Ненадолго умолкнув, он задумчиво почесал щеку.

– Итак, я молился. Молился о помощи. В основном, разумеется, Девятерым, но время от времени обращался ко всем богам и богиням, упомянутым в Писании, и вот сегодня, примерно в полдень, на мои молитвы, как я уже говорил, откликнулся Иносущий. И знаешь, майтера…

Тут голос его задрожал, но справиться с дрожью Шелку не удалось.

– Знаешь, майтера, что он сказал мне? Знаешь, что мне объяснил?

Руки майтеры Мрамор стиснули его пальцы до боли.

– Насколько я поняла, он наказал тебе спасти наш мантейон. Будь добр, расскажи об остальном, если сможешь.

– Да, ты права, майтера, дело это нелегкое. Я всю жизнь считал просветление голосом, звучащим из самого солнца либо в собственной голове… голосом, говорящим отчетливо, ясно, а это совсем не так. Представь: в ушах гудит, ропщет шепот великого множества голосов, а слова – живые создания, явленные тебе воочию! То есть всех их не просто видишь, как собеседников в стеклах, но слышишь, обоняешь, и осязаешь, и чувствуешь боль каждого, и все они связаны, сплетены воедино… составляют то самое, что тебе следует осознать, и ты все понимаешь. Вот это я и имею в виду, говоря, будто он что-либо показал или сказал мне.

Майтера Мрамор ободряюще закивала.

– Так показал он мне все молитвы, когда-либо вознесенные кому-либо из богов за наш мантейон. Видел я и детишек, молившихся здесь с первого дня постройки, и их отцов с матерями, и других людей, просто зашедших помолиться или явившихся к часу жертвоприношения в надежде разжиться кусочком мяса и молившихся, чтоб скоротать время. Видел я и ваши молитвы, молитвы всех сибилл, служивших здесь с самого начала. Не стану просить тебя в это поверить, майтера, однако я видел каждую из молитв, вознесенных тобою за наш мантейон, за майтеру Розу с майтерой Мятой, и за патеру Щуку, и за меня, и… и за всех, проживающих в нашем квартале, тысячи и тысячи молитв! Молитв, произнесенных стоя и преклонив колени, и за стряпней на кухне, и за мытьем полов. Видел я за молитвой когда-то служившую здесь майтеру Истод и майтеру Бетель – рослую, смуглую, с сонным взглядом…

Сделав паузу, Шелк перевел дух.

– А самое главное, я видел патеру Щуку.

– Это же просто чудесно! – воскликнула майтера Мрамор. – Просто прекрасно, патера!

Казалось, глаза ее ожили, замерцали, хотя Шелк и понимал, что этого не может быть, что все дело лишь в солнечных бликах на поверхности хрустальных линз.

– Итак, Иносущий решил исполнить все эти молитвы и поведал о сем патере Щуке. Патера Щука был просто счастлив! Помнишь, майтера, тот день, когда я прибыл сюда из схолы?

Майтера Мрамор снова кивнула.

– В этот-то день все и произошло. Иносущий ниспослал просветление патере Щуке и сказал… сказал: вот помощь, которую я… которую я…

Осекшись, Шелк неудержимо расплакался и сам устыдился собственных слез. В тот же миг дождь, словно подстегнутый струйками, стекавшими с его щек к подбородку, усилился, забарабанил по виноградным листьям куда чаще прежнего.

Майтера Мрамор подала Шелку большой чистый носовой платок белого полотна, извлеченный из рукава риз.

«Практична, как всегда и во всем, – подумал он, утирая глаза и нос. – Вот и носовой платок для малышей у нее припасен. Должно быть, в ее классе кто-нибудь хнычет каждый день. Вся хроника ее жизни писана слезами… а сегодня хнычущим малышом довелось стать мне».

– Полагаю, тебе, майтера, нечасто попадаются такие великовозрастные детишки, как я, – кое-как выдавил он.

– В классе, патера? Нет, таких больших учеников у меня никогда не бывало. А-а, должно быть, речь о взрослых, учившихся у меня в детстве? Многие из них гораздо старше тебя. Самому старшему сейчас лет шестьдесят или около, ну а до того… до того я еще не учительствовала, – ответила майтера Мрамор, вызвав из памяти реестр учеников и мимоходом, как всегда, упрекнув себя в том, что не обращается к нему почаще. – Вот, кстати… знаком ли ты с Чистиком, патера?

