Илья невольно втянул ноздрями горячий воздух, пропитанный удушливыми запахами конской мочи, человеческих испражнений и еще чего-то неуловимо знакомого, отдаленно напоминавшего запах горячих домашних лепешек, которые до войны мать изредка пекла в русской печи. Это тронуло деревенского парня до глубины души, и непроизвольная улыбка обозначилась в уголках его обветренных губ, выдав то возвышенное состояние, в котором он сейчас пребывал.

Но уже через минуту им овладело новое чувство, когда «Виллис», гремя рессорами, поехал по булыжной мостовой и он увидел, с каким вниманием машину с военными провожали глазами жители. Одни смотрели на них с большой надеждой, другие с долей сомнения, а были и такие, у которых во взгляде сквозила откровенная ненависть, неудачно притушенная безразличием. Но у всех у них в глазах была заметна настороженность: не получится ли так, что Советы опять уйдут, бросив на произвол судьбы латышский народ, как это было уже в сорок первом году, когда в их страну пришли немцы, а эти сразу удрали, несмотря на то, что в сороковом году обещали нации райскую жизнь; они поверили и проголосовали за вступление Латышской республики в Советский Союз.

«Теперь будет все по-другому… И возврата к прежней старорежимной жизни уже точно не будет, – подумал Илья, с любопытством разглядывая проплывающие перед ним разнотипные лица людей, среди которых ему с друзьями придется долгое время находиться. – Пока лесных недругов не уничтожим, доверять никому нельзя».

Чем ближе они подъезжали к центру, тем улицы становились шире, просторнее, и в двухэтажных домах, крытых коричневой черепицей, на металлических балкончиках были видны стоявшие в глиняных горшках цветы, а снизу, около фундамента, где тянулась узкая полоска унавоженного чернозема, росли какие-то вьющиеся растения, густо усыпанные мелкими цветочками: розовыми, голубыми, белыми, лиловыми. Своими тонкими и гибкими, словно змеи, стеблями они красиво оплетали стены с отвалившейся штукатуркой, доползали до балконов и окон с распахнутыми ставнями, обрамляли проемы цветочными венками.

– Красиво у вас тут, – запоздало ответил Илья, и не потому, что не хотел разочаровать Андриса, а и вправду вдруг проникнувшись непривычной для него красотой латышского городка. – Прямо как за границей.

– А я что говорил! – обрадованно воскликнул Андрис и, не в силах перебороть чувство благодарности, быстро обернулся к Журавлеву, на миг потеряв бдительность.

– Дурила! – тотчас выкрикнул Орлов, стремительно вцепился левой рукой в баранку и умело разминулся с отощавшей лошадкой, уныло тянувшей за собой громыхающую по мостовой телегу с металлическими ободьями на деревянных колесах, груженую парой охапок сочного клевера.

– Тпру, – ошалело заорал перепуганный мужик, одетый в грязную ковбойку и холщовые портки, в соломенной шляпе на косматой голове.

По всему видно, разморенный полуденной жарой пожилой ездок нечаянно заснул и едва не поплатился за свою беспечность жизнью. Он туго натянул левой рукой вожжи, и лошадка, должно быть, перепуганная не менее своего хозяина, резко забрала в сторону, едва не сломав оглоблю.

– Виноват, товарищ майор, – поспешно сказал Андрис, двумя руками крепко вцепившись в руль, выпучив от усердия глаза. На его бледных скулах заиграли желваки, впалые щеки покрыл легкий румянец. – Этого больше не повторится.

Илья из любопытства оглянулся. Лошадь все так же продолжала идти, уныло свесив голову. Прядая ушами, она время от времени отгоняла хвостом оводов и тучи мух, которые так и норовили сесть на ее отощавшие бока, покрытые подсохшим навозом. Мужик, который чуть не устроил столкновение на дороге, опять клевал носом, дремля, уронив руки с вожжами на свои колени.

«Наш мужик почем зря обматерил бы шофера, даже если бы и сам был виновен, а этот смолчал, – с состраданием подумал Илья. – Должно быть, боятся нас. Или до того здесь задурен народ своими прежними господами, что уже и веру в справедливость потерял».

