– Зато ведаю, что ни один из богов не подходил ни к одному из Окон в нашем городе с самой моей молодости, патера, сколько б вы, мясники, ни завывали у алтарей… а большего мне знать не требуется. На этой улице должен быть мантейон, так? В том месте, где к ней под углом примыкает Серебристая. Я в этой части вашего квартала ни разу не был, но расспросил кой-кого и вот такой получил ответ.

– Все верно, – кивнув, подтвердил Шелк, – а я – авгур этого мантейона.

– Стало быть, старый олух мертв?

– Патера Щука? – Шелк поспешил начертать в воздухе знак сложения. – Да, патера Щука пребывает подле богов вот уже почти год. Ты знал его?

Кровь, будто не слыша вопроса, кивнул собственным мыслям.

– Ишь ты! В Майнфрейм, стало быть, отошел, а? Ладно, патера. Я – человек не религиозный и даже не корчу из себя такового, но обещал своей… э-э… словом, обещал одной особе заглянуть в ваш мантейон и вознести за нее пару-другую молитв. И на пожертвование не поскуплюсь, понимаешь? Я ж знаю: она непременно спросит, пожертвовал ли я на мантейон. Эти три карточки – не в счет. Найдется там сейчас кому меня внутрь впустить?

Шелк вновь кивнул.

– Уверен, майтера Мрамор либо майтера Мята с радостью тебя примут. Найти их обеих ты сможешь в палестре, по ту сторону дворика для игры в мяч, – пояснил он и, сделав паузу, призадумался. – Майтера Мята довольно застенчива, хотя с детишками управляется просто чудесно. Обратись лучше к майтере Мрамор. Ее класс – первый справа. Думаю, оставить учеников под присмотром одной из старших девочек примерно на час она сможет.

Кровь сдвинул развернутые веером карточки, сложил стопкой, словно собираясь вручить их Шелку.

– Знаешь, патера, не шибко-то я в восторге от этих, химических… Кто-то мне говорил, будто у вас есть еще майтера Роза. Может, к ней обратиться или ее с вами больше нет?

– О да, она по-прежнему с нами, – ответил Шелк, надеясь, что голос не выдаст уныния, охватывавшего его всякий раз при мысли о майтере Розе. – Однако майтера Роза уже в преклонных летах, и мы, сударь, стараемся по мере возможности беречь ее бедные ноги. Уверен, майтера Мрамор справится ничуть не хуже.

– Справится, это уж точно, – проворчал Кровь и снова, беззвучно шевеля губами, пересчитал карточки. Казалось, его пухлые, унизанные перстнями пальцы нипочем не желают отлипать от тоненьких, точно папиросная бумага, сверкающих прямоугольничков. – Минуту назад ты, патера, собирался рассказать мне о просветлении. Предлагал за меня помолиться.

– Да, – горячо подтвердил Шелк, – и от слов своих не отказываюсь.

Кровь рассмеялся:

– Не стоит хлопот. Но вот что мне любопытно, а прежде настолько удобного случая расспросить об этом одного из вашей братии не представлялось. Разве просветление – не почти то же самое, что одержимость?

– Не совсем, сударь, – глубокомысленно закусив нижнюю губу, проговорил Шелк. – Видишь ли, сударь, в схоле нам преподали простые, вполне удовлетворительные ответы на все подобные вопросы. Чтоб сдать экзамен, ответы надлежало вызубрить наизусть, и сейчас я с трудом одолел искушение процитировать их тебе заново. Однако в действительности эти вещи – то есть просветление и одержимость – отнюдь, отнюдь не просты. По крайней мере, просветление: об одержимости мне известно не так уж много, а некоторые из самых авторитетных иерологов держатся мнения, будто сие явление потенциально возможно, но фактически не существует.

– Ну, отчего же? Говорят, в таком случае бог надевает человека, словно рубашку. Ну, если некоторым из людей такое под силу, то уж богу-то наверняка!

Заметив, как Шелк переменился в лице, Кровь снова расхохотался:

– Похоже, ты мне не веришь, патера?

– Я никогда не слышал о таких людях, сударь, – ответил Шелк, – однако твоих утверждений, что они существуют, оспаривать не стану, хотя сие и кажется невероятным.

