По галереям шествовали вампиры. Звенел женский смех. Ему вторил мужской, наигранно живой и неестественный. Шелестели тяжелые парчовые одеяния красных, ярко-алых, багровых, приглушенно коричневых или черных цветов. Был и модный нынче шелковый пурпур, облегающий бледные тела. Мерцали драгоценные камни и золото. Приодели даже тех диких старейшин, кто обычно не носил ничего наряднее простой рубахи. Все в Молчаливом замке будто пыталось продемонстрировать, что он переживает не годы упадка, а годы подъема. В глаза гостям швыряли золотую пыль, но то была пыль, приобретенная за счет займа у Глеофского банка: из-за потерянных земель и власти хозяин клана больше не мог сам платить за такие празднества. Так что все гости делали вид, что восторгаются этим показным величием, преисполнены им и рады быть его частью, отчего даже их голоса звучали наигранно: слишком высоко или слишком низко. Порой смех затихал, будто его владелец раздумывал, приемлемо ли вообще смеяться, а потом продолжался, уже надрывнее и громче.

Щурясь от слишком яркого света, Филипп шагнул в зал. Ему позволили передать дар после праздника. Еще один широкий жест от главы Летэ фон де Форанцисса. Именно потому Филипп обвел зал мрачным взглядом мертвеца, с погребением которого решили повременить. Все вокруг ему напоминало похоронные корзины, куда клали погибших аристократов, одев их в шелка, нанизав на пальцы перстни, обложив золотыми украшениями, посудой, оружием и уздечками с драгоценными каменьями. Кто знает, может, это последнее свидетельство богатства – символ как раз-таки богатой смерти?

В центре располагались длинные столы, подставленные красноватому свету подвешенных под потолок больших канделябров, зажигаемых с помощью лестницы, то и дело перетаскиваемой туда-сюда. Пахло цветущим анисом и сухой лавандой. Их уложили на блюда, окропили человеческой кровью, дабы придать запахам изысканности и ублажить вампирский нюх. На столах были графины из золота, а также украшенные драгоценными камнями кубки для господ. В зале пировало больше двухсот вампиров: перешептывающихся, смеющихся и кокетничающих. Некоторые повернули головы, заметив графа, чтобы поприветствовать. Другие не обратили на него внимания. Только Амелотта де Моренн, чье лицо обрамляли большие рубиновые серьги, смерила его тяжелым взглядом, который все же затем дрогнул. Памятуя о подруге, герцогиня горестно вздохнула, однако с ее поджатых морщинистых губ в сторону Филиппа не слетело ни единого злого слова.

Вампиры разговаривали о немногом. Их занимали в основном собственные дела, а дела у них были уже не так велики, как раньше. Оглядываясь в поисках Горрона де Донталя, который еще не появился, Филипп присел туда, куда указал церемониймейстер, – посередине стола – и прислушался.

– У меня идет все прекрасно, – хвастался один, попивая из кубка кровь.

– Юг не трогает тебя?! – удивлялся другой.

– Совсем нет! Я заключил выгодный договор с несколькими приближенными к королевскому двору, – вампир блеснул клыками. Впрочем, получилось у него слишком наигранно. Хотя некоторых ему и удалось убедить в том, что у него все замечательно.

– Может, рано или поздно мы узнаем, кому они передали дары Джазелонна и Тирготта? – шепнул граф Мелинай, слыша этот разговор из-за своего стола.

– Ты еще на что-то надеешься, Мелинай? – спросил барон Теорат Черный. – Никто не вернет нам дары. А после того, что случилось с тобой, ты бы лучше о нашей безопасности подумал. Не ровен час – придут и за нами.

Красавица Асска на другом конце стола, услышав это, торопливо вскинула руку с наполненным рубиновой кровью кубком.

– Выпьем за великий клан! – прощебетала она. – Долговечности нашему клану и моим отцу и матери!

– За клан! – поддержали все.

Теорат промолчал и понимающе переглянулся со своим другом Шауни. Они так и не испили из кубков. В это время один из гостей, который расслышал ранее сказанные слова, вдруг поднялся и, подойдя, негромко обратился к Теорату:

– Прошу простить, а что произошло с графом Мелинаем?

– Бывшим графом, – уточнил Теорат.

