Шмидт крикнул нараспев: «Я вернулся!» – как будто звал ожидавших его домашних питомцев – и бесцеремонно высыпал содержимое ящика прямо на пол.

Петрова наблюдала, как вниз летит множество упаковок из фольги. На каждой упаковке была наклеена аппетитная картинка с изображением блюда. Пюре из моркови. Грибное рагу. Салат из водорослей. Любой обитатель Ганимеда узнал бы эти картинки. Петровой было известно, что они врут. Содержимое упаковок, хоть и достаточно питательное, чтобы поддерживать в человеке жизнь, и близко не походило на заманчивую этикетку – серая жижа, созданная в биореакторе, белки и углеводы, выделяемые генно-модифицированными бактериями в чане с сахарным сиропом. Этим кормили рабочих, если те не могли себе позволить что-то получше, когда им изменяла удача. Правительство Ганимеда не допускало, чтобы люди голодали, но альтернатива не радовала.

– Идите есть! – все так же нараспев крикнул Шмидт. Петрова собралась было кинуться к нему, чтобы арестовать, когда заметила движение в одной из пещер. Блеснули чьи-то глаза. Существо – едва ли не на четвереньках! – выскочило на свет и с опаской приблизилось к Шмидту, невнятно бормоча что-то, отдаленно похожее на приветствие. Она никогда не встречала настолько отталкивающего человека. Одет в грязные лохмотья, волосы растрепаны, а по лицу не определить ни пол, ни возраст.

– Это все вам, – сказал Шмидт и отошел в сторону.

Внимание Петровой привлекло новое движение – в другой пещере, затем еще в одной. Отовсюду появлялись люди, и все они были грязными и одичавшими. Они хватали упаковки из общей кучи и мчались обратно к своим пещерам, словно боялись, что кто-нибудь отберет. Упаковки они разрывали зубами, зачерпывали еду пальцами и отправляли в рот, половину размазывая по лицам и бородам. И все это с таким облегчением, словно их морили голодом и эта пища – лучшее, что они пробовали в жизни. Петрова понятия не имела, что происходит. Настало время получить ответы.

– Шмидт, – крикнула она, поднимаясь во весь рост, – руки вверх!

Он вздрогнул, но в этот раз не бросился на нее как бык.

– Джейсон Шмидт, вы арестованы. Отойдите назад. Лицом к стене, – приказала она. Он покачал головой. Руки он все же поднял, но не для того, чтобы продемонстрировать отсутствие оружия, – казалось, он молит ее о чем-то. Выглядело так, словно он вот-вот упадет на колени и станет взывать о пощаде.

Ей нужны были ответы. Ей нужно было понять, что происходит.

– Эй, – обратилась она к ближайшему дикарю. Тот был занят тем, что вылизывал внутренности третьей по счету упаковки. – Этот человек держит вас в плену? Вам требуется помощь?

Мужчина – во всяком случае у него была борода – посмотрел на нее так, словно впервые заметил. Он выронил упаковку с едой и заковылял в сторону Петровой, его руки судорожно шарили в воздухе, пальцы будто хватали что-то. Петрова невольно отступила на шаг, когда мужчина приблизился. Он издавал звуки, мало похожие на слова – скорее на неразборчивые слоги, лишенные всякого смысла.

– Вам нужна помощь? – спросила Петрова. – Вы просите о помощи?

– Он не может, – сказал Шмидт. Она погрозила ему пистолетом, и Шмидт замолчал, повыше подняв руки.

Мужчина подошел к Петровой вплотную и схватил за руку. Она вырвалась. Он потянулся к ее голове, но она отпрянула. Тогда он схватился за прикрепленный сбоку шлема фонарик, издав громкий горловой звук, разбрызгивая слюну. Петрова с силой оттолкнула мужчину от себя.

Кто-то из дикарей зашипел, как змея. Все жертвы Шмидта разом залопотали, издавая неразборчивые звуки и обрывки слов.

– Что происходит? – спросила Петрова. – Что вы с ними сделали?

Нашла ли она тех, кого посчитали без вести пропавшими? Она предположила, что Шмидт убивал своих жертв, но, по всей видимости, он оставлял их в живых, держал в плену…

Сейчас эти люди неуклюже приближались к ней, нелепо размахивая дрожащими руками, цепляясь друг за друга, издавая бессвязные звуки.

