– Да что ты.

– Ни с кем не общаешься. Вечно на работе. Да тебе даже шляпу некуда повесить! На пару ночей уезжаешь в гостиницу, а потом возвращаешься обратно. – Она ткнула большим пальцем на Мглу, бурлящее покрывало тумана, по которому и проходила граница Танрии за Западной базой. – Ты же просто поселился в этой жопе мира. Печально.

Харт пожал плечами.

– Там не так уж скверно.

– О чем я и говорю. Полагаю, ты отвез труп к Каннингему?

– Нет.

Она подняла брови – «А ну-ка, не ври мне» – и оперлась на капот его баржи, и Харт нахмурился, заметив, что кофе капнул на облупленную голубую краску. Там и без того хватало ржавчины, незачем было усугублять положение.

– Ральстон, ты пойми, мы зависим от погребальных бюро. Чтобы мы делали свою работу, они должны делать свою.

Прекрасно. Лекция от начальницы. Которая когда-то была его напарницей и подругой. А теперь звала его Ральстоном.

– Я понимаю.

– То есть ты в курсе, что Рой Бердсолл чуть не умер пару месяцев назад?

Харт переступил с ноги на ногу, и под подошвами сапог заскрежетал гравий парковки.

– Нет.

– Ну так он чуть не умер. Сердечный приступ или что-то в этом духе. Формально он занимается документами, но всем остальным в «Бердсолл и сын» теперь заведует Мёрси – делает лодки, готовит тела и все остальное.

– Ну и?.. – с раздражением спросил он, но тут вспомнил всклокоченную Мёрси с трупной гнилью по всему комбинезону, и внутри шевельнулась вина.

– Ну и если собираешься возить трупы к Бердсоллам, то делай Мёрси скидку и веди себя прилично. А если не можешь, то вали к Каннингемам. Ладно?

– Ага, ладно. Можно, я уже пойду? – Он водрузил на голову шляпу – четкий сигнал, что он собирается закончить беседу и вернуться к работе, но Альма подняла свободную ладонь.

– Погоди. Я хотела с тобой кое-что обсудить.

Харт заворчал. Он знал, что последует дальше.

– Ой, да не надо этого. Ты сменил троих напарников за четыре года и уже несколько месяцев работаешь в одиночку. Одному ездить слишком опасно. Для кого бы то ни было. – Она добавила эту последнюю фразу, будто речь шла о маршалах вообще, а не о нем конкретно, но Харт-то знал.

– Мне не нужен напарник.

Она озлобленно воззрилась на него, и на долю секунды проступила прежняя Альма, подруга, которая поддерживала его, когда погиб Билл, его наставник. Она мотнула головой, отпуская его.

– Вали. Но эта беседа не окончена.

Он сделал несколько шагов по направлению к стойлам, когда Альма окликнула его:

– Заходи на ужин как-нибудь, а? Диана скучает по тебе.

Он был почти уверен, что этот мирный договор – дело рук Дианы, и не сомневался, что Альме было столь же сложно передать это приглашение, как Харту – выслушать его.

– Ага, – ответил он и отправился к стойлам, но оба понимали, что в обозримом будущем он не появится на пороге дома Альмы и Дианы. Они с Альмой давно уже пришли к видимости перемирия, но старая обида витала в воздухе, будто призрак Билла навеки поселился между ними. Харт понятия не имел, что с этим делать, но скучать по подруге, стоя прямо перед ней, – это казалось мучительно нелепым. По Диане он скучал еще сильнее. С ней они теперь почти не виделись.

В стойлах после яркого солнца Бушонга царила темнота и благословенная прохлада. Он подошел посмотреть, кого можно взять. Знал, что в такое время выбор будет невелик, но не представлял, насколько он скуден. Такой юный мерин, что Харт не сомневался: при виде первого же бродяги он умчится вдаль; ветхая кобыла, которую он уже брал пару раз и решил, что она слишком уж медленно тащится; и Солелиз.

Солелиз был из тех эквимаров, которые рвутся к воде, стоит только отвернуться, и он прочно, яростно сопротивлялся любым попыткам поездить на нем. Иные маршалы любили его за резвость; Харт ненавидел эту тварь, но из трех вариантов Солелиз оказался, как ни печально, лучшим.