Шелк отрицательно покачал головой:

– Где он живет? Здесь, в нашем квартале?

– Да, и порой, по сциллицам, заглядывает к нам. Ты его наверняка видел: рослый, плечистый, грубоват с виду, обычно усаживается в заднем ряду…

– С квадратным подбородком? Одевается чисто, но постоянно небрит… Носит полусаблю, а может, охотничий меч… а приходит всегда в одиночку. Значит, он тоже один из твоих мальчишек?

Майтера Мрамор печально кивнула:

– С тех пор он, патера, преступником стал. Взломщиком и грабителем.

– Прискорбно слышать, – вздохнул Шелк, на миг представив себе дюжего, плечистого парня из задних рядов, застигнутого домохозяином и неуклюже, но на удивление проворно разворачивающегося навстречу противнику, вроде затравленного медведя.

– Мне его тоже жаль, патера. О нем я с тобой и хотела поговорить. Патера Щука исповедовал его в прошлом году. Ты уже служил здесь, но об этом, думаю, не знаешь.

– Если даже знал, позабыл, – откликнулся Шелк, покачав головой, дабы заглушить шипение широкого клинка полусабли, выхваченной из ножен. – Хотя ты права, майтера: скорее всего, даже не знал.

– Я и сама узнала об этом вовсе не от патеры, а от майтеры Мяты. Чистик привязан к ней до сих пор и, бывает, перебрасывается с ней парой слов.

Шелк, высморкавшись в собственный платок, слегка успокоился. Очевидно, об этой исповеди майтера Мрамор и собиралась с ним поговорить.

– Патере удалось вытянуть из Чистика обещание больше не грабить бедных. Тот ведь признался, что грабил бедняков, и грабил нередко, но обещал впредь так не поступать. Дал слово и патере, и майтере Мяте – она рассказывала… Впрочем, сейчас ты, патера, наверняка пожуришь меня: дескать, слову такого человека, преступника, веры нет и быть не может.

– Доверять безоговорочно нельзя никому, – неторопливо поправил ее Шелк, – поскольку ни один из людей не способен, никогда не сумеет полностью очиститься от зла… и я, разумеется, тоже.

Майтера Мрамор спрятала носовой платок в складки рукава.

– По-моему, обещание Чистика, данное без принуждения, стоит не меньше слова любого другого, патера. Не меньше твоего… уж не сочти за обиду. Таким был он в мальчишестве, таким, насколько я могу судить, и остался, сделавшись взрослым. С малолетства рос без отца и без матери, и… впрочем, от продолжения я воздержусь, не то невзначай проболтаюсь о чем-либо из того, что обещала майтере Мяте не пересказывать никому, а признаваться обоим в нарушении слова – это ж стыд-то какой!

– Ты вправду считаешь, что я в силах помочь этому человеку, майтера? Я ведь наверняка не старше его. Скорей, даже младше. Не забывай: я ведь не патера Щука, мне не внушить ему того же почтения.

О юбку майтеры Мрамор забарабанили капли дождя с искрящейся влагой листвы. Старая сиба машинально отряхнула подол.

– Возможно, так оно и есть, патера, однако, сдается мне, ты поймешь его гораздо лучше, чем патера Щука. Ты, как он, молод, силен, а если и уступаешь ему в силе, то ненамного. В конце концов, сан авгура достоин уважения сам по себе, так что тебе ни к чему его опасаться. Просила ли я тебя хоть раз об одолжении, патера? О настоящем, серьезном одолжении?

– Однажды ты попросила вступиться за тебя перед майтерой Розой. Я постарался, но, кажется, мое заступничество принесло больше вреда, чем пользы, а стало быть, этот случай не в счет. Однако ты, если нужно, вполне можешь попросить меня хоть о сотне одолжений, майтера. Ты заслужила их все и даже более.

– Тогда потолкуй с Чистиком, патера, как-нибудь, в сциллицу. Исповедуй, если попросит.

– Ну, это вовсе не одолжение, – заметил Шелк. – Это я сделал бы для кого угодно… но, разумеется, разговор о том, чтоб я отнесся к твоему Чистику с особым вниманием – поговорил, отвел в сторонку и так далее. Хорошо. Будь по-твоему.

