– Во даёт! Во даёт, молодь! И что у вас на уме! Ишь, чем думае! Ну, умора! – он просмеялся и отложил смартфон в сторону. – Слухай. Она «наградила» тебя им только потому, что владеет какой-то сущностью, которая позволяе ей так делать. Вот так, запросто, нельзя впихнуть в человека сущность. Не. Никак. Так може только патриарх, да и то с будущим членом своего рода. При наречении.

– Рода?

Дед поёрзал на скамье, принюхался к дыму, проникающему меж щелей банной двери, будто по запаху мог что-то понять.

– Испокон веку ловчие на рода делились. Так повелось, даже я не упомню, откуда то пошло. Може, кто и помнит, да и им особо не верь. Правила Извечной Игры переменчивы, так что… Эх… Род объединяет самых разных людей, но людей, связанных духовно, а не кровью. Стать членом рода легко, а вот выйти из него не так просто…

– Мы с тобой… принадлежим одному роду, верно?

Дед посмотрел на меня и кивнул. Ясно было, что этого вопроса он ждал давно.

На меня никто так не смотрел. Даже родители. Даже супруга и сын. Если объединить всё тепло, что я получал от них, в один пучок – это и был бы взгляд беззубого деда, который сидел рядом на скамье, и о существовании которого я ещё вчера даже не подозревал.

– А кто ещё?

– Никого, Котенька, – с тяжёлой грустью перебил он. – Ты последний. Ты да я, да мы с тобой. Вот так вота. Иго не в счёт. Она – другая.

– Ничего не понимаю…

– А и не надо сразу-то. Со временем всё, со временем…

– А моя семья? Жена, сын. Брат, – не унимался я. – Они были нормальными людьми?

– Твой брат принадлежал роду Ока, самому молодому роду Вотчины. Ты и сынка твой… вы были спящими. Это когда человек живе себе, живе, да и помирае спокойно. Значит, повезло. Значит, не проснулся. А пробудить спящего може только горе, ужас да потеря. Когда внутри пустота рождается. Вместилище. Иногда бывае и любовь с самопожертвованием служит причиной, но где это теперь видано-то?.. – дед встал со скамьи и исчез за банной дверью, в сизом густом дыму. Прошла минута, я уже начал беспокоиться, но он снова появился передо мной. – Готово. Скидывай портки!

Я ждал, что придётся постоянно кашлять и ползать по полу со слезящимися глазами. Но внутри дыма почти не было, и пахло вовсе не гарью, а очень даже приятно – травами. У каменного круга стоял ковшик с водой, в нём вовсю заваривались какие-то коренья и раскрошенные листья. Сдвижка сверху была закрыта не до конца.

– А то ты брякнешься тута прям, – пояснил дед, кивнув на сдвижку, в которую вытянуло весь дым и часть жара. – Прохладушку тебе предусмотрел.

Я устроился на почти чёрный полок, куда было указано, сначала проверив, не мажется ли, чем ещё раз его насмешил. Сидели долго. И чем дольше, тем больше я убеждался, что наши с ним понятия о жаре – разные. Древний сухощавый старик сидел не горбясь, дышал ровно и смотрел прямо перед собой, словно бы ожидая, что самый жар вот-вот нагрянет, в то время как мои уши уже давно скрутились в трубочку…

– А чего про супружницу не спрашивае?..

Я вынул голову из «ракушки» рук, стараясь дышать ртом. Посмотрел на деда, щурясь от заливающего глаза пота. Тяжело мне приходилось, после года-то сплошного запоя. Сердце так и норовило выскочить в предбанник, но я терпел.

– Лена… тоже?

– Не, малец. Вот Елена твоя – она человеком была. Человечищем, на каких этот мир и стоит. Она у тебя… пела?.. Или, може, книги писала?.. Вирши?

– Она художником… была.

– Вот, – выставил он в раскалённый воздух указательный палец. – То-то и оно. Она творила. И не просто, а редким даром обладала. Один из миллиона таков, как она.

Со мной начинало что-то происходить. Баня не давила больше жаром чёрных тесных стен. Пространства вроде как становилось больше, воздух свежел, хоть и пах по-прежнему изумительно ароматными травами. В какой-то момент показалось даже, что чернота по выпуклым брёвнам потекла, сливаясь и выкручиваясь в смутные образы вётел, приземистых ив и статных осин.