– Чудесно, – пожаловался ему Харт.

Солелиз фыркнул, тряхнул похожей на ламинарию гривой и сунул морду в свою поилку, пуская сердитые пузыри, будто сообщая: «Это взаимно, мудак».

На Харта вдруг навалилась всеобъемлющая печаль. Одно дело – недолюбливать эквимара, и совсем другое – когда эквимар тоже тебя ненавидит. И если уж честно, а кто вообще любил Харта? Язвительная насмешка Мёрси, которая не давала ему покоя всю дорогу из Итернити, снова пришла на ум.

«Только жалкий неудачник без друзей может быть таким придурком».

Она была права. Только жалкий неудачник без друзей будет раз за разом встречаться с заклятой соперницей, только чтобы пять минуточек поиграть с ее собакой.

«Может, пора уже смириться и завести другую собаку», – подумал он, но в ту же секунду понял, что Грэйси не заменить. А значит, остается только время от времени заглядывать к Леонарду.

Харт понимал, что пора уже отправляться на место, но все сидел, прислонившись к перегородке стойла и укутавшись в тени. Рука будто по собственной воле – назовем это древней мышечной памятью – нырнула в рюкзак и вытащила старый блокнот и ручку.

Когда он только примкнул к танрийским маршалам после смерти матери, он писал ей письма и опускал в ящики нимкилимов каждый раз, когда они с его наставником, Биллом, возвращались на базу или в город. Потом, после гибели Билла, Харт и ему писал, и эти письма в основном были полны раскаяния. Но вот уже несколько лет он не писал никому, потому что, в конце-то концов, вряд ли они смогли бы ответить. А он именно этого ведь и хотел. Чтобы кто-нибудь ответил – кто угодно.

«Жалкое зрелище», – кажется, говорил ему чистый лист, уложенный на колени. Харт щелкнул ручкой и написал: «Дорогой», а потом добавил: «друг».

Он понятия не имел, сколько времени прошло, прежде чем он вырвал страничку, сложил ее вчетверо и поднялся на ноги, распрямляя затекшие колени. В ноющей груди ощущалось такое же облегчение: он будто ухитрился излить на бумагу некоторую часть одиночества, которое носил в сердце. Оглянувшись, чтобы убедиться, что никто его не видит, он пересек двор, подошел к ящику нимкилимов, установленному на базе, и бросил лист бумаги внутрь, хотя понимал: письмо без адреса никому не доставят.

Глава вторая

Мёрси запустила пятую койку и проследила за тем, как тело вчерашнего бедолаги, которого привез Харт Ральстон, поднимается из колодца, где всю ночь пролежало при стабильных тринадцати градусах. Мужчина был не слишком крупный, но и не чахлый, так что переваливать его на тележку проще вдвоем.

– Зедди? Ты там? – с надеждой окликнула Мёрси, но сверху ответил лишь папа, и энтузиазм в его голосе ей не понравился:

– Он еще не пришел. Помочь с чем-нибудь, кексик?

– Нет. Не-а. Все нормально. Я хотела показать Зедди эту хитрую штуку с веревкой у пятой койки.

Строго говоря, это была не ложь, просто она не хотела, чтобы папа занимался физическим трудом любого рода – например, помогал ей перетаскивать тело. Да и от лестниц ему бы лучше теперь держаться подальше. Колени у него страшно хрустели при каждом шаге. После сердечного приступа полгода назад врачи сказали, что пора на пенсию, ну или хотя бы бросить тяжелый физический труд, и поэтому он теперь наверху занимался бумажной волокитой вместо Мёрси, а она работала внизу в качестве временного заместителя и дожидалась, пока Зедди заменит ее, что теоретически было запланировано на это утро. Только он пока не явился.

Злясь на брата, который опоздал в первый же рабочий день в качестве полноправного хозяина «Бердсолл и сын», Мёрси самостоятельно перевалила останки бездомного, самостоятельно подкатила тележку к подъемнику, самостоятельно добавила несколько кило веса для баланса и самостоятельно вытянула веревку – правая, левая, правая, левая, – пока не почувствовала, как подъемник ударился в стопор наверху. Ей нравилось ощущать работу мышц – поднимать и нести, тянуть и толкать, будто именно ради этой работы Три Матери сделали ее крупнее любой женщины на острове Бушонг, а еще выше большей части мужчин.

