Ответ пришел ко мне после прочтения книги судебного антрополога Уильяма Басса «Акр смерти». Я подумывала пожертвовать свое тело в интересах науки, а что может быть лучшим выбором, чем Ферма Трупов? Заполняя онлайн-форму на сайте, я обратила внимание, что там запрашивается фотография с водительских прав. Я поморгала, чтобы убедиться, что зрение меня не обманывает. Фотографии! На Ферме Трупов были снимки доноров! К тому же они сами передали Институту права на свои тела, так что их можно было использовать для исследований.

Я до того разволновалась, что у меня мутилось в глазах, а в мозгу уже начал строиться план: «Я соберу команду, и мы поедем туда. Изучим каждый череп и получим все фотографии, которые у них есть. Сможем прояснить множество вещей, и о наших открытиях будут знать все судебные художники!»

Я представляла себе занятия по лицевой аппроксимации в Академии ФБР и каталоги, которыми смогут пользоваться специалисты. Может, даже онлайновую базу данных 3D-моделей черепов. Возможности казались мне безграничными, и вместе с ростом числа тел на Ферме Трупов возрастал и мой энтузиазм.

За последние годы я навидалась ужасов вроде места падения самолета и успела понять, что «размазать мозги по стенам» не всегда бывает эвфемизмом. О таком меня не предупреждали при собеседовании на работу и, наверное, правильно сделали, потому что я запросто дала бы задний ход. Но теперь я могла смотреть на отрезанные головы, поедая клюквенный маффин, и не испытывать никакого дискомфорта.

– Почему ты выбрала эту работу? – Мне часто задают этот вопрос, и я вовсе не хочу сбить человека с толку, когда отвечаю, что это произошло… само собой.

Я прошла долгий путь, сначала поступив в армию, а потом годами перебиваясь на подработках, чтобы получить диплом. Ну а дальше удача, терпение и подготовка объединились, даровав мне лучшую и, осмелюсь сказать, крутейшую работу на земле. Работу, которая досталась мне нелегко и за которую мне некоторое время пришлось цепляться зубами и ногтями, чтобы ее не потерять.

В Бюро есть два типа сотрудников: агенты ФБР и все остальные. Я принадлежу ко вторым – тридцати пяти тысячам вспомогательного персонала, который занимается именно тем, о чем говорит его название. Работа агентов – ловить плохих парней, моя работа – помогать агентам, рисуя портреты, вылепливая маски и воссоздавая лица по черепам.

Большинство людей считают, что в ФБР работают суровые парни в черных костюмах. Можете мне не верить, но агенты – такие же люди, как вы или я, с семьями, друзьями, с чувством юмора, и если судить по тем, с кем мне приходилось сотрудничать, высочайшим профессионализмом и преданностью своей работе. Большинство агентов ФБР работают в пятидесяти шести полевых офисах по всей территории США либо в шестидесяти трех заграничных – по всему миру.

Всего в ФБР трудится 14 000 женщин, и большинство – во вспомогательном персонале; специальными агентами являются только 2700. Примерно половина из 21 000 служащих-мужчин (11 000) – агенты, то есть соотношение агентов-женщин и агентов-мужчин составляет один к четырем.

В Лабораторном отделе, где я работала, примерно шестьсот служащих, и большинство из них – вспомогательный персонал. Кроме судебных художников, там есть ученые, аналитики ДНК, геологи, антропологи, эксперты по огнестрельному оружию, фотографы, криптологи и многие, многие другие.

Лаборатории ФБР – это не военная организация, хотя у нас действуют строгие правила, процедуры и даже процедуры по составлению процедур. Здесь никто не выкрикивает приказов и не ставит под сомнение каждое решение, принятое сотрудником. Мы профессионалы, мы знаем свое дело и являемся экспертами в своих областях.

