Все-таки… мало ли, как оно повернется. Нет, замуж она не хотела и за этого вот мага не хотела вдвойне, но… если он действительно умрет из-за Стасиного упрямства? Она покосилась на князя, который по-прежнему был хмур, но оно и понятно. Близость смерти как-то в принципе людям оптимизма не добавляет. Однако именно в этот момент бытия умирать он не собирался.

– Дело в том, – Ежи вот ложку облизал и не стал возражать, когда опустевшая миска вновь наполнилась. А оно и вправду вкусно. Из чего бы ни была сделана похлебка, она получилась густой, наваристой и острой.

И острота эта идеально сочеталась с мягкостью слегка обжаренного хлеба.

– Дело в том, – повторил Ежи, – что со временем подобные обещания имеют обыкновение видоизменяться. Условие размывается, порой даже преображается. И не факт, что одной женитьбы будет достаточно, чтобы проклятие снять. Поэтому для начала нужно отыскать оригинал того самого договора. Если он, конечно, сохранился.

Князь молчал.

Выразительно так. Мрачно. Уставившись на Стасю, будто она была в чем-то виновата.

А она не виновата. И чтобы заглушить это неправильное, навязываемое ей чувство вины, Стася сказала:

– А с конем что делать будем?

– С каким конем? – уточнил князь, разламывая кусок хлеба.

– С водным…

Князь поднял глаза к потолку, надеясь, верно, что ослышался.

– Он хороший, – поспешила заверить Стася. – Просто… его поймали и вот.

– И вот…

Прозвучало как-то обреченно, что ли.

Баська на цыпочках поднялась к Никаноре, которая уже не спала, но лежала тихонько, натянувши пуховое одеяло так, что только нос из-под него торчал.

Подле неё на лавке сидел батюшка и видом был мрачен.

На Баську глянул так, что она ажно попятилась, да только заставила себя остановиться: не хватало еще от родного батьки прятаться. И вообще… она по делу.

– Туточки на ночь нельзя оставаться, – сказала она, а то ведь с них станется решить, что с одной-то ноченьки ничего не перебудет. А оно еще как перебыть может, если вон даже ведьма отбывать собралась.

Никанора вздохнула.

И батюшка с нею. А Баська, осмелевши, в комнату вошла, как была, бочком. Огляделась. Нахмурилась. Надобно бы окошко отворить, а то душно и пахнет нехорошо, болезнью. И еще паутина в углах видна, которой вчерась и не было.

Или была, только Баська её не увидела?

Не важно, главное, что пыльно вон и дыхать нечем. Водицы в кувшине на донышке осталось, да и голодная она, Никанора, небось. Оттого и слабая, что ест мало.

Да.

Хотела было девок кликнуть, да вовремя вспомнила, что звать вовсе некого. Ну и ладно, Баська сама управится. Она отворила ставенки, подхвативши рушник, больше напоминавший тряпку, смахнула паутину и пылюку тоже. Сунула батюшке кувшин, а то сидит сидмя и ничего не разумеет.

– Воды принеси, свежей, – велела строго и удивилась, когда батюшка не стал возражать, но поднялся, вышел.

Никанора только всхлипнула.

– Не реви, – сказала Баська. – Небось, найдется, где голову приклонить. У батюшки знакомых хватит, а нет, то столица же ж… будут постоялые дворы и вообще…

Никанора вхлипнула громче, пуще прежнего, скривилась так, что стало понятно, того и гляди расплачется. А оно Баське надобно? Баська терпеть не могла, когда девки ревели.

И оно-то девки, а то Никанора, которая завсегда себя держала.

– Что ведьма сказала? – Баська одеяло тоже забрала, стряхнула, от пыли избавляя. Да и то, чегой под одеялом лежать, когда в доме и без того не холодно. Вона, взопрела вся, и рубаха мокрая, и летник насквозь. Пот едва ли не по длинному носу Никаноры катится.

– Что мальчик будет, – слезы не высохли, но отступили.

– И хорошо. Батюшка радый станет. Вещи твои туточки?

– Там, в сундуке…

– Надобно одежу сменить, да растереться…

Это было немного… странно, что ли? Прежде-то Никанора говорила, чего Баське делать. И держалась так, с гонором. Слова ей прежним часом не скажи. Тепериче вон сама и летник скинула, и рубаху стянула, оставшись в исподней, которую тоже сменить следовало бы.

