* * *

Оно произошло там, где чудес не ждут, в магазине «ИКЕА», в самый обычный субботний день. Нам нужны были несколько контейнеров для хранения вещей, доски для полок и всякие мелочи. Дети со мной не пошли, но их списки покупок всплывали на экране телефона, пока я катила тележку мимо мебельных гарнитуров. Взвинченная и замотанная, как и все остальные семьи в зимних куртках, которые сновали с рулетками вокруг детских кроватей и кухонных шкафчиков. Я блуждала мимо никому не нужных вещей: корзинок, подушек, плюшевых собак. Стрелки на полу указывали в направлении кассы, но всякий раз, когда мне казалось, что я пришла, появлялся новый поворот, и повсюду висели таблички, которые никуда не вели, только к скидкам и семейным картам. На огромных полках стопки ящиков с дешевой мелочевкой. Ни дверей, ни окон, зато неумолкающая музыка для поднятия настроения. Я задумалась, а не ночуют ли здесь некоторые покупатели на икеевских кроватях под икеевскими одеялами, потому что не нашли выхода до закрытия магазина. Плененные и опьяненные благоустройством дома, и это-то в городе, где дома никто не бывает, где все бесконечно находятся в пути. Я видела напряженные лица, социальную усталость, бесприютные часы, проведенные в метро. И я была… такой же. Страшное понимание – ведь нам свойственно думать, что мы не такие, как все, но в итоге ты всего лишь крохотный муравей в огромном муравейнике, бегающий без передышки по муравьиной тропке. А ради чего? Чтобы рождались дети-муравьи, которые тоже будут строить муравейники, когда старые муравьи умрут, обессиленные гонкой.

Внезапно я почувствовала тяжесть в груди. На лбу выступил холодный пот. Я прижала ладони к ключицам и попыталась дышать животом, но сердце бешено колотилось. Искусственный свет, жужжащие кондиционеры – я чувствовала себя замурованной в этом безоконном мире, в собственном теле. Я испугалась, что задохнусь. Мне нужно было на воздух. Я огляделась и заметила табличку с зеленой надписью ЗАПАСНЫЙ ВЫХОД. Сквозь матовое стекло проникал дневной свет. Держась за тележку, я двинулась вперед. Десять метров, целая вечность. Никто ничего не заметил.

Из последних сил я толкнула тележкой дверь. Та не поддавалась. Я навалилась всем телом, дверь распахнулась и выплюнула меня наружу. В лицо ударил холод. Шел снег. Сражаясь за каждый вдох, я ощущала свою кожу и как бьется пульс в висках.

* * *

Потом в глазах почернело. Ноги подогнулись, будто резиновые. Я упала на асфальт. Испугалась, какой он жесткий. Я не потеряла сознание полностью, лишь частично, вообще-то все происходило по-другому: сознание потеряло меня, впечатления, мысли, чувства – все исчезло. А сознание осталось. Я понимаю, что это звучит странно, но словами описать невозможно – это было за пределами всего, что я знала раньше. И в то же время так естественно, словно никогда и не было иначе. Я лежала на асфальте. Не знаю, как долго. Мир остановился. Двигались только снежинки. Я удивленно наблюдала, как они парили в воздухе и умирали на моем лице, превращаясь в капли. Сотни, тысячи снежинок, танцуя, слетали на землю, и каждая была шедевром природы. Белые звезды, падавшие с неба. Как простой замерзший дождь может быть таким прекрасным? Я замечала каждую структурную мелочь, мельчайшие разветвления и уголки, словно из крохотных еловых веточек, четкие симметричные призмы, созданные случайностями и закономерностями из воды и воздуха, пустоты и объема.