Мы действуем в интересах жертв преступлений. Этот девиз буквально выгравировали в камне, когда Лабораторный отдел переехал из штаб-квартиры ФБР в Вашингтоне, округ Колумбия, в Куантико, Виргиния, в 2003 году. На цветочной клумбе под флагами США и ФБР лежит гранитная плита с эмблемой ФБР и надписью: «За каждым делом стоит жертва – мужчина, женщина или ребенок, – и люди, которым она небезразлична. Мы посвящаем свои усилия и новую Лабораторию ФБР этим жертвам».

Противоречие, составляющее суть работы судебного художника, заключается в том, что, хотя мы создаем рисунки и скульптуры, это не произведения искусства. Мы не самовыражаемся; наша задача – производить визуальную информацию, которая будет использована в расследованиях и на суде.

Самой известной и распространенной разновидностью нашей работы является создание портретов по описаниям, или фотороботов, когда мы совмещаем части отдельных картинок, чтобы получилось лицо. Какой-то шутник сравнил этот процесс с созданием «Мистера Картофельная Голова», название прицепилось, и, хотя мы сами им недовольны, я должна признать, что описание достаточно точное.

Вторым по популярности видом деятельности судебного художника является возрастная коррекция. Ваше задание может звучать так: «Заключенный сбежал из тюрьмы пятнадцать лет назад, вот вам его фото при аресте, когда ему было тридцать пять, и изобразите его в пятьдесят».

Однако в отсутствие точной информации о внешности беглеца создание такого изображения будет основываться на допущениях. Точно так же в кино с путешествиями во времени режиссеры моделируют картинки вероятного будущего.

Фотороботы и возрастная коррекция относятся к опознанию живых людей. Посмертные портреты и лицевая аппроксимация – к опознанию мертвых.

Посмертный портрет – это фотография неопознанного мертвеца, которую надо обработать с помощью цифровых инструментов таким образом, чтобы ее можно было предъявить публике. Иногда бывает достаточно открыть глаза и закрыть рот на снимке, сделанном в морге. Но бывают и гораздо более сложные случаи, когда несколько дней уходит на ретуширование синяков, следов от удара тупым орудием, разложения или того хуже.

Лицевая аппроксимация – это техника воссоздания лица по структуре черепа. Обычно она предпринимается в качестве последней меры для опознания человека, когда все остальные средства исчерпаны. На один череп, попадающий к судебному художнику, приходятся сотни тех, которые никогда до нас не дойдут.

В зависимости от источника (верите или нет, тут большую роль играет политика), в США насчитывается от восьми до сорока тысяч неопознанных останков. В криминальных телесериалах лицевая аппроксимация – чуть ли не стандартная процедура в случаях, когда обнаружен безымянный череп. На самом деле все совсем не так по множеству причин, в числе которых время, деньги и – опять же – политика.

Главный фактор успеха нашей работы – это вы, люди, неравнодушная общественность, и очевиднее всего мое утверждение иллюстрирует случай Джона Листа. 9 ноября 1971 года Лист застрелил свою жену, мать и троих детей, после чего сбежал, и почти два десятилетия его не могли найти. Затем, в 1989-м, в передаче «Самые разыскиваемые преступники в Америке» был показан его скульптурный портрет с возрастной коррекцией, сделанный Фрэнком Бендером. Одна женщина в Виргинии заметила сходство портрета с ее соседом, Робертом Кларком, и позвонила на горячую линию. Несколько дней спустя на Листа надели наручники.

Каждый судебный художник прекрасно знаком с этим делом, и у большинства из нас с ним отношения любовь/ненависть. Мы рады, что убийцу арестовали, и мы в восторге, что судебный художник сыграл в этом столь важную роль. Что лучше доказывает эффективность нашей работы, чем случай, вошедший в анналы истории, о котором знают даже те, кто еще не родился в момент совершения преступления, и который не устают обсуждать на форумах по тру-крайму и на «Фейсбуке»?

Однако я испытываю неловкость, когда люди заговаривают о нем со мной, потому что благодаря ему у людей закрепились искаженные представления о моей сфере деятельности. Я не могу развеять их при случайной встрече, когда человек спрашивает меня, чем я занимаюсь, чтобы не звучать, как лисица, у которой «зелен виноград».