А тощая-то какая! Не рубаха, Никанора. Кости одни сквозь ткань выпирают. На что только батюшка позарился? Мог бы и сказать, что жена ему надобна, подыскал бы кого, чтоб степенная, в теле… или… ладно, чего уж теперь.

Баська вытащила из сундука платье, нисколько не удивившись тому, что не стало оно иным. Да, сукно тонкое, с вышивкою, но не сказать, чтоб шитья много или там золотом. Обыкновенное платье, для батюшкиной супруги так и бедное даже.

Не успела справить?

Или…

…другая первым делом засадила бы дворовых девок, чтоб себя показать. Небось, и полотна у папеньки всякого довольно, и бисера, и стекляруса, и жемчугов с самоцветами. А Никанора как была серой мышью, так и осталась.

Никанора приняла рушник, который, в отличие от платья, был расшит удивительной красоты цветами. Ишь ты, а Баська так не умеет. Барвинок вьется, будто настоящий… и не крест это, крестом узор если, другой выходит.

– Британская гладь, – сказала Никанора, проведя по шелковым лепесткам пальцами. – Меня когда-то маменька учила. Она из них была, знатного рода, но бедная. Вот и пошла, когда посваталась. Только в приданое и принесла, что пара полотенец да покрывало, ею расшитое… у нас все больше крест жалуют, а шелками мало кто умеет.

– Научишь? – не то, чтобы Баська рукоделие жаловала, нет, в прежние-то времена оно скучным казалось, сидеть да иголкою тыкать, чужой узор повторяя. Но это… это ж совсем иное!

Не узор – картина будто бы.

– Если захочешь, – Никанора отерлась.

И рубаху сменила.

Баська даже спиной повернулась, чтоб, значит, в лишнее смущение не вводить.

– А ты… – голос Никаноры теперь звенел. – Ты… рада будешь?

– Буду, отчего ж не быть? – Баська вытащила летник из темно-синего сукна. Цвет-то нехороший, темный, этакий вдовам носить пристало, а не мужней жене. Хотя… если по подолу от такие барвинки пустить. И по рукавам, чтоб вились, петли за петлею складывая.

– Ты ж меня не любишь!

– И что с того? – Баська даже пощупала ткань. Атлас, но не тот, который легкий да гладкий, а похуже, что и тяжелей, и ломчее. – Можно подумать, ты меня любишь. Но я вот теперь и не знаю, чего со мною будет. При ведьме останусь, это да… а потом как? Погонит она, и куда мне? Возвертаться? Замуж? Кто ж меня теперь возьмет. Слухи вон…

– Слухи, – повторила Никанора слабым голосом.

– Тришка, небось, ни записочки не прислал, ни даже попрощаться… возвернулся, да? К батьке?

– Возвернулся.

– Вот то-то и оно… и понятно, что он – человек приличный. Ему и жену такую надобно, а не чтобы потом соседи за спиною шептались.

Никанора покраснела. Густо так.

И села.

Летник оправила. Застегнула пуговки, тоже простые, только перламутром для красоты отделанные, правда, тоже не лучшим. Вона, и потускнел весь, того и гляди потрескается.

– Прости… – она потупилась.

– Чего уж тут… сама дура все порушила, – Баська закрыла сундук и грязные вещи подхватила. Подумала, что надо бы отдать кому на стирать, но потом опять вспомнила, что некому. – Надо было мне дома сидеть да…

Она сложила их аккуратно.

Стирать?

Не то, чтобы вовсе Баська не умеет, да только дом чужой. Где тут корыто искать? Или доску стиральную? Золу опять же? Да и потом чего, ежели съедут? Нет, лучше уж свернуть комом, а потом уж Никанора пускай сама разбирается.

– Надо было, да… – Никанора вздохнула и поднялась.

– Сиди уже, а то ж…

– Это меня боги наказали, – сказала она уверенно.

– За что?

– За… мы с твоим батюшкой давно… он, как меня увидал, так и предложил переехать. Обещал, что любить станет… и в доме его хозяйкою буду. Жениться вот не хотел. Все говорил, что дочка… что… неможно… пока ты не замужем, то и неможно. А я ж его… как увидала, так и все.

Она все-таки присела, еще слабая и бледная.

Волосы вот перечесать бы, переплести рыхлую, почти рассыпавшуюся косу, которую Никанора одной только лентой и перехватила.