Призрачных тёмных деревьев становилось всё больше, они вытесняли собою стены, и вот уже послышались птицы, голоса которых никогда не звучали под солнцем, а следом – звук плещущейся где-то невдалеке реки.

– Мы с тобой всего лишь собиратели, охотники на потусторонних сущностей. Мы – ловчие. Но ты никогда не думал, откель те сущности берутся? Как на свет явятся? Не? Да куда тебе, зелен ты ещё думать о таком…

Мы очутились в лесу. Не было жара вычерненной бани, от которой остались только круглое «капище» камней да ковшик с кореньями и травами. Не было звона в голове и стука отвыкшего от нагрузок сердца. Взамен пришла лёгкость. И ощущение, что, наконец, вернулся в родительский дом.

– Их рождае такие, как твоя Елена. Люди-истоки, люди-ключи. Одними своими мыслями рождае, чувствами! Вот плохо ей – родится хмарник. Хорошо – в ручье заведётся берегиня. Леший не решит, вывести ли заплутавшего или погубить его, пока не послушае твою Елену. А про картины её и говорить нечего!..

– Нет её.

– Нет её, – подтвердил дед, который вдруг разом оказался где-то позади меня. – Зато её жизнь определила жизни сотен тысяч обычных людей. Порождённый ею хмарник буде жить ещё многие века, неся в себе тоску-печаль русского народа. Её берегиня во всех войнах буде рядом с солдатиком, она сподвигне медсестричку собою рискнуть, а парня с поля брани выволочь. И у каждого народа свои сущности, которые и определяе их, делае их уникальными, самобытными. Народы с веками объединяются единой культурой, а уж те и ведут меж собой нескончаемую борьбу. Цивилизация иде на цивилизацию – в том и Извечная Игра, малец. Древняя настолько, что никто уж не упомнит её начала. Правила просты: губя чужеродные сущности, уничтожаешь самобытность другого народа, а после и культура, кирпичиком которой тот народ был, посыплется. Но иногда враг бье в самое сердце. В Истоки. В таких, как Елена твоя. Так Рим пал. Так Византия пала. Так и Москва трещит, а тревожные набаты её заглушае музыкой и плясками на деньгах, которые ничегошеньки не стоят.

Что-то произошло… Затихли незримые птицы. Не доносилось больше плеска недалёкой реки. Становилось светло, словно бы за спиной занималась заря.

Я обернулся и обмер, ноги подкосились, а едва угомонившееся сердце пропустило пару ударов. Предо мною предстал сияющий старец, на широкой груди которого пылал знак расколотого на равные части неба с солнцем посередине. Он был одного роста со мною, но я нисколько не сомневался, что это исключительно для человеческого восприятия. Как и не было сомнения, кто он.

Патриарх. Прародитель древнего славянского рода.

Моего рода.

– Это место, – он повёл ручищей, – зовётся Родником. Отсюда проистекает жизнь всякой сущности. Не каждый может попасть сюда, и уж тем более не каждый может Родник покинуть.

Я молчал. Я забыл слова и дыхание. Глядел первому пращуру прямо в его сияющие глаза, ничуть не щурясь, вбирая каждую частичку его пронизывающего, очистительного света. Впервые за долгое время мне хотелось жить. Дышать! Ощущать сердце и жар крови по венам! Мыслить! Надеяться на что-то и во что-то снова верить!

– Ты последний из моего рода, Константин. Но даже тебе я не стану навязывать свою волю. Я помогу тебе, я выправлю твои первые шаги и дам силу сделать следующие.

Сияние его солнца вновь зажгло костёр в капище меж нами. И в тот же миг я услышал верещание нхакала, изо всех сил пытающегося спасти своё положение. Но выйти за круг света, самостоятельно покинуть постамент он был не в силах.

– Поглоти эту сущность, малец. Я дарую её тебе, – голос патриарха был подобен отголоску далёкого грома.

Я повиновался наитию без остатка. Рука сама потянулась к ковшу у капища и вынула извивающийся и будто бы растущий корень. Не раздумывая, я положил его себе в рот и проглотил.

– А теперь наберись сил и терпи. Их схватка будет стоить тебе многого, – опять «прогремел» отдаляющийся голос, и лес, медленно кружась, начал таять.