Андрис пересек базарную площадь. Несколько человек, расположившись напротив костела, что-то продавали прямо с земли, подстелив под свой товар старые пожелтевшие газеты. Чем именно здесь могли торговать, когда производство в стране еще не начало работать в полную силу, Журавлев разглядеть не успел, потому что «Виллис» в эту минуту остановился возле двухэтажного здания старинной постройки с вытянутыми, как бойницы, зарешеченными окнами.

Над входом едва шевелился на слабом ветру красный флаг с золотым тиснением звезды, серпа и молота. Приткнувшись к тротуару, стояли два мотоцикла с люльками. Тот, который находился около порога, был вооружен крупнокалиберным танковым пулеметом, прикрепленным сошками к металлической поверхности – сваренному вручную квадратному коробу коляски.

– Раньше здесь располагалась городская самоуправа, – пояснил Андрис голосом, в котором отчетливо слышались виноватые нотки за произошедшее на дороге. – А сейчас находится наш отдел милиции.

Дежурный милиционер почтенных лет стоял, прислонившись худым задом в обвислых галифе к сиденью мотоцикла и вытянув скрещенные в голенях ноги в пыльных сапогах, сложив руки на груди, сладко посапывал, прикрыв глаза от солнца козырьком фуражки. Взглянув из-под козырька на приехавших офицеров, он торопливо вытянулся и отдал честь.

– Здравия желаю!

Распекать его за ненадлежащее исполнение служебных обязанностей Орлов не стал, чтобы с самого начала не портить отношения с местными сотрудниками милиции. Он вялым движением руки отдал честь и молча прошел мимо. Следом внутрь здания вошли Журавлев и Еременко, а Андрис остался у машины, с деловым видом пиная скаты и осматривая машину на предмет ее исправности, в душе все еще переживая за свою оплошность перед чужими людьми, которые могут подумать, что водитель из него никудышный, как, наверное, и милиционер. Надо было как-то реабилитироваться в глазах офицеров.

Кабинет начальника милиции майора Эдгарса Лациса находился на втором этаже. К двери была прикреплена соответствующая табличка, что само по себе уже говорило о том, что здесь трудится человек ответственный. Что, естественно, подразумевало и наличие ответственности у его подчиненных. От таблички за десять шагов пахло свежей краской.

– Новенькая, – ухмыльнулся Орлов и щелкнул по табличке ногтем. – Перед нашим приездом постарался. Уважаю. Значит, работа пойдет в нужном направлении, раз нас уже побаиваются. Прямо как елей на душу.

– Входите, – тотчас на стук отозвался из-за двери мужской голос, в котором слышались тревожные нотки. – Не заперто.

Орлов вскинул брови, сильно удивленный столь острым слухом у начальника, бросил быстрый взгляд на товарищей и с какой-то отчаянной решимостью, как будто прыгал с обрыва в омут, распахнул дверь в кабинет.

– Здравия желаю, – от порога заговорил он в свойственной ему раскрепощенной манере. – Не ждали, а мы прибыли.

Сидевший за столом человек в милицейской форме с погонами майора не спеша поднялся. Он был довольно высокого роста, с длинными руками, имел неожиданно худое, изможденное лицо с ввалившимися бледными щеками, свойственное недоедающему жителю какого-нибудь блокадного города. Аккуратные усики и козлиная бородка острым клинышком, выпирающая вперед, придавали майору вид довольно воинственный, несмотря на его заметную сутулость. Не сводя с вошедших голубых усталых, окруженных мелкими морщинками глаз за очками в металлической оправе, он с нескрываемым любопытством изучал стоявших перед ним незнакомых людей, переводя немигающий взгляд с одного на другого.

– Почему же не ждали, – наконец проговорил он, непривычно растягивая слова, – как раз очень даже ждали… К тому же с распростертыми руками.

Шутку этот сорокалетний человек принял достойно: вышел из-за стола, раскинул руки в стороны, как бы желая всех обнять, и с вымученной улыбкой пошел навстречу. Поочередно пожав всем влажные от духоты ладони, при этом дружески похлопывая другой рукой сверху по крепкому рукопожатию, он доброжелательно предложил:

– Ну, проходите, располагайтесь. Сейчас я введу вас в курс дела. Чаю желаете?