* * *

Я испытала чувство безграничной свободы. Я играла снежинками. Я могла замедлить их падение, расширяя сознание до тех пор, пока время не потеряло всякое значение. Я находилась в центре этого калейдоскопа из совершенных, меняющихся форм, я и созерцала его, и была его частью. Я могла смотреть в любом направлении. А потом увидела себя: я лежала с закрытыми глазами и одновременно видела себя сверху. Я видела и других людей на парковке. Они не замечали чуда, свершавшегося над их головами. Я была единственной, кто сознавал его, пока все бродили словно во сне, – этот тихий восторг, вызванный мимолетной совершенной красотой, возникавшей без моего участия. Время растягивалось до бесконечности. Я больше не могла оставаться среди людей, я отвернулась и поднялась, легко, словно воздушный шарик. Без страха, без спешки, в вихре снежинок. Где-то за облаками угадывалось солнце. Я двигалась к свету… но в то же время что-то тянуло меня назад, какой-то низкий, глухой звук, словно кто-то звал меня издалека, и внезапно я почувствовала холод. Я увидела мужчину и женщину, стоявших около меня на коленях. Они щупали мой пульс, трясли руки. Мгновение я безучастно смотрела на них, но потом сила тяжести втянула меня обратно в тело. Я ощутила пульсирующую боль в висках и открыла глаза.

– Вам лучше?

– Вы меня слышите?

Мужчина приподнял мою голову, женщина, наоборот, попыталась опустить ее, они заспорили, а я была невероятно разочарована, что вернулась. Я была так близко к солнцу.

* * *

Если вы мне не верите, можете считать меня сумасшедшей. Но я клянусь, что так и было. Ничего сверхъестественного не произошло. Я не встретила ангела. Мое сердце не остановилось. Жизнь не промелькнула перед глазами, подобно фильму. Это не был опыт клинической смерти, всего лишь измена. Я полюбила другую жизнь.

* * *

Зря я рассказала об этом. Сразу после возвращения домой. Дети не смеялись надо мной. Джонас был голоден, потому что я пришла поздно, а Ясмин больше переживала из-за ссоры с приятелем, потому что мы не разрешали ей поехать с ним в Амстердам. И еще ей не понравилась лазанья. Аднан ничего не сказал, он просто радовался, что со мной ничего не случилось.

Как будто со мной ничего не случилось.

Потом заговорили о текущих делах. Домашние задания по математике, счет за визит Ясмин к стоматологу и хватит ли срока действия договора на сотовую связь, чтобы Джонас забрал мой старый мобильник. Я сидела за кухонным столом, как в старом нуар-фильме. Потом Аднан спросил, все ли со мной в порядке. Я ответила, что все в порядке, и подумала: теперь мне этого мало. Я пережила нечто непостижимое. Я хочу пережить это снова.

* * *

Может, со мной случилось то, что древние йоги называли самадхи? Абсолютный покой, состояние чистого познания? Но тогда мое возвращение не принесло бы столько беспокойства. Я всегда больше доверяла осязаемому, чем неосязаемому, телу – больше, чем духу, потому что тело не лжет. Моя йога работала и без медитации, моим моджо было движение. Так что я отправилась в студию и попыталась с помощью последовательности инь вернуться в это состояние. Но дверь в иную реальность захлопнулась. Я почувствовала только боль в затылке и ощущение замурованности в собственном теле. Потом пришла на занятия вечерняя группа. Я не подавала вида и пыталась сосредоточиться. Учить, задавать направление – это всегда помогает мне собраться. Но теперь это не сработало. Это было самое паршивое занятие в моей жизни. Йога означает объединение, но никогда еще я не чувствовала себя такой изолированной. Рассеянной. Безучастной. Я подумала, не получил ли мой мозг травму при падении. Не лучше ли сделать паузу. Существует прием, который позволяет проверить, не слишком ли большой нагрузке подвергается тело при занятиях йогой. Нужно улыбнуться, выполняя асану. Если не получается – значит, ты чересчур напряжен. Тогда нужно сделать перерыв. Прогуляться на воздухе, поспать, дать телу передышку. Улыбнуться-то у меня получилось. Я все-таки профессионал. Но при этом возникло такое чувство, будто я продаю успокоительные таблетки. Я слышала собственные слова, и мне казалось, что я сама себя обманываю.

– Извините, – подала голос женщина из последнего ряда. – Я не могу расслабиться под такую музыку.

