К сказкам тоже надо относиться серьезнее.

– Поймали и накинули волшебную уздечку, да только, кажется, не так хорошо, как надеялись, если он выбирается. Пойдем, покажешь, где ты обретаешься.

Вряд ли далеко.

Уздечка сидит плотно и зацепиться не позволяет. Стало быть, снять её способен лишь человек, её же набросивший. Понимал ли он, что делает?

…конь, лишенный воды, иначе силы брать должен. И оттого тянет от нынешнего зверя кровью, стало быть… заездил до смерти? Или просто разодрал в клочья того, кто неосторожно решился прокатиться на дивном жеребце? Проглотил? В сказках кони подобные людей глотали.

Проверять, насколько сказки были правдивы, Ежи совершенно не хотелось.

– Идем, – повторила Стася, придерживая коня за гриву. И тот качнул головой, двинулся, осторожно шел, бережно, будто боясь потерять руку её на своем теле.

…водяные кони, если уж не сказка, что они есть? По сути своей творения природы, от природы отделенные и… и в Стасе он чует родственную силу.

Оттого и ведет себя так.

А Ежи?

На него поглядывает с опаскою. Тоже чует?

Идти недалече. Конюшни встали за теремом, большие, способные не один десяток лошадей вместить. Здесь пахло сеном и хлебом, конским потом, навозом. Кислыми яблоками. Брагой свежею.

Здесь было темно.

И кони вздыхали, толклись в стойлах, встречая жеребца разноголосым ржанием. Правда, на него люди не откликались. Привыкли, что сделались лошади беспокойны? Или спят, как и прочие?

И этот сон тоже неладен.

– Зачем вообще… – Стася прищурилась, вглядываясь в темноту. – На нем же толком не поездишь, если я правильно поняла?

– Не поездишь, – согласился Ежи. – Уздечка не поможет. Стоит кому на спине оказаться, и водяной конь полетит, понесет по-над землею, и катать будет, пока всадник не свалится, не разобьется…

Конь заржал, и прочие лошади стихли.

– Но вот если свести водяного коня с обыкновенною кобылой, то жеребята родятся… сам не видел, но в легендах если… получаются дивной красоты лошади, которые быстры и неутомимы. И разумны. И…

– Дорого стоят?

– Само собой.

– А он… что с ним станет? – Стася погладила коня и тот вновь задрожал. – Если его долго держать?

– Не знаю, – честно ответил Ежи. – Но думаю, что ничего хорошего. Сперва он ослабнет. И попытается выжить так, как умеет…

В темноте клацнули белые зубы.

– А потом… потом или вовсе утратит разум, тогда и узда с него спадет. Или…

– Погибнет?

– Да.

Конь сам нашел свое стойло и одним прыжком, который обыкновенная лошадь не смогла бы сотворить, оказался внутри. Он вытянул шею и дунул в лицо Ежи теплым гниловатым дыханием.

– Надо найти того, кто это с ним сделал, – сказала Стася, сжимая кулаки. – Найти и…

– Найдем, – пообещал Ежи. – Обязательно.

Найдет и разберется, о чем думал человек, когда тащил в город опасную нечисть.

Аглая с трудом дождалась рассвета.

Несколько раз она подходила к двери, прижималась к ней ухом, вслушиваясь в шорохи там, снаружи. Почти решалась выйти, но всякий раз останавливалась, говоря себе, что не стоит спешить, что…

Смех.

Веселое шлепанье босых ног.

И снова смех. Едва слышный зов:

– Поиграй с нами!

Плач, от которого сердце останавливалось. И тут же вновь:

– Поиграй, поиграй…

Эти голоса – Аглая ближе к рассвету поняла, что их несколько – и заставляли отступать, пятится к постели, на которой разлеглась пушистая кошка. В темноте её глаза отливали отраженным светом, а шерсть казалась вовсе белой.

Кошка урчала.

Ворчала.

И голоса отступали.

– Звать на помощь бесполезно, – сказала Аглая кошке, потому что молчать было выше её слабых сил. – Все спят. И не проснутся, даже если пожар приключится. А он рано или поздно приключится. Или не пожар.

Она тихонько вздохнула и, забравшись на кровать, – игрунки, верно, почуяли неладно, а потому в Аглаину комнату не совались – добавила:

– Завтра надо будет сказать… только кому?