Нхакал визжал позорно, истерично. Угольками маленьких глаз он таращился на то, как корень растёт и обретает форму: образуются кривые руки-ветви с лохмотьями одежд получивших по заслугам клятвопреступников, в пересохшие пыльные доски вонзаются острые костяные ноги-ходули, а на большой голове, похожей на недогнивший бычий череп, медленно раскрывается единственный глаз.

– И помни…

Слова долетали до меня сквозь треск ломаемого дерева и перепуганный визг наползшего задом на угол стены нхакала, которого теперь уже не удерживал постамент.

– Не буди лихо, пока оно тихо…

Глава 7

Это утро слепило как-то особенно ярко, и по-особому же живо, игриво как-то, щипало морозцем щёки. Деду даже не пришлось меня будить. Около семи утра, ни свет ни заря, я уже ходил по отведённой мне комнате, то и дело прокручивая в голове всё, что случилось за последнее время. Нет, я уже не думал, что схожу с ума. Как раз наоборот.

Едва рассвело, чтобы хоть чем-то отвлечь себя, я вышел к дровянику и принялся усердно колоть дрова. И увлёкся настолько, что не сразу заметил деда, уже, видимо, не один час наблюдавшего за мной. Попивая ароматный чай, он щурился, как обычно, оценивающе, и складывалось впечатление, что он только и ждёт, чтобы я начал его спрашивать.

А вопросы роились в голове комариной тучей. Я слишком много должен был узнать и понять. О ловчих, одним из которых теперь вроде как стал, о роде, о доме этом, о деде и странной девочке Иго. О Лене хотел спросить ещё раз, но с языка слетело:

– Теперь я не опасен? Для окружающих, я имею в виду.

С каждым ударом колуна я представлял, что бью по блестящей лысине, а не по берёзовой чурке. Становилось легче, но лишь до нового замаха.

– Для них – нет, – кивнул дед. – Ты для себя теперь опасен.

Иной раз я поглядывал на хилого дедульку, что сидел на пеньке неподалёку и наблюдал за моей работой с известным интересом, а видел патриарха. Родоначальника древнего, но теперь позабытого рода особенных людей. Плечи-горы, взгляд насквозь и пылающий символ расколотого солнечного неба на широкой груди – при виде всего этого там, в Роднике, я ощутил пробуждение чего-то, от чего в обычной жизни в последний год отмахивался.

Ощущения жизни. Как если бы нащупал вдруг тоненькую связующую нить.

В таких случаях вроде как говорят «заново родился». Но я бы сравнил это с глотком воздуха, когда из последних сил выныриваешь из коварного речного водоворота. Кислород насыщает тебя, почти уже сдавшегося, новыми силами, и разгоняет едва не остановившееся сердце. И ты понимаешь, что все твои действия до этого были лишь барахтаньем на месте, пустым и бессмысленным, и не плыл ты никуда, тебя просто тащило потоком, как и миллионы других, уверенных, что для высоких целей всегда найдётся кто-то умнее-честнее-достойнее. Кто-то, готовый действовать и принимать ответный удар, а ты пока тихонечко в стороночке будешь пожёвывать лоскуток своей «спокойной и размеренной» жизни. Пока не сыграешь в ящик, как говорили в старых американских фильмах.

Плыть по течению я больше не хотел. Не мог просто. Я должен жить, какой бы жизнь теперь ни оказалось… иной.

– Как так вышло, дед? – меня распирало странное чувство несправедливости. Я, можно сказать, снова обрёл семью, но лишь для того, чтобы узнать, что являюсь фактически последним её представителем.

Замах! Удар – чурка надвое. Я вытер пот со лба, поправил одноухую ушанку и посмотрел на хозяина впрямую. Тот буравил взглядом снег, словно он укрыл важные воспоминания, без которых не ответить.

– Сперва я вот что тебе скажу. Будь готов, что символ нашего рода кое-кого приведе в бешенство. Так запросто его, символ-то, не увиде, но есть сущности, от взгляда которых не укрыться. Я ведь не просто так сижу тут уже, почитай, век. Были на то причины. И причины на то остаются.

– Какие, не скажешь?

Удар – чурка надвое. Казалось, я мог переколоть дрова во всей округе, даже не вспотев!

– А сейчас она приде, причина-то.