Ф. Кр. Ла.

Они хватали ее за руки, за ноги. Петрова отскочила назад, высвобождаясь, да они и не особенно ее удерживали. Сейчас она могла хорошенько их рассмотреть – изможденные, бледные, – но их было много.

– Назад! – сказала она. – Не подходите! Служба надзора!

– Они не понимают! – крикнул Шмидт.

Шмидт! Когда на нее стала наступать толпа, она потеряла его из виду, а сейчас заметила, как он, все еще с поднятыми руками, отходит к коридору, ведущему к шлюзу.

Одна из его жертв зарычала, слабо колотя кулаками по спине Петровой; голос звучал все громче, пока не сорвался на визг, похожий на собачий. Петрова оттолкнула существо, возможно, сильнее, чем следовало. Страх внутри нее нарастал. Она боялась этих несчастных.

Ситуацию надо брать под контроль, поняла она. Шмидт почти добрался до коридора. Она настигла его и ударила по затылку рукояткой пистолета.

– Лежать! Не двигайся, ублюдок! – прикрикнула Петрова, двинула Шмидту еще раз, и он повалился на пол. – Что ты сделал?

Шмидт попытался подняться, и она снова его ударила.

– Что ты с ними сделал?

Он перекатился на спину и закрыл лицо руками. Она услышала его всхлипы. Какого черта?!

Она достала из поясной сумки пару автоматических наручников. Быстрым движением перевернула Шмидта, прижала к бетонному полу, поднесла к его рукам наручники, и они ожили, обернув толстые пластиковые щупальца вокруг запястий. Шмидт не пытался сопротивляться.

– Слава богу, – простонал он. – Спасибо вам.

– О чем вы, черт возьми?

– Все закончилось, – ответил он. – Наконец-то все закончилось.

– Что со всеми этими людьми? Что с ними?

– Афазия в тяжелой форме, это значит…

– Они не могут говорить, – кивнула Петрова, – я поняла. Но почему? Вы что-то с ними… сделали?

– Я спас их, – проскулил Шмидт. Она уставилась на его затылок, не в силах понять, что происходит. Потом взглянула на пистолет в своих руках. Индикатор по-прежнему горел ровным янтарным светом. Отлично.

– Рассказывайте, – велела она. – И потом я решу, как с вами поступить.

3

Шмидт изменился в лице. Вся надежда из его взгляда улетучилась, и он смиренно кивнул.

– Просто… пойдемте со мной. Я вам кое-что покажу.

– Мы никуда не пойдем, пока не прибудет подкрепление, – отрезала она, помогая ему подняться, и посмотрела на грязных людей в лохмотьях. Те снова принялись разрывать упаковки с едой и поглощать их содержимое, потеряв к ней и Шмидту всякий интерес.

Нахмурившись, Петрова обдумывала, что делать дальше. Нужна информация, решила она.

– Объясните, что произошло. В деталях. Немедленно.

И он подчинился. Начал рассказывать и быстро перешел к той манере, в какой врачи отчитываются о состоянии пациентов.

– Все началось в больнице, в поселении в кратере Нергал^[4], это в паре сотен километров отсюда. Пожилой мужчина. Как я уже говорил, у него была афазия. Врачи не смогли найти причину. Не обнаружили ни следов травмы, ни признаков болезни. Физически он казался совершенно здоровым, но не мог говорить. Более того, он вообще не мог общаться.

– Что вы имеете в виду?

– Абсолютно не мог. Обычно, когда происходит расстройство речи, даже в случае тяжелой формы афазии, пострадавшие все равно хоть как-то изъясняются. Иногда они в состоянии читать, писать или по крайней мере использовать жесты и мимику. По поведению таких больных видно, что они вас понимают. Они способны плакать или хмуриться, чтобы сообщить, что им больно. Этот пациент тоже явно пытался общаться, но его действия не имели никакого смысла. – Шмидт печально покачал головой. – Он размахивал руками, гримасничал, но никто не понимал, что он имеет в виду…

– Это один пациент, – сказала Петрова. – Но я вижу почти двадцать человек.