– Потом, – резко отказался Орлов, чувствовать себя у кого-нибудь в гостях ему было невыносимо. – Все потом. Вначале дела… – Он широким шагом пересек кабинет и присел на один из стульев, которые стояли по обе стороны от узкого стола, прислоненного торцом к обширному дубовому столу начальника, крытому зеленым сукном, с массивной настольной лампой под зеленым абажуром и красным советским флажком посредине. – Рассказывайте.

Журавлев с Еременко разместились с противоположной стороны; по-ребячьи навалившись грудью на стол, приготовились внимательно слушать, следя глазами за действиями начальника милиции. Тот с минуту постоял в задумчивости посреди кабинета, от волнения трогая пальцами острый кадык, потом мотнул головой и, быстро вернувшись к столу, занял свое место.

– О том, для чего вы здесь находитесь, повторяться не буду, – сразу отмел все лишние разговоры Эдгарс Лацис, давая понять вновь прибывшим, что на сегодняшний день имеются дела и поважнее, связанные с конкретными преступлениями на вверенной ему территории. – На прошлой неделе коллаборационисты на хуторе Талаевиеши убили старого Мангулиса, изнасиловали его дочь, девятнадцатилетнюю Стасю, сам хутор сожгли. Девушка не вынесла такого позора и в риге попыталась покончить с собой. Проткнула косой себе грудь, но в сердце не попала, помешала серебряная иконка на гайтане… Жива осталась, но потеряла много крови, сейчас находится на лечении в больнице. Доктор Брокс сказал, что жить будет, но мышца, отвечающая за-а… перемещение шеи, сильно задета, и теперь девушка так и останется на всю жизнь… кривошеей. Одним словом, поворачиваться, как раньше, шея уже точно не будет. И если бы не их сосед, товарищ Мангулиса пожилой Эхманс с хутора Тобзин, который случайно проезжал мимо, Стася давно бы встретилась с отцом на небесах.

Но это только то, что произошло буквально на днях… Так сказать, нам видна лишь поверхность айсберга, основная масса которого находится в глубине ледяной воды, – заговорил вдруг непонятными аллегориями, как видно, сильно начитанный начальник милиции. – А там и убийство продавца хозмага, и опять-таки изнасилование юной школьницы, и налет на кассу, и убийство с особой жестокостью директора пищекомбината, и поджог школы… Много чего нам предстоит расследовать… А уж о том, чтобы с вашей помощью создать новый уголовный розыск и наладить его работу, даже говорить не буду… У меня всего сотрудников двенадцать человек. Как у Иисуса Христа было двенадцать апостолов, – немного помолчав, сказал он с кривой усмешкой. – Ну так что, чаю хотите?

– Уголовные дела? – осторожно спросил Еременко, в душе опасаясь, что кроме этих слов да пары листов с протоколами осмотра мест преступления ждать им ничего больше не приходится, раз местная милиция не справляется со своими законными обязанностями, когда в округе орудуют банды с таким размахом.

– О-о, этого добра хватает, – горделиво ответил Эдгарс Лацис, повернулся всем корпусом влево и со значительным видом постучал узкой ладонью сбоку по высокому зеленому сейфу, скрытому тюлевой занавеской. – И даже… пополняется… с каждым прожитым днем.

По глухому звуку металла опытные оперативники тотчас на слух определили надежность и наполненность массивного сейфа и, не сдержавшись, все разом удивленно присвистнули.

Внезапно на столе резко затрезвонил телефон. Его оглушающе пронзительный звонок был настолько чудовищен по тональности, что непривычные к такому звуку оперативники от неожиданности вздрогнули.

– Твою мать, – вполголоса буркнул Орлов, становясь румяным от стыда.

Еременко покосился на него, но промолчал, стараясь сдержать улыбку, невольно вызванную его растерянным видом.

Лацис неторопливым движением протянул руку, плотно приложил эбонитовую трубку к уху. Хмуро поглядывая поверх очков на сидевших за столом новых сотрудников, он терпеливо выслушал неразборчивый из-за помех на линии женский потерянный голос, доносившийся с того конца провода, то и дело переходящий на душераздирающий крик.

– Я понял, – спокойно ответил он, катая по-над скулами тугие комки желваков. – Сейчас приедем.