Она была из тех, кто постоянно чем-то недоволен. Обычно я контролирую такие ситуации. Сейчас я заметила, что недосмотрела и поставила плейлист на воспроизведение вперемешку. И вместо «Ом, Шанти, Шанти, Шанти» играла песня Алиши Киз. Я отмотала назад, но включилась быстрая композиция Анушки Шанкар. В зале зашушукались. Мол, только под индийскую музыку можно расслабиться. Нет, индийская музыка действует на нервы. И вообще настоящая йога есть только в Индии. Я теряла авторитет. Вместо того чтобы сохранять спокойствие, я рявкнула:

– Кому не нравится музыка, пусть идет в другое место!

Вечно недовольная поднялась и вышла, хлопнув дверью. В тот же миг я пожалела о своих словах. Все уставились на меня.

– Извините, – пробормотала я. – Была не права.

Я выключила музыку и попыталась очистить вибрации тремя мантрами Ом. Но в третий раз никто уже не повторял за мной, беспокойство нарастало, а собственный голос показался мне чужим. Я почувствовала себя не в своей тарелке. Почувствовала эгоизм учеников, их требовательность, отсутствие чувства юмора, духовную напряженность. Они вели себя так, словно дух йоги не связывал сердца, а парил где-то над головами. Каждый был сам по себе.

Тем вечером я поняла, что захлопнулась еще одна дверь – дверь в мою прежнюю жизнь. Я была уже не я. Словно между мной и моим сознанием возникла стеклянная стена. Прозрачная, но непробиваемая, как бы сильно я ни стучала.

* * *

Я никогда еще не сомневалась в выбранном пути йоги. Были, конечно, и волнение перед занятиями, и боли в мышцах, и изнеможение, но стоило мне оказаться перед учениками и начать занятие, я чувствовала себя на своем месте. Йога была мной. Всегда жила во мне. Но порой я сомневалась, кто такая я. Возвращаясь после занятий в свою жизнь, я чувствовала себя актрисой, оставшейся без роли. И это чувство, порой вспыхивавшее, а чаще забывавшееся, теперь превратилось в главное. Я застряла на нейтральной полосе. Не там и не здесь. Я во всем сомневалась. Кто я такая, для чего живу. Мое существование казалось мне невероятно ограниченным. Конечно, я любила свою семью. Любила Аднана. Любила, когда мои ученики приходили на занятия измотанными, а после занятий на их лицах появлялись улыбки. Но среди всех возможных путей, которые я могла бы выбрать, тот, что я называла своей жизнью, был лишь одним из многих. Если живет только одно Я, остальные не исчезают. Просто забываются. Задвигаются в каморку непрожитых возможностей. Из года в год каморка пополняется, каждая отвергнутая развилка оказывается там – упущенная любовь, нерожденные дети, отложенные путешествия, несделанная карьера. Мы никогда не узнаем, что было бы, если бы мы воспользовались шансом, а жизнь, которой мы живем сейчас, оказалась бы в каморке упущенных возможностей. А пока там накапливаются несбывшиеся мечты, собственное существование сжимается до строго отрегулированного плана. От приготовления завтрака детям и покупок до ночных подсчетов в постели – я не жила, а выполняла пункты плана. Я жонглировала одновременно несколькими мячами и разбивала ими же собственные желания. А время уходило. Если жизнь – это широкая улица, от которой отходят развилки к другим улицам, то с годами эти развилки становятся все реже. И скоро дорога оборвется. Конец еще не виден, но ты знаешь, что это ненадолго.

* * *

Мне было стыдно за такие мысли. Это называется беситься с жиру. Есть люди, которые спят под мостом. Но для меня это стало вопросом существования. Люси Фербер перестала быть преподавателем йоги, матерью, женой, ей даже не хватало ума делать покупки, потому что она забывала нужное, а пакеты у нее рвались. Люси Фербер бегала за катящимися апельсинами. Но она не могла больше вернуться в безграничное чувство чистого сознания, когда была свободна и одновременно связана со всеми. Люси Фербер была инопланетянином в супермаркете, зомби в зале для йоги. О любви и говорить нечего.