– Давайте не будем об этом, – натянуто улыбнулся Мелинай, уже сожалея, что задал вопрос. – На празднике принято веселиться, а не обсуждать разного рода личные неприятности, которые никого не касаются.

– Так уж и не касаются. – И барон закончил: – Раз на меня так пристально смотрит наша прекрасная Асска, то придержу эту недавнюю историю при себе. Слишком она непраздничная. А вот, кстати, и главный любитель празднеств. Наш герой и спаситель.

И Теорат обратил свой непроницаемо-темный, как у коршуна, взор к показавшемуся из-за угла пышно разодетому Горрону де Донталю. Филипп тоже увидел его, поднялся из-за стола и пошел навстречу.

– Филипп! Кого я вижу, дружище? – улыбнулся Горрон графу.

Два родственника обнялись.

– Рад видеть вас, друг мой, – Филипп был серьезен и не поддался харизматичной улыбке герцога. – Вы, как всегда, одеты по моде: пурпур с золотом. И, как всегда, ваши глаза горят огнем молодости, как у юноши, который только вступает в жизнь.

– Я предпочитаю оставаться таким всегда. Это мой выбор, который будет со мной до конца! – Горрон рассмеялся. – А ты, как всегда, одет по старинке, в зеленое сукно. Ты ждал меня раньше? Прости, наш глава попросил меня съездить в Глеофию по его делам, которые он не доверяет даже своим вампирам, так что пришлось задержаться. Но я сделал все, чтобы прибыть сюда поскорее!

Как правильно подметил граф, Горрон был одет не по-северному, а, скорее, на южный манер. Он носил узкие шаровары, а сверху пурпурно-золотой табард из дорогого сукна. Свою голову он покрыл шапероном, накрученным по типу тюрбана. Обаятельно всем раскланявшись, дескать, от его появления праздник станет интереснее и жарче, Горрон де Донталь ненадолго покинул зал вместе с Филиппом.

Они отошли недалеко от зала и устроились в алькове, чтобы иметь возможность пообщаться без лишних ушей.

– Ну что, как тебе твой преемник? – спросил в нетерпении бывший герцог, как только присел на каменную скамью ниши.

– Нас не познакомили.

– Как?! – не поверил Горрон. – Ты даже не знаешь, кому передашь дар?

– Узнаю во время обряда, – граф нахмурился. – Но вы сами в письме упоминали о военачальнике Галлении. Это же он?

– О нет… Все понятно… – И Горрон со вздохом добавил: – Ты не представляешь, сколько сил я потратил, чтобы преемником выбрали именно его! Галлений был военачальником Сциуфского княжества с 2155 по 2193 год. Только его усилиями в эти земли долгое время не мог зайти враг. Но Галления оклеветали при дворе. Сам же князь и приказал ему пойти прочь, куда глаза глядят. Ну а теперь Сциуфское княжество горит и в скором времени будет подмято под Глеофскую империю… – И он заметил поучительным тоном: – У одних добродетелей одни недруги, правда?

– И где Галлений, в зале?

– Он не в зале, а в Аутерлоте-на-Лейсре. Я веду с ним переписку. Галлений не знает, чем заняться дальше: всю жизнь воевал.

– Погодите. Разве Летэ не принял прославленного военачальника?

– Нет! А знаешь почему? – Горрон развел руками. – Потому что в Галлении наш глава прежде всего усмотрел тебя!

– И даже не дал простой приют?

– Наотрез отказался! Я оплачиваю Галлению и кров, и кровь.

– Ему что, не нужен опытный военачальник? – глухо спросил граф.

– Прости меня, друг. Правда, я пытался… – шепнул Горрон, вслушиваясь в окружение. – Но для Летэ теперь куда важнее выказывание преданности, нежели подтверждение ее делами. Он убеждает всех и самого себя, что клан наберет былую мощь, но приближает к себе тех, кто ему в этом не помощник. Следующим Тастемара станет не опытный военачальник. И даже не управитель… Нет, им станет любящий поэзию виконт…

– Не надо! – прервал его Филипп. – Не называйте имени этого задолиза! Не хочу посрамить память своих предков тем, что пойду и придушу его на пиру, как собаку! Пусть увижу его внизу, в пещерах… Я буду ослаблен… – Его колотило в бешенстве. – Насколько же надо быть кретином, чтобы… передать аванпост Севера, где нужна твердая рука… И кому? Тому, кто все разрушит! За что мы воевали вместе с предками?