– Я ж не из-за богатства… да, мы бедные, но… я у батюшкиной родни жила. Приживалкою. Почти холопкою, только и слышала, какая я из себя нехорошая. Бледная. Костистая. Как матушка. А он красивой назвал. Потому и пошла, полетела… сперва на все готова была, лишь бы рядом с ним.

Никанора сцепила бледные руки.

И к губам поднесла.

– О женитьбе и не думала. Грех? Пускай… но… я глядела, как ты живешь. И завидовала. Страшно завидовала. Ты… ты даже не понимала, что у тебя есть все. Стоило только пожелать и… ела, что хотела. Делала… ничего не делала.

Можно подумать, Никанору заставляли работать с утра до ночи.

– Я занялась и домом. Порядка там не было.

Баська пожала плечами.

О доме она как-то… не то, чтобы не думала, но привыкла, что все идет, как оно идет.

– Хозяйство посыпалось, холопы разленились. Иные проворовались. В домовых книгах полнейший беспорядок, будто… не важно. Фролушка-то все больше лавками занят, делами торговыми, тут-то ему некогда было, а ты…

– А я?

– А ты… ты тоже не виновата. Кому тебя учить было-то?

Баська подумала и согласилась. Не то, чтобы вовсе не кольнуло под сердцем, потому как оно и вправду должна была Баська за всем приглядывать, но ей все как-то не до того было. Сперва. Потом уж Никанора появилась.

– И мне бы тоже тебя учить, но я… я хотела, чтобы он любил меня. И только меня. Чтобы всем сказал, что любит, чтобы… перестали за спиною шептаться. А он все не хотел тебя огорчать.

– Я не знала…

– А когда б узнала, что неужто обрадовалась бы? – поинтересовалась Никанора, косу распуская. А волос у ней хороший, светлый, без рыжины, и мягкий, вона, рассыпался как, лег покрывалом.

– Неа, – честно призналась Баська и гребень подала.

– Ты б костьми легла, а не позволила бы… – Никанора гребень взяла и вздохнула. – А тут он заговорил, что надобно тебя замуж выдать, что большая уже. И Тришку привел.

Бледная рука её дрогнула, а над губой опять бисеринки пота появились.

– И все повторял, что терем большой, что поженитесь вы, жить станете… внуки пойдут… тогда-то я и подумала, что больше не нужна, что… мне до конца жизни быть никем, приживалкою, которую держат из милости или по старой-то памяти. Челядь в спину скалится, шепчется, того и гляди в лицо смеяться будут. А Тришка и вовсе меня невзлюбил. То ли понял чего, то ли донесли… как-то обмолвился, что рядом с женою падшей женщины не потерпит.

И вновь всхлипнула.

– Дурак, – сказала Баська, чтобы утешить. И еще подумала, что оно, конечно, было до крайности обидно сперва, да только в последние дни она про Тришку и вовсе не вспоминала.

– Я… испугалась. А он все… говорил, что главное – это честь родовая, которую невместно порочить, что… женщина себя блюсти должна в любых случаях. И…

– Так и говорил?

– А то.

– Надо же… – Баська удивилась вполне искренне.

– У него отец строгий очень. Матушка так и вовсе из терема носу не кажет, я узнавала. Девки некоторые шептались, что боярыне-то и из женской половины выходить неможно, чтоб, значит, честь не опорочила.

Слушать подобное было… неприятно.

– Ты батюшке говорила?

– Пыталась, да… – Никанора махнула рукой. – Он мужчина. И сказал, что правильно все, что только так, в строгости, жену держать и надобно. И что Тришка с тобою поладит, что он помягше батьки будет, да и ты с характером. Но яблоко от яблоньки далеко не укатится.

Тут Баська с нею согласилась.

И сама предложила неожиданно:

– Хочешь ленту? У меня много. Красивые.

– Спасибо… только… ты дослушай сперва. Я… я аккурат узнала, что… непраздна. До того сама пыталась понести, надеялась… а оно не выходило. Тут вдруг взяло и вышло. И… и испугалась сильно, что дитё-то Фрол возьмет, признает, а меня сошлет куда с глаз долой, чтобы с новою роднею не ссориться. Они-то такого точно не поймут, а он все говорил, какие дела учинять станет, как сведет капиталы, с торгом развернется…