По-хорошему следовало бы доложить Эльжбете Витольдовне, чтобы уж она собрала комиссию, с магами, с людьми государевыми, которых положено звать в подобных случаях. Но вот… послушают ли Аглаю? Нет, должны бы, но… но вдруг послушать послушают, а её запрут?

В школе?

Или… или отдадут Гурцееву, который тоже запрет, но не в школе?

Станут опять говорить… всякое. Аглая уже поняла, что говорить ведьмы умеют красиво, и как знать, не поверит ли она вновь, что все правильно, что все так, как должно?

Глупый страх. И долг велит одно, а сердце трясется заячьим хвостом.

– Если не скажу, то… плохо. Они ведь не просто так появились, – Аглая погладила кошку, которая от прикосновения этого заворчала. – И сильные, если весь дом убаюкали. Тут до беды недолго… может, уже даже… но… поверят ли?

Кошка вздохнула.

И Аглая тоже.

А потом раздалась песенка, которая без слов, чем-то напоминающая мурлыканье, и стих шепоток, и звуки шагов тоже стихли, и вовсе стало тихо-тихо.

– Я скажу ей, – решила Аглая, прикрывая глаза. Сон, с которым она так старательно боролась, все же подкрался. – Она умная… она поймет, что нужно делать.

Глава 10
В которой князь наносит весьма своевременный визит

Золотое правило: у кого золото, у того и правила.

Из откровений некоего Фимки Кривого, бездельника и лиходея, которому удалось дожить до седин и даже пристроиться в хорошие крепкие женские руки.

Утро не задалось.

Еще с ночи не задалось, когда Стася, воротившись в комнаты – в них было все так же душно и тяжело – пыталась уснуть. Она до рассвета проворочалась на мягких перинах, которые стали вдруг то слишком уж мягки, то чересчур комковаты, да без толку.

Сон не шел.

И мерещилось вот…

Бес, что улегся в ногах, тихо урчал, но урчание его нисколько не спасало. А потом сквозь ставни пробился тонкий луч, и Стася поняла, что и дальше притворяться спящей смысла нет.

Вот ведь…

– Конь? – почтенная вдова, еще более грузная и краснолицая, чем прежде, поджала губы. И щеки её надулись двумя пузырями, а три подбородка легли один под другой, прикрывая шею. – Какой конь? Коней у меня много. Оставляют.

Она сидела во главе стола, на который молчаливая, какая-то измученная челядь, выставляла пироги да плюшки, несла молоко, сливки и миски с творогом. Кувшины да ковшики, полные, что молока, что кваса, что иных напитков.

– Верно, – кивнул Фрол Матвеевич, подавивши зевок. – Оставляют. У Марфы известно, что кони доглежены будут.

И все-таки зевнул, широко, во весь рот.

А за ним и Матвей Фролович.

Ежи нахмурился.

А Стася подумала, что выглядят купцы не слишком-то хорошо, не говоря уже о супруге Фрола Матвеевича, которая была вовсе бледна до белизны.

– Я и сам, помнится, как прикупил в позапрошлым годе жеребчика, того, помнишь, палевой масти, так поставил…

– Ага, славный…

– …из Градомысловых, пусть и полукровка, но на диво ходкий. Ох и торговался-то я…

Марфа подняла ковшик, пригубила да на место вернула. А вот Ежи к напитку принюхался. И нахмурился.

– А вы всегда в сбитень полынные слезы добавляете? – поинтересовался он. И слова эти упали, заставив вдову вздрогнуть.

– Чего? – поинтересовалась она.

Ежи молча накренил ковшик, а после в другую сторону, и пальцем снял край тягучего темного напитка. Растер в пальцах.

Поднес к носу.

И кивнул.

– Они, как есть. Полынные слезы. И полынь, мнится, не простая. На погосте брали?

– На могилках, – раздалось очень тихое. – Извините, если я помешала, но… мне очень нужно с вами поговорить.

В темном дорожном платье Аглая казалась еще более хрупкой, нежели обычно.

– Да что вы… – взвизгнула Марфа, вскакивая. И руками взмахнула. Тяжелые крылья одеяния её скользнули по столу, опрокидывая пироги да кувшины. – В моем доме и меня виноватить будут!