– Благодарю, патера. Скажи еще вот что. Ты знаешь меня больше года. Как по-твоему, не слаба ли я в вере?

Вопрос застал Шелка врасплох.

– Ты, майтера? Э-э… нет, я никогда так не думал. Ты… по крайней мере, мне ты неизменно казалась…

– Однако же мне явно недостало веры в тебя и в бога, ниспославшего тебе просветление. Недостало, я это только что поняла. Я слушала тебя, веря лишь человеческой речи да внешности, будто мелочная торговка! Помнится, ты говорил, что бог обещал патере Щуке помощь. Будь добр, расскажи о сем снова, подробнее. Прежде я слушала тебя только с вниманием, теперь же выслушаю… постараюсь выслушать с верой.

Окончательно успокоившийся, Шелк задумчиво почесал щеку.

– Всех подробностей мне попросту не пересказать, сколько ни тужься. Сегодня Иносущий явил мне просветление, снизошедшее на патеру Щуку. Полученная патерой Щукой весть гласила, что в этот день исполнятся все его молитвы о помощи, вознесенные в течение многих лет… что помощь, испрашиваемая им для себя самого, для мантейона, для всего квартала, ему ниспослана.

Обнаружив, что его ногти впились в ладони, Шелк не без труда разжал стиснутые кулаки.

– Узревший все это, увидел я и явление ниспосланной ему помощи во всем ее великолепии, сияющей, будто солнце, будто огнь Всевеликого Паса… а оказался ею я сам, понимаешь? Всего-навсего я, и не более.

– Тогда ты просто не можешь не справиться, – негромко заметила майтера Мрамор.

Шелк покачал головой:

– Ах, если б все было так просто! Могу, майтера, еще как могу. Но не смею.

Майтера Мрамор помрачнела, приняла привычный, предельно серьезный вид.

– Но сам ты, если не ошибаюсь, узнал об этом только сегодня – примерно в полдень, за игрой в мяч?

– Вот именно, только сегодня. И еще он сказал… понимаешь, сказал, что настал час действовать.

Майтера Мрамор испустила глубокий вздох.

– У меня есть для тебя новость, патера. Боюсь, довольно печальная новость. Но прежде мне очень хотелось бы спросить еще кое о чем и, может быть, в свою очередь кое-что сообщить тебе. Стало быть, с тобой говорил Иносущий?

– Да. Однако я не так уж много знаю о нем даже сейчас. Иносущий – один из шестидесяти трех богов, упомянутых в Писании, но с тех пор, как все это произошло, я не имел возможности заглянуть туда, и вдобавок, насколько мне помнится, сказано там о нем не слишком-то много. Он же поведал мне о ряде вещей, в Писание не вошедших… ну, разве что я о них позабыл, однако обдумать их у меня тоже пока не нашлось времени.

– Пребывая вовне, подобно ему, живя в Круговороте Короткого Солнца, прежде чем сей круговорот был завершен и заселен людьми, мы поклонялись ему. Впрочем, это ты, патера, вне всяких сомнений, знаешь и без меня.

– Нет… нет, увы мне, забыл, – признался Шелк. – Забыл, но теперь припоминаю. То ли десятая книга, то ли двенадцатая, верно?

– В Круговороте Короткого Солнца нас, хем, к участию в жертвоприношениях не допускали, – вздохнула майтера Мрамор и ненадолго умолкла, вчитываясь в старые архивные файлы. – И мантейоны назывались в те времена не мантейонами. Как-то иначе. Эх, отыскать бы… возможно, тогда б я еще что-нибудь вспомнить смогла.

Не понимая, о чем она, Шелк ограничился безмолвным кивком.

– С тех пор многое, многое переменилось, однако о нем издавна говорили, что он бесконечен. Не просто велик, но воистину не знает себе предела. Схожие выражения есть в арифметике… хотя в моем классе до них дело еще не доходило ни разу.

– Да, он показал мне и это.

– Говорят, даже круговорот, сколь он ни огромен, где-то заканчивается, – продолжала майтера Мрамор, – а он – нет. Раздели его поровну меж всеми составляющими круговорота, каждая часть его и тогда останется бесконечной. Не чувствовал ли ты, патера, себя ужасающе крохотным, когда он открыл тебе все это?

Над ответом Шелку пришлось поразмыслить.