– Но мы договорились, что будем соблюдать правило, – сказала Мария.

– Я же с ней не сплю. А правило касалось только девушек, с которыми что-то выгорает. И потом. Правила нужны, чтобы их нарушать.

Лоу молчал. Он взглянул на Коринну, одиноко стоявшую у перил. Ее волосы развевались на ночном ветру. Когда он снова повернулся к Марии и хотел обнять ее, она отстранилась.

Глава 7

Проснись, не спи больше!

Йогананда

Три часа ночи. Слишком поздно засыпать, слишком рано просыпаться. Я люблю Берлин в это время. Когда люди возвращаются из клубов, стоят у ночных магазинов и ждут, вдруг произойдет еще что-нибудь. В таком состоянии неопределенности город, полный чужаков, наконец приходит в себя, никто не хочет домой. Лоу открыл окно со своей стороны и впустил в салон ночной воздух. Как по мне, мы могли бы просто ехать дальше. Он, я, старый «ягуар» и рассказ Лоу. Словно Коринна, Марк и Мария сидели на заднем сиденье.

– Ты почти ничего не рассказывал о Марии.

– Как же, рассказывал.

– Лоу. Ты все время говорил только про «Битлз».

– Неправда.

– Почему Мария осталась в Индии?

– Это ее дело.

– В смысле?

– Вся эта история с гуру. Она совсем разум потеряла.

– Вы больше не общаетесь?

– Нет.

В его голосе послышалась нотка сожаления.

– Из-за Коринны?

– Нет.

– Мария ревновала?

– Да нет, она была выше этого.

– Или ты просто не замечал?

– Я любил их.

– Обеих?

– Да. И что?

Он посмотрел на меня так, словно я его обвиняла.

– Я вовсе не осуждаю, – пояснила я.

– А похоже. Раз переспрашиваешь. Почему отношения обязательно должны быть собственническими?

– И у вас были отношения втроем? В духе «любви и мира»?

– Слушай, все гораздо шире. Любовь, мир и свобода – это было состояние души. Мечта поколения. Мы хотели изменить общество.

Опять ему удалось соскочить с темы. Вместо того чтобы объяснить исчезновение Коринны, устроил лекцию по истории.

– Если тебя интересует мое мнение, – парировала я, – вы были первым поколением гедонистов.

– Пусть так, были и гедонисты, и политические активисты. Но все мы были по одну сторону баррикад. Против истеблишмента. Сейчас все стремятся к самосовершенствованию, оскорбляются, стоит их покритиковать чуть-чуть, и носятся со своей индивидуальностью. А тогда мы все были равны, в этом и состояла идея, и если ты хотел присоединиться к каравану – welcome!

Конечно, в чем-то он был прав. Возможно, мы, родившиеся в 1968-м, превратились в обывателей с непереносимостью лактозы, которые на джипах возят детей в вальдорфские школы. И все равно в этих его причитаниях о старых добрых временах было что-то фальшивое. В золотой век Лоу шла холодная война, гомосексуалов подвергали уголовному преследованию, а женщины, если хотели работать, должны были получить письменное согласие мужа или отца.

– И будущее тогда было лучше, – сказал Лоу. – У нас была надежда.

– Если тогда будущее было лучше, то сейчас настоящее должно быть просто роскошным.

– Музыка сейчас полный отстой.

Он саркастически скривился и остановил «ягуар» у моего дома.

– Знаешь, в чем разница, Лоу? Вы меньше боялись.

Поэтому я и завидую родителям. Возможно, Коринна отправилась в Индию, чтобы снова ощутить этот дух. Сквозь запотевшее окно я украдкой взглянула наверх. Свет в моей квартире не горел. Последнее место, где бы я сейчас хотела оказаться.

– А если нам туда поехать? – спросила я.

– Good luck. Сколько в Индии жителей? Четыре миллиарда и четыреста миллионов? Или пятьсот? – Он потянулся за кисетом. – Может, выпьем кофе у тебя?

Он тоже не хотел оставаться один.

– Не самый подходящий момент.

– Почему?

– В другой раз. Спокойной ночи, Лоу.

Я хотела выйти, но старый «ягуар» не выпустил меня. Дверь заклинило.