– Да, – кивнул Шмидт. – Вторым случаем стала девочка-подросток. Это очень встревожило лечащего врача. У пожилых пациентов встречаются всевозможные неврологические нарушения, но для молодых это большая редкость. Потом поступила целая семья, и врачи забеспокоились, что это заразно, но не смогли найти ни вируса, ни фактора, вызывающего болезнь. Вскоре пациентами заполнилось целое отделение, и тогда врачи решили, что им нельзя помочь. Им не могли предложить никакого лечения. – Шмидт шумно вздохнул. – Они собирались отправить пациентов в специальное учреждение. Я понимал, что это значит. Эти люди больше не будут пациентами. Над ними будут проводить опыты – пока не кончится список экспериментов, – а потом… потом этих бедняг выпотрошат.

На лице Шмидта отразилось страдание. Петрова была уверена, что он говорит правду.

– Я не мог этого допустить.

– То есть вы похитили пациентов из больницы и привезли сюда?

– Да, – сказал Шмидт. – Чтобы спасти.

– И теперь…

– Теперь я их кормлю! Стараюсь поддерживать их здоровье. Я немногое способен сделать, но… но я не мог позволить им… Я не мог… – Он открыл глаза и спросил Петрову: – Как вы собираетесь с ними поступить?

– Не мне решать, – ответила она.

Шмидт долго изучал ее лицо. Должно быть, пытался найти в ней милосердие. Она искренне пожалела, что не может его предложить. В конце концов он просто кивнул, похоже, смирившись с тем, что теперь судьба несчастных не в его власти.

– Я больше не в силах на них смотреть, – произнес он. – Пожалуйста. Тут есть место, где мы можем подождать ваших друзей.

Он был похож на побитую собаку – не пытался больше сбежать. Однако лучше подстраховаться. Петрова стянула с него скафандр и жестом показала, чтобы он шагнул из него. Без скафандра он никуда не денется – умрет, как только выйдет из шлюза.

– Теперь вперед!

Шмидт подвел ее к двери, из-под которой пробивался странный свет.

– Не двигайтесь, – велела она.

Шмидт опустился на пол, обхватил колени, склонил голову. Он выглядел сломленным.

Она коснулась кнопки, открывающей дверь, и та с легкостью открылась. Петрова заглянула внутрь. Комната была полупустой, только груда деталей от компьютера виднелась в углу. А рядом с ней красноватым светом мерцала голограмма – трехмерная фигура маленького мальчика. Он сидел, уткнувшись лицом в колени. Только голограмма и освещала комнату.

– Что за чертовщина? – спросила Петрова, едва ли заметив, что переступила порог.

– Искусственный интеллект, старая модель. Вам надо с ним поговорить.

– Что? – переспросила она, сбитая с толку.

Она уставилась на маленького мальчика, который начал подниматься на ноги. Цвет голограммы изменился, стал темно-красным. Интересно, что это значит.

На Шмидта она не смотрела. Глупая ошибка. Без предупреждения он пнул дверь, и та с щелчком закрылась.

– Нет! – крикнула Петрова. – Нет!

Она откинула пистолет, бросилась к выходу, замолотила по поверхности кулаками. Бесполезно. Дверь нельзя было открыть изнутри.

– Шмидт! Шмидт! – Она стучала и стучала, но ответа не было.

Черт побери! Какая идиотская ошибка, промах новичка. Вся ее учеба, все силы, что она в нее вложила, и… и глупость, которую не должен совершать ни один офицер, – недооценивать объект.

Для этой работы нужна жесткость, Сашенька. А в тебе нет жесткости.

Мать говорила ей это сотни раз. Мать, которая выполняла эту работу, которая, по сути, создала регламент ОСЗ. «Может быть, она была права», – подумала Петрова, и сердце заныло. Но времени на раздумья не осталось. Она услышала позади шум, похожий на шелест бумаги или… Нет, как будто шептал детский голосок.

Она замерла.

Шепот повторился. Такой тихий, мягкий. Она не могла разобрать слова, но была уверена, что это тот самый мальчик. Голограмма. Он пытался поговорить с ней. Красный свет заливал комнату, отбрасывая на пол длинные черные тени.

– Чего ты хочешь?

Шепот так и манил. Она была уверена – если прислушается, то сможет понять, что говорит мальчик. Ей отчаянно захотелось повернуться и посмотреть на него. Возможно, если она так и сделает, то разберет его слова.