Громкий успех работы Бендера – не единичный случай в судебном изобразительном искусстве; это лишь один из множества примеров удачно раскрытых дел. Судебные художники регулярно добиваются подобных результатов, просто не в таких широко освещаемых делах, как дело Листа, и мало кто из них попадает в национальные телешоу.

В основном наши успехи не привлекают внимания прессы, и это правильно. Судебные художники делают свою работу не ради общественного внимания. Как правило, это просто утро вторника в Департаменте полиции Нью-Йорка, и детектив говорит своему приятелю: «Эй, помнишь тот портрет, что мы вчера разослали, парня с поножовщины в метро? Получилось так похоже, что он сам явился с повинной – не стал дожидаться, пока мы за ним придем».

Как с ручными гранатами, в судебном изобразительном искусстве важно попасть достаточно близко. Будь то композитный портрет, возрастная коррекция, посмертный снимок или лицевая аппроксимация, мы стараемся максимально приблизиться к тому, как выглядел человек, и так повышаем шансы на раскрытие дела. Порой это выводит из себя, выматывает и отнимает кучу времени, но я ни за что на свете не согласилась бы на другую работу.

Я понятия не имела, как трудно будет стать профессиональным судебным художником. Конечно, я знала, что просто попасть в ФБР уже нелегко, но даже не знала, каким узким, чуть ли не микроскопическим полем является судебное изобразительное искусство. По сравнению с тысячами судмедэкспертов, экспертов-криминалистов и офицеров полиции, в США работает не более пятидесяти профессиональных судебных художников. Это – обоснованное предположение; никто не знает точно, сколько нас, потому что у судебных художников нет официального профсоюза или совета по сертификации. Каждая организация имеет право нанять себе человека, обладающего достаточными навыками для этой работы.

Судебные художники работают в ЦРУ и Секретной службе, а также в полицейских департаментах больших городов вроде Нью-Йорка, Лос-Анджелеса и Детройта. Общий знаменатель – все они являются сотрудниками правоохранительных органов. Поскольку судебные художники участвуют в текущих следственных действиях, они должны придерживаться протокола относительно улик (включая скелеты и черепа), а также уметь выступать в суде, давая показания относительно своих выводов. Единственное исключение – Национальный Центр по поискам пропавших детей, некоммерческое агентство в Александрии, Виргиния, где судебные художники создают лицевые аппроксимации и возрастную коррекцию портретов детей.

За этими пятьюдесятью или около того судебными художниками стоят сотни других сотрудников правоохранительных органов, исполняющих схожую работу – обычно фотороботы, – наряду с другими обязанностями. Большинство из них – те, кто принял присягу, то есть офицеры полиции, детективы и т. п., но есть и вольнонаемные: техники-криминалисты, аналитики и диспетчеры, которым эти обязанности достались просто потому, что однажды кто-то из детективов спросил:

– Никто из ваших знакомых не умеет рисовать?

Я никогда не видела судебного художника, который относился бы к своему делу спустя рукава. Все эти люди горят своей работой, стремятся помогать жертвам, зачастую сами оплачивают себе тренинги и перерабатывают, не требуя сверхурочных и не жалуясь.

– Я ни за что не выйду на пенсию, пока держу в руке карандаш, – говорят они. И я говорила точно так же.

2
Дочь Уолтера Брауна

Я никогда не мечтала о карьере в любой из сфер, связанной со смертью или преступлениями. Когда кто-нибудь спрашивал меня, кем я буду, когда вырасту, я не могла ответить, потому что не знала.

Помню, я смотрела с отцом полицейские сериалы вроде «Облавы» или «Гавайев 5.0», и там попадались серии, в которых художник по описаниям рисовал портрет преступника, помогая поймать плохого парня. Один раз скульптор воссоздал по черепу лицо мертвого, и с его помощью удалось узнать, кто убийца. Разве не круто?