– Тише, Филипп!

– И ни единого следа Уильяма. Они терпят, как попирают их, как забирают тех, кого они приняли в свой клан на законных основаниях! С другой стороны – я рад! Рад, что не застану падения!

Горрон дернул Филиппа за рукав. Но тот уже и сам понял, что их могут услышать. Он схватился за свои седые космы, остывая, потому что прямо сейчас готов был сорваться со скамьи и кинуться в пировальный зал, чтобы лишить жизни того, кто собирался стать следующим графом Тастемара. Однако его держали оковы клятвы, данной клану, и он бился внутри самого себя, как лев в клетке, ранясь о прутья.

– Какой стыд и позор для моего рода… – сокрушался Филипп. Прикрыв глаза ладонью, он запрокинул голову.

– Ну ты хотя бы увиделся со своей дочерью? – печально поинтересовался Горрон.

– Нет. Она передала дар без меня, только заранее прислала письмо, да и оно пришло с опозданием. Попросила поддержать ее «преемника». Я не поддержал его, так как не имею прав, но оговаривать не стал… – Старый граф выдохнул, придя в себя, и достал послание. – А еще она просила передать вам письмо лично в руки.

– Она была прекрасной дочерью, друг, – сказал Горрон, принимая послание. – Сочетала в себе качества, которые имеет редкая женщина: мудрость, немногословие и преданность. Просто ее преданность обернулась против нее самой, когда в ее руки попал ребенок, который нуждался в ней больше, чем ты. По крайней мере, ей так могло казаться.

Герцог Донталь решил, что прочтет ее письмо позже. Скорее всего, Йева хотела поделиться воспоминаниями о том, что было между ними все те тридцать лет, когда они жили в одной спальне. Это касалось только их двоих. Хотя Горрон и предполагал, что она поблагодарит за поддержку, за то, что не позволял ей предаваться унынию, но женские письма порой способны удивлять. А приятно удивляться он всегда любил, поэтому такой подарок положил у сердца.

Старый граф не откликнулся.

– А что с Ройсом? – спросил герцог наконец, поглаживая письмо.

– Зашел ко мне перед пиром, – отчужденно ответил Филипп.

– И теплого общения не вышло, не так ли?

– Нам пора на пир.

– Ох эта родовая упертость! – Герцог достал письмо. – Хотя бы скажи, его хромота не твоя заслуга? Слухи, что это ты сделал его калекой, ходят повсюду. Я отказываюсь в них верить, но не было времени встретиться с тобой. То я в Глеофии прошу займ на ремонт башен после погрома их велисиалами, то в Солнечном Афше торгуюсь от лица нашего главы, то унимаю бунты в Йефасе, то опять скачу в Глеофию, чтобы взять займ уже на праздник. Моим желанием помочь клану пользуются, причем непрестанно. – И он едва слышно добавил: – У меня складывается впечатление, что мне нарочно не позволяют общаться с другими старейшинами, каждый раз отсылая как можно дальше.

– Это потому, что вы слишком хороши и пользуетесь почтением у всех старейшин. На вас не повлиял даже мой поступок. А Ройса я и пальцем не тронул… – сказал Филипп, потом увидел, как Горрон поднялся со скамьи. – Куда вы? Зал в другой стороне.

– Пропаду с пира ненадолго, – вампир помахал посланием. – Но мы с тобой непременно пообщаемся! Признаться, перенос твоего обряда был моей просьбой. Я беспокоился, что не успею к тебе, – его губы растянулись в печальной улыбке. Он действительно имел в совете вес. – А ты мой любимый и единственный брат, поэтому… Ты понимаешь все сам… Я не мог не проститься с тобой и попросил Летэ одарить тебя щедростью и передать дар позже. Так что встретимся уже за столом, на празднике, который правильнее назвать похоронами клана, и повеселимся от души, как принято нынче выражаться, «с пылом Фойреса»! Попомни мои слова!

И Горрон де Донталь поспешил прочь, чтобы наедине прочесть, что же написала ему Йева. Любопытство взяло над ним верх. Впрочем, как и всегда.

Филипп поглядел ему вслед. Вскоре он опять сидел за праздничным столом, пил густую рубиновую кровь с маслянистой пленкой и изредка бросал взгляды на сидящего неподалеку от него Ройса фон де Артеруса, преемника его дочери.