, как стайка гольянов в ручье: молчать, ничего не подписывать, пока не пойму, что к чему. Ну не может же такого быть! Я ж ничего не сделал! Это всё чушь какая-то!

Хотя… Огонь! Да, был же огонь…

Третий полицейский молчал, скрестив на груди волосатые руки. Он был в тёмных очках, хоть солнце в палате и не слепило. Можно было подумать, что он надрался вчера похлеще моего, потому как даже не моргал, тупо уставившись в стену поверх моей головы.

– Чего шарами вращаешь? – «мятый» был зол, как три чёрта. – Короче, так. Ты загремишь под подписку, это я тебе как доктор говорю! Уяснил? Потом мы дождёмся результатов по причине возгорания. А вот тогда жди повестку. И сухари суши.

Я ничего не понимал. Решил было даже, что это какая-то ошибка, тупой розыгрыш, я не знаю… Меня обвиняют в поджоге собственной квартиры и гибели Сабэль, а моё тело не болит – вообще ни капельки! Ну не бывает же так! Не бы-ва-ет!

Сон?.. Это какой-то кошмар, что ли?..

Но если так, то заканчиваться он и не думал.

«Воробей» с «мятым» задали по очереди ещё несколько дежурных вопросов, на которые я отвечал на автомате. Все мои мысли были сейчас там, рядом с Сабэль, во вчерашнем вечере. Я помнил её голос, движения, помнил и то, что она показала мне. О да, это я запомнил здорово! Как видел перед собой полные укоризненных взглядов портреты жены! Помнил тот звериный секс и… стоп. Огонь из её глаз. Настоящий, живой!

Получается, что это она подожгла нас?! Хрень какая-то… Чушь! И пусть я прекрасно помнил, что это было на самом деле, в суде-то я что скажу? Что «девушке было настолько хорошо, что из глаз её посыпались искры, которые и послужили причиной возгорания»? Так, что ли? Бред… Надо выяснить, что случилось на самом деле. Выбраться из больницы и вернуться домой. Может, там найдётся что-то… что-нибудь…

– Не сопротивляйся, – вдруг сказал-выдохнул полицейский в очках, выдернув меня из раздумий.

– Да и не собирался…

– Будешь сопротивляться – пострадаешь. Будешь сопротивляться долго – пострадаешь не только ты. Это всё равно сильнее.

И вышел вслед за коллегами.

Ни с того ни с сего меня вдруг прямо потянуло с койки, аж дыхание перехватило. Второй постоялец палаты, тоже явно имеющий проблемы с алкоголем, и почище моих, валялся в отключке. Я встал, потрогал себя: лицо, грудь, плечи, руки-ноги. Цел. Ни одного ожога, даже самого маленького, разве что запах гари обосновался в носу да слюна вязкая, противная. Шагнул, расставив руки в стороны, готовый, если что, на них упасть. Ещё шагнул, ощущая себя младенцем, который только-только учится переставлять ноги.

И ничего. Боли не было вообще, и тазобедренный сустав больше не отзывался сухим противным костяным скрежетом. Это ж надо… Окрылённый позабытым ощущением свободы, я осторожно подпрыгнул на месте. Тоже ничего. Сердце зашлось от радости, я прыгнул ещё – у меня получалось, получалось!

– По-моему, вас не в то отделение определили… – прогнусавила невесть откуда взявшаяся в проёме медсестра.

– Просто, – я смутился и пожал плечами, – просто мне не больно.

– Очень. За вас. Рада. Итак, ни документов, ни полиса, денег тоже нет. Раз прыгаете, значит здоровы. Кислородные маски мы на вас расходовать не станем – на улице кислорода полно.

– Я свободен?

– Словно птица в небесах, – безразлично кивнула медсестра, но тут же преградила мне путь какой-то бумагой. – Подпись. Вот тут и тут. Нет, тут. Да, где «отказываюсь».

– А моя одежда?