– А ну тихо! – рявкнул Фрол Матвеевич, тоже подымаясь.

Следом и Матвей Фролович встал.

Нахмурился.

А Стасе подумалось, что даже без обычных своих шуб, купцы гляделись грозно.

– Дружка! Карпятка! – возопила Марфа. – Что-то вы, гости дорогие, вовсе край потеряли…

Голос её звенел.

От страха.

Стася теперь видела и его, и еще что-то другое, темное и недоброе, окутавшее купчиху.

Хлопнули двери и в зале стало… тесновато. Холопы, откликнувшиеся на зов хозяйкин, оказались парнями крепкими, едва ли не больше купцов.

И дубины в руках держали.

И…

– Вздумали тут… на вдову честную клеветать! Мой хлеб ели, – причитала Марфа, вытирая слезы кончиком шелкового рукава. – Мой квас пили…

– С полынной слезой? – мрачно осведомился Фрол Матвеевич, с дубин взгляда не спуская. И ведь не отступится, ибо не по чести купцу солидному холопов убоятся.

– Врет он! – взвизгнула Марфа. – Ведьмин выкормыш…

– Матушка моя – женщина обыкновенная, – возразил Ежи. – И не лгу я.

– Не лжет, – кивнули купцы.

– Значит, я лгу?! И на кой мне надобно гостей травить, а?! Я с них живу, я…

– Это игруши, – произнесла Аглая все так же тихо. – Они к вам давно ходят, а вы…

– Ведьма! – этот женский визг ударил по ушам. – Ведьмы!

И протянутый палец, украшенный перстнем, ткнул в Стасю.

– Ведьмы виноваты! Это они все… они…

– Тихо, – Фрол Матвеевич кулаком по столу хрястнул, отчего и миски, и кувшины, и ковшики подпрыгнули. – Девонька… такое ведь обвинение, оно не просто. Разбираться надобно.

Аглая кивнула и, решившись, сделала шажок к стасе.

– Надо.

– Ты, – Фрол Матвеевич указал на холопа с дубиной. – Иди, пущай пошлют кого за государевым человекеом…

– Не смей! – рявкнула Марфа. – Я тебе хозяйка…

– Иди, иди, а то ведь знаешь, как оно… сегодня хозяйка, а завтра… а ты, Марфуша, успокойся. Коль нет твоей вины, то и бояться нече.

Холоп не шелохнулся.

А вокруг Марфы заклубилась, заворочалась темнота.

– Что ж, гости дорогие, – она развела вдруг руки, и крупное лицо её побагровело от натуги. – Не хотела я так, да сами виноватые…

Она растопырила пальцы, и ладони широкие, поблескивавшие от пота, устремились друг к другу. Медленно. И сближение это тяжко Марфе давалось.

Охнула Никанора.

Мотнул головой, зашатавшись вдруг, Матвей Фролович, а из носу его побежала струйка крови. Завопил рядом Бес, вскочивши на стол, прошелся, выгнувши спину.

…но если руки коснуться друг друга, случится страшное. Что именно, Стася не знала, но знала, что противостоять этому, чем бы оно ни было, не сумеет. Она хотела было подняться с лавки, но навалилась слабость…

А холоп с дубиной шагнул.

Замахнулся.

– Стой! – тонко крикнула Аглая. И слабый голосок её был подхвачен другими.

– Стой, – одновременно рявкнули Ежи и князь Радожский. А последний еще и добавил: – Что здесь происходит?!

Стася тоже не отказалась бы узнать.

Она бы даже спросила, но в груди её, в животе, во всем теле разгорался дар, требуя выхода. Стася пыталась его удержать. Честно пыталась.

Но…

…Ежи мысленно обругал себя.

Игруши.

Сам должен был понять. В конце концов, игруш они проходили и даже на практику выезжали, правда, не к ним, но к дому, в котором игруши гнездо свили, все семейство человеческое повывевши. И он помнил это вот ощущение неладности, неправильности, пропитавшее старую избу.

Безотчетный страх.

Слабость.

Остаточные эманации.

Здешние эманации остаточными не были. Теперь, поднятые по слову дурной этой женщины – только дурная женщина решилась бы связаться с подобной нечистью – они кружили, уплотняясь, готовясь воплотиться в существ, с которыми людям обыкновенным лучше бы не встречаться.