Конечно, имелся тут один, который возвышался и над ней – полубог. Жаль, что божественное происхождение Харта Ральстона шло в комплекте с полной ложкой спеси, которая чувствовалась в том, как он склонял голову и упирал руки в бедра, привлекая внимание к тому, какие они стройные, и в том, как оружейный ремень с рапирой спускался с них – так горячо, что зубы ломило. Мёрси выводило из себя, что она столько лет терпела этого невыносимого маршала, и все равно некий базовый инстинкт в ней признавал: он выглядит весьма аппетитно.

Она привязала веревку и, насвистывая, отправилась наверх, а резиновые подошвы красных кед приятно стучали по ступеням. Она решила, что раз уж Зедди еще не явился, пришло самое время поднять вопрос тающего списка обязанностей отца. Она заглянула в кабинет, где тот сидел на ее прежнем месте, почему-то подняв очки на лоб.

– Не знаю, помнишь ты или нет, но я на прошлой неделе говорила, что у нас кончается кедр и лиственница, а теперь еще и соль. И урны.

– Заполню заказы сегодня же, как только сведу всю бухгалтерию. Честно.

– Совсем уже кончается! И можно еще ключей заказать. В последнее время привезли много неопознанных тел. Хочешь, напишу список?

– Я, может, и старый, но не настолько. Я запомню.

– А то я и написать могу, смотри.

Он улыбнулся ей, покачал головой.

– Ты иногда так похожа на мать.

Мёрси знала, что из уст отца это высочайшая похвала. Она поцеловала его почти совсем седые кудри и принялась загибать пальцы, повторяя список дел.

– Кедр. Лиственница. Соль. Урны. И еще ключей не забудь заказать.

Папа отсалютовал ей, но этот жест как-то не успокаивал.

С этим Мёрси ушла из кабинета. Хотела было направиться в лодочную мастерскую, но услышала знакомый стук в дверь – когти Горацио щелкали по дереву.

– Я открою! – крикнула она отцу и пошла в контору, чтобы впустить нимкилима. Филин стоял на придверном коврике, как и обычно по утрам, шесть дней в неделю; поверх белых перьев он нарядился в изумрудный жилет на редкость щеголеватого вида и шелковые брюки – такой наряд выглядел не к месту в пыльных приграничных городках вроде Итернити.

– А, мисс Бердсолл, доброе утро, – ухнул Горацио таким тоном, который подразумевал: «Когда-то я был посланником Старых Богов, а ты все равно заставила меня ждать на безвкусном коврике». Но такое винтажное высокомерие казалось Мёрси даже милым, так что она, как обычно, широко улыбнулась ему, и он, как всегда, отмерил внутрь три шага своими голыми птичьими лапами. Достал из мягкой кожаной почтальонской сумки – выбранной с большим вкусом – тонкую стопку писем и вручил ее Мёрси.

– Должен признать, мне нравится современный стиль, на который вы перешли. Ни разу не видел, чтобы кому-нибудь шел комбинезон, однако вам идет.

Мёрси просияла. Комплимент от Горацио, даже такой снисходительный, – это повод для праздника. Коллекция ее любимых платьев собирала пыль в шкафу в спальне вот уже полгода, но она выяснила, что комбинезоны тоже способны выглядеть модно, а не только удобно.

– Спасибо, – ответила она, поправляя шарф с цветочным узором, которым повязывала волосы, забрала со стойки извещения о смерти, накопившиеся за день, и отдала их филину. Потом выудила из чашки за стойкой монетку и тоже вручила ему. Горацио принюхался к серебряной монете, держа ее перьями крыла, и собрался распрощаться, когда Мёрси взяла из стопки сложенный лист бумаги.

– Горацио, тут какая-то ошибка. На этом письме не написано «Бердсолл и сын».

– Ошибка? Едва ли. – Горацио потянул за цепочку на шее, и из-под жилета показались очки. Кончиками перьев одного крыла он нацепил их на клюв, а другим потянулся за бумагой. Рассмотрел пустую четвертинку листа так, будто на ней что-то было написано. И снова вернул ей письмо. –  Как я и говорил, это вам.

Мёрси взяла записку и озадаченно посмотрела на нее.

– Но… адреса нет.

– Есть.