– Мужчи-и-ина, вы были го-олый! – гнусаво урезонила она.

– Но я же не могу пойти по улице вот так! – указал я на больничную пижаму с ещё советским штампом.

– Я не знаю, что вы можете, а чего нет, – она развернулась полубоком, давая понять, что мне пора. – У меня пациенты!

Как это вышло, не понимаю. Почему я поступил именно так, откуда взял слова – тоже. Я положил руку ей на плечо, она дёрнулась, но вяло, а уже в следующую секунду смотрела на меня, как бандерлог на Каа.

– Одежду. По размеру. Быстро, – звук шёл откуда-то из грудной клетки, из самых её глубин. Там, где раньше я ощущал только сосущую пустоту, теперь что-то было, что-то поселилось. Сверкая из темноты глазами, оно рычало и скреблось – дикое, мстительное, но пока ещё тихое. Я ощутил дрожь женщины под пятернёй. Понимал, что могу на раз раздавить ей ключицу, и что… хочу этого. И это чувство мне очень не понравилось.

Спустя полчаса я шагал по снежному Питеру, медленно оттаивающему после двух недель лютых морозов. Сначала осторожно, не особо торопясь и соображая. Рука то и дело сама пыталась опереться на ненужный теперь костыль. Первую остановку я пропустил как бы случайно, подумал: почему бы не пройтись до следующей? Следующую проигнорировал уже сознательно. А потом ещё одну. Я всё ускорялся и ускорялся, и в итоге сам не заметил, как перешёл на бег.

Это было непередаваемо! Расчудесное ощущение свободы – полное владение собственным телом! Я, наверное, и впрямь был похож на беглого завсегдатая палаты номер шесть, который на бегу сдерживал рвущийся наружу громкий хохот.

Но вскоре улыбка стекла с моего раскрасневшегося лица.

Чёрные «ресницы» копоти тянулись от окон моей квартиры местами выше соседских – настолько сильный случился пожар. Всюду вокруг была причудливо застывшая вода, грязные кляксы и разводы по стенам ниже, мусор и въедливая вонь. Седанчик Сабэль тоже был тут – как всё, укрытый свежим снегом лишь поверху, стыдливо.

Ещё никогда это место, этот дом и тёмная парадная не отталкивали меня настолько. Даже год назад, сразу после аварии, не было так тошно смотреть на опустевшие окна. И дело тут даже не в пожаре, вовсе нет.

Меня физически тянуло прочь. Назад, куда-то вглубь города. Пока ещё не сильно, но я догадывался, что это только начало, что скоро вряд ли смогу этому противостоять. Да и нужно ли?

Теперь я чувствовал, где находится мужик змеином пиджаке! Каждую секунду! Знал, где он находится прямо сейчас! Странно, ведь это нисколько не пугало меня, будто это нормально – так, по идее, и должно быть, а всё, что было раньше, весь этот бесконечно длинный год, прожитый напополам с пустотой, всего лишь подходивший к концу кошмар.

Я похлопал по карманам в поисках портсигара, но вспомнил, что одет в чужие вещи, и чертыхнулся. Вместо сигарет нашёл небрежно смятые деньги и какую-то безвкусно свёрстанную визитку, пахнущую почему-то знакомыми травами, словно бы из детства. Руки тряслись, и курить хотелось страшно! Но куда сильнее – отвернуться и пойти прочь.

Нет, я должен войти… Должен!

Зачем? Войти, чтобы что?.. Тела Сабэль там нет, доказательств моей невиновности в случившемся – тоже. Какие тому могут быть доказательства? Зачем я вообще сюда явился? В таком пожаре наверняка не уцелело ничего…

И я бы поддался этой мистической тяге, что тащила меня прочь, если бы не услышал вдруг за спиной речь Акбара, нашего старого дворника, крывшего матом почему-то пожарных, мэрию и «того шайтана». Не желая быть застигнутым на месте преступления, я поднял воротник и всё же вбежал в парадную.