– Ты еще молод, патера. Не забывай об этом, если хочешь избежать кучи ошибок, – проворчал Кровь и искоса взглянул на пилота. – Эй, Гризон, куда смотришь? Займись-ка этими путтами: нечего им лапать мой глиссер грязными лапами!

– Ну а просветление…

Шелк почесал щеку, припоминая кое-что.

– Ну, с этим, по-моему, сложностей быть не должно. Тут попросту вдруг узнаешь кучу всякого, чего не знал раньше, разве не так? – Сделав паузу, Кровь пристально взглянул в лицо Шелка. – Такого, чего не можешь объяснить… либо мог бы, хотел бы, да не позволено, а?

Мимо проследовал патруль стражи: пулевые ружья за спинами, левые руки покоятся на эфесах сабель. Один из стражников, повернувшись к Крови, почтительно коснулся козырька зеленой фуражки, залихватски сдвинутой набекрень.

– Объяснить сие нелегко, – отвечал Шелк. – Одержимость неизменно чему-либо учит – порой доброму, порой дурному. По крайней мере, так говорили наставники в схоле, хотя мне лично в это не верится… Ну а в просветлении заключено гораздо, гораздо большее. Я бы сказал, все, что под силу выдержать теодидакту.

– Именно это с тобой и произошло, – негромко резюмировал Кровь. – Просветленностью из вашей братии похваляются многие, но у тебя вроде бы все честь по чести, что ни слово, то лилия с языка. На тебя вправду снизошло просветление… по крайней мере, сам ты искренне так полагаешь. Думаешь, что снизошло.

Шелк невольно подался назад, едва не сбив с ног одного из зевак.

– Я не называл себя просветленным, сударь.

– И не надо: у тебя, можно сказать, на лбу все написано. Так. Я тебя выслушал, а теперь послушай меня. Эти три карточки – не даяние на священную жертву или на что там еще. Я за ответы на вопросы тебе плачу, и вот этот из них последний. Расскажи-ка, и сию же минуту, что есть такое «просветление», когда оно на тебя снизошло, а главное, почему. Карточки – вот, видишь? – добавил Кровь, вновь развернув сверкающие прямоугольнички веером. – Объясни, патера, что да как, и они твои.

Шелк, поразмыслив, выдернул карточки из пухлых пальцев.

– Что ж, как пожелаешь. Просветление есть постижение всего в той же мере, в какой оно ведомо ниспославшему просветление божеству. Истинное постижение самого себя и всех прочих. В этот миг все, что ты прежде считал постигнутым, предстает перед тобой в новом, истинном свете, и тебе становится ясно: до сих пор ты не понимал ничего вообще.

Зеваки забормотали, зашушукались между собой, тыча пальцами в сторону Шелка. Кто-то махнул рукой, подзывая проходящего мимо носильщика с тачкой.

– Только на миг, – уточнил Кровь.

– Да, только на миг. Но память-то сохраняется при тебе. Постигнутое не забывается.

Внезапно вспомнив о карточках, по-прежнему зажатых в руке, Шелк спохватился и – как бы кто из придвинувшейся вплотную толпы оборванцев не выхватил! – сунул деньги в карман.

– Ну а когда же оно снизошло на тебя? Неделю назад или год?

Шелк покачал головой, поднял взгляд к солнцу и обнаружил, что тонкая черная линия тени достигла его края.

– Сегодня. Часа еще не прошло. Мяч… я в мяч играл с ребятишками…

Рассказ об игре в мяч Кровь пресек нетерпеливым взмахом руки.

– Словом, тут оно и снизошло. Все вокруг будто бы замерло… сам не знаю, на миг, на день, на год или еще на какое-то время, и всерьез сомневаюсь, что окажусь прав, какой бы срок ни назвал. Может статься, он оттого и прозывается Иносущим, что пребывает вне времени. Вне времени вообще.

– Угу, – промычал Кровь, одарив Шелка скупой улыбкой. – Я-то уверен: брехня все это. Сказки… но, должен признать, в твоем пересказе изрядно, изрядно занятные. Подобного мне слышать прежде не доводилось.

– Я изложил не совсем то, чему учат в схоле, – признался Шелк, – однако чувствую сердцем: все это чистая правда. То есть… – Тут он слегка запнулся. – То есть именно то, что он мне показал… одна из бесчисленных всеохватных картин мироустройства. Понимаешь, он во всех смыслах пребывает вне нашего круговорота и в то же время – здесь, среди нас, внутри. Тогда как прочие боги, по-моему, существуют только внутри, сколь ни велики они с нашей, внутренней точки зрения.