– Вы повздорили?

Чутье у него отменное, этого не отнять.

– Я не живу дома.

– Что?

– Ночую в студии.

– Но… Почему… может, тогда…

Я только посмотрела на него, и он сразу понял, в чем дело.

– Ты хотела выйти здесь, подождать, пока я заеду за угол, и пойти в студию?

– Как-то так.

– Слушай, Люси, если у вас нелады, расскажи мне.

– Можно подумать, ты большой спец в отношениях.

Мы молча посидели.

– Хочешь переночевать у меня?

– Отвези меня в студию, ладно?

– Ладно, – ответил он и тронулся с места.

Лоу не сказал ничего вроде: «Что за хрень», или «Вам надо помириться», или «Я думал, ты наконец-то нашла мужа». Все эти отцовские фразочки, которые никому не нужны. И за это я его любила. Он просто повез меня в другое место. Он всегда повез бы меня в другое место, неважно, сколько мостов я сжигала.

– Черный кофе без молока? – спросил он.

– Да.

Я осталась в машине и смотрела, как он стоит у ночного магазина среди хипстеров, выуживая монеты из кармана. Я вспомнила, как стояла на этом самом месте семь лет назад, вспотевшая и опьяненная танцами, с бутылкой пива в руке, и тут из-за угла появился Аднан. Высокий, в огромных башмаках, слегка наклоняющийся вперед при ходьбе, – в первый миг кажется, что это медведь, но потом по глазам и голосу понимаешь, что он самый кроткий человек в мире. Мы немного поболтали, он рассказал о своих детях, и хотя мы жили разной жизнью, у нас было чувство, словно мы знаем друг друга вечность. Потом он признался, что в этот момент почувствовал, будто наконец дома. У меня было то же самое. В тот момент, когда я в это уже не верила. Я даже разработала целую философию, что дома не существует. Никаких привязанностей. Жизнь – движение. Любить больше всего себя. Все эти красивые фразы, которые маскируют твое лузерство, выдавая его за искусство жить. Весь Берлин мастер по этой части.

* * *

Не то чтобы я не пыталась. Но всякий раз, когда я была готова распаковать чемоданы и сказать себе, что я дома, что-то шло не так. Какое-то проклятье. Словно во мне жил Чужой. Аднан был первым, кого это не выводило из равновесия. Потому что он медведь. Потому что он умеет любить. Потому что он был первым мужчиной, с которым вопрос о детях не превратился в долгие споры, а решился сразу: Аднан шел уже в комплекте с Ясмин и Джонасом. Брать надо было всех троих или никого. Я послала к черту своего внутреннего Чужого и в подарок получила семью. Роль матери. Дом. Это продолжалось семь лет. Было не просто хорошо. Очень хорошо.

А потом, когда я почти уже забыла о Чужом, он вернулся. Ухмыльнулся, в одну ночь упаковал мои чемоданы и дернул меня за руку. Мы окунулись в хорошо знакомые напасти. Как старые сообщники. Стало ли это неожиданностью для меня? Не совсем. Чужой понимал, что неуверенность – это правило, а уверенность – иллюзия.

Но так прекрасно было забыть об этом.

* * *

– Чьи это коробки?

– Понятия не имею.

У стены в студии громоздилась моя упакованная до поры до времени жизнь, кое-как прикрытая шторой. Мы сидели на полу и ели пиццу. Это в духе Лоу – пойти за кофе и вернуться с семейной порцией пиццы. И красным вином. Он так и не понял, что последнее, в чем нуждалась Коринна, это забота. Она ушла не потому, что он мало ее любил. Наоборот. Люди не уходят, потому что получают слишком мало. Люди уходят, потому что получают слишком много. И не могут это возместить. Спросите моего Чужого.

– Ты и правда ушла из дома?

– Нет. То есть да. Наполовину.

– У тебя появился другой?

– Нет.

– Тогда что случилось?

Я никому не могла объяснить, что случилось. Так, чтобы меня не сочли сумасшедшей. А может, я и есть сумасшедшая, кто знает.

– А дети, как с ними?

– Они справятся.

Я убрала коробку из-под пиццы, чтобы закончить разговор.

– Я посплю немного. В восемь придут люди.