Кровь, пожав плечами, окинул взглядом толпу оборванных, нищих зевак.

– Ну, как бы там ни было, они тебе, вижу, верят. Однако, пока мы тоже здесь, внутри, для нас-то разницы нет ни вот столечко… не так ли, патера?

– Отчего же: возможно, разница и есть либо появится в будущем… сказать откровенно, не знаю. Об этом я пока даже не задумывался.

С этими словами Шелк вновь поднял взгляд. За время их разговора золотая стезя солнца, пересекавшая небо вдоль, заметно сузилась.

– Возможно, разница даже огромна. Невообразимо огромна, – закончил он. – Я лично думаю, разница есть. Есть.

– Так в чем же она?

– А вот потерпи – и увидишь, сын мой. Мне сие тоже весьма интересно, но делать нечего, придется нам с тобой подождать, – ответил Шелк и снова, как прежде, невольно вздрогнул. – Помнится, ты хотел знать, отчего мне ниспослано этакое благословение? Таков был твой последний вопрос. Отчего нечто столь колоссальное могло случиться со столь незначительной особой, как я… верно?

– Верно. Если только этот твой бог не велел держать дело в секрете от всех вокруг.

Осклабившись, Кровь обнажил в улыбке кривые, потемневшие зубы, и Шелк внезапно, ничуть того не желая, куда ярче, чем преуспевающего толстяка в салоне черного пневмоглиссера, увидел перед собой голодного, перепуганного, хитроумного юнца, каким Кровь был в молодые годы, поколение тому назад.

– Ну и если тебе, патера, самому не в облом…

– «Не в облом»?

– Если ты сам не возражаешь. Не чувствуешь в душе, будто нарушаешь его запрет.

– Понятно, – хмыкнул Шелк и звучно откашлялся, прочищая горло. – Нет, я вовсе не возражаю, но и вполне удовлетворительного ответа у меня нет. Именно поэтому я и выхватил у тебя из рук карточки, именно поэтому – или отчасти поэтому – они мне срочно нужны. Может статься, дело только в поручении… я знаю, у него есть для меня поручение, и от души надеюсь, что поручением все и ограничится. А может, он, чего я опасаюсь уже не впервые, замыслил покончить со мной и полагает справедливым вознаградить меня, прежде чем нанесет разящий удар. Сие мне неведомо.

Кровь, рухнув в пассажирское кресло, снова, как прежде, утер лицо и загривок надушенным носовым платком.

– Благодарю, патера. Теперь мы квиты. Не на рынок ли ты направляешься?

– Да, именно, дабы подыскать для него достойную жертву. За три карточки, великодушно пожертвованные…

– Заплаченные, а не пожертвованные, – перебил его Кровь, развалившись на обитом бархатом пассажирском сиденье пневмоглиссера. – Твой мантейон, патера, я вынужден буду оставить, прежде чем ты вернешься. По крайней мере, очень надеюсь покончить с делами до твоего возвращения. Гризон, подымай верх.

– Постой! – окликнул его Шелк.

Не на шутку удивленный, Кровь снова поднялся на ноги.

– В чем дело, патера? Надеюсь, ты на меня не в обиде?

– Я солгал тебе, сын мой… или по меньшей мере невольно ввел тебя в заблуждение. Ведь он, Иносущий, объяснил, отчего мне ниспослано просветление, и я помнил об этом еще считаные минуты назад, разговаривая с мальчишкой по имени Бивень, учеником из нашей палестры.

Подступив ближе, Шелк воззрился на Кровь свысока, через край наполовину поднятого складного верха роскошной машины.

– Просветление ниспослано мне благодаря патере Щуке, авгуру, возглавлявшему наш мантейон до меня, в начале моего служения. Человеку исключительного благочестия и доброты.

– Ты же сказал, он умер.

– Да. Да, так и есть. Но перед смертью патера Щука молился… и по какой-то причине обращался с молитвами к Иносущему. Молитвы его были услышаны. Услышаны и исполнены. Об этом-то, разъясненном мне в миг просветления, я и должен поведать тебе, во исполнение уговора.

– Вот оно как. Что ж, ладно, давай. Раз уж тебе разъяснили, растолкуй и мне… только, будь добр, поживее.