Лоу не собирался уходить. Подошел к стереосистеме и принялся изучать пластинки, отпуская комментарии. Когда я вышла из ванной, звучала «Долгая дорога» Эдди Веддера^[33], а Лоу спал на коврике для йоги. Я укрыла его одеялом, подсунула подушку под голову. Посмотрела на такое знакомое лицо, морщины на лбу, седую щетину. Хорошо, что он сейчас не один.

Я выключила свет, развернула свой коврик и тоже попыталась уснуть. Пирамида из коробок маячила в полумраке, словно неразрешенный вопрос.

Я сторонница теории вытеснения^[34]. Правда. Без вытеснения мир перестал бы вращаться. Большинство проблем нельзя решить, можно только задвинуть их подальше. Так что вытеснение – проверенное средство, три раза в день, о побочных эффектах спросите лечащего врача или психиатра.

Вот только эти коробки, смотревшие на меня из темноты, были реальной проблемой, требовавшей реального решения. Я не могла вечно ночевать в студии. Студия мне не принадлежала, основной съемщицей была Рики. Как и большинство преподавателей йоги, я была кочевницей. Сегодня здесь, завтра там. С Рики мы вместе учились, но у нее имелись деньги, чтобы выкупить студию нашего учителя. Меня это устраивало, я предпочитала оставаться независимой. Сейчас она повышала квалификацию на четырехнедельном фестивале йоги, а я с готовностью вызвалась замещать ее на занятиях, только чтобы не ехать с ней в Индию. Рики была настоящей подругой. Когда я позвонила ей и рассказала о своем кризисе, она сразу же разрешила мне ночевать в студии. Пока она не вернется.

О коробках она не в курсе.

* * *

Утром, когда Лоу еще спал, зазвонил мой мобильный.

– Это доктор Остервальд, психотерапевт.

– О… Здравствуйте.

– Госпожа Фербер?

– Да. Спасибо, что перезвонили. Я волнуюсь за маму.

Тишина в трубке.

– Вы знали, что она уехала в Индию? – спросила я.

Тишина в трубке.

– Может, моя мать говорила что-то… Куда собирается или к кому?

– Вы же понимаете, что все, что говорила мне ваша мать, является врачебной тайной?

– Понимаю. Но она пропала. Бесследно.

Снова тишина.

– Можете приехать? К девяти. Один клиент только что отменил визит.

* * *

Я разбудила Лоу, написала записку и в спешке криво наклеила на дверь. Меня уже мучила совесть.

Утренние занятия отменяются. Занятия для уровня 3 в 18:00 по расписанию.

Вот черт. Остается надеяться, что никто не позвонит Рики.

Мы помчались в Шарлоттенбург. Был один из тех дней, когда пахнет весной, хотя самой весны еще не видно. Приемная доктора находилась в бельэтаже старинного здания, прятавшегося за высокими деревьями. Лоу закурил и тут же выбросил сигарету, когда я нажала кнопку звонка. Дверь в стиле модерн, красная ковровая дорожка на лестнице и золотые таблички с именами. Доктор Остервальд сама открыла дверь. Она оказалась моложе, чем я думала, примерно моего возраста, пусть даже я выгляжу старше. Причина наверняка в ухоженности. Доктор походила на идеально убранную и обставленную квартиру. Прекрасный вкус, антиквариат и современное искусство. Рядом с ней я почувствовала себя бродячей кошкой. Она долго смотрела мне в глаза.

– Приятно познакомиться, Люси, – сказала она так, словно давно уже все обо мне знала. Потом протянула руку Лоу: – А вы…

– Лоу.

– Мой отец.

Она ограничилась улыбкой и предложила нам чаю, от которого мы отказались. Потом попросила Лоу посидеть в приемной, а мне сказала:

– Пойдемте со мной.

Лоу бросил на меня растерянный взгляд.

– Речь о вашей матери, – сказала Остервальд и открыла дверь в комнату напротив. Подразумевалось «А он ей всего лишь бывший муж».

Мне стало жалко Лоу. Он не заслужил сидеть под запертой дверью.

– Мне нечего скрывать от отца.

– Я знаю. Проходите.

– Все нормально, – пробормотал Лоу и взял первый попавшийся журнал.