Единственное, что я могу сказать про свидетеля, – он был заключенным. Я не шучу: я искренне не помню, что это был за человек и кого именно он описывал. Все это происходило двадцать лет назад, а я была слишком взволнована, чтобы отмечать подобные вещи.

Представьте себя мухой, сидящей на стене в безопасной затемненной комнате с телеэкранами на стенах. Рядом с вами художник допрашивает человека в оранжевом тюремном комбинезоне, находящегося от вас за тысячи миль, да еще через переводчика. Черт, это было круто!

Там же я впервые увидела, что может пойти не так при составлении фоторобота. Когда происходит нечто подобное, важно не терять спокойствия и рассуждать здраво.

Я наблюдала, как Мэтт работает над расположением и размером глаз на рисунке. Свидетель упомянул большие глаза, и именно их Мэтт изобразил. Но свидетель настаивал: «Больше». Все в порядке, художнику важно слушать, что ему говорят, и агенты всегда подчеркивают, что рисунок в любой момент можно переделать. Мэтт подчинился, сделав глаза заметно более крупными, а потом показал рисунок в камеру.

«Больше». Снова обсуждение, поправки, и перед нами набросок лысеющего мужчины средних лет с огромными выразительными глазами.

– Больше, – требует свидетель через переводчика.

– Больше? – переспрашивает Мэтт.

– Да, – кивает свидетель. – Больше.

Мэтт – опытный судебный художник, он делает составные портреты уже много лет, но я уверена, что в этот момент ему кажется, что переводчик чего-то не понимает, потому что, если сделать глаза еще больше, мужчина на портрете будет выглядеть как кукла.

Однако первое правило судебного художника – рисовать, как хочет свидетель, а не как тебе кажется правильным. Мэтт тактично переспросил через переводчика:

– Больше как: по вертикали или по горизонтали? – одновременно показывая руками, о чем говорит.

Мэтт не спорил со свидетелем, хотя понимал, что рисунок не поможет в расследовании, если у человека на нем будут глаза размером с мячики для гольфа.

Тем не менее свидетель настаивал, и бедняжка Мэтт все-таки нарисовал огромные глаза, хотя портрет получился смехотворным и было ясно, что опубликовать его невозможно. Гэри согласился с этим и сказал:

– Такой мы в газеты не отправим.

И снова – я тогда служила в Бюро лишь несколько месяцев и смогла оценить этот урок значительно позже.

Описание, которое дает свидетель, зависит от множества обстоятельств, а также от эмоционального состояния. Освещение, точка обзора, настроение – все играет свою роль в том, каким преступник ему запомнится. Когда вы в ужасе стоите лицом к лицу с тем, кто может причинить вам вред, вы невольно сосредотачиваетесь на глазах, и они запоминаются вам чересчур большими. Некоторые свидетели помнят только пистолет, который на них наставили, и я их не виню.

Ничто не может подготовить вас к составлению первого фоторобота – надо просто взяться и сделать его. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что оказалась в ситуации, сложной даже для опытного художника. Обычно собеседования, на которых составляются фотороботы, проходят в кабинете для допросов регионального отделения ФБР – то есть там же, где допрашивают преступников. Эти комнаты голые, без всякого декора, без картин на стенах и без окон. Там стоит только два-три стула и стол, зачастую с металлическим кольцом для крепления наручников.

Поскольку Лаборатория ФБР – строго охраняемое учреждение и находится на действующей военной базе, пытаться провести туда посетителя – настоящий кошмар с точки зрения логистики. Если мы участвуем в расследовании в юрисдикции поблизости, то предпочитаем встретиться со свидетелем в офисе шерифа или в департаменте полиции. В противном случае приходится пользоваться полевым офисом ФБР, как и было в мой первый раз.

Как правило, на составление фоторобота уходит два-три часа, и такие встречи принято планировать на утро или на послеобеденное время. Люди быстро теряют интерес к расспросам полицейского, когда у них начинает урчать в желудке или приходит время забирать детей из школы.

В данном случае все было еще хуже: муж и дети свидетельницы приехали с ней и собирались ждать ее перед допросной. У меня детей нет, но я прекрасно помню, как сама была ребенком. Сидеть перед кабинетом после целого дня в школе – да это же просто кошмар! Я беспокоилась, что мать будет торопиться и постарается как можно скорее отделаться от меня.

Она сидела в своей машине, когда заметила мужчину, быстро шагавшего по парковке. Позже, услышав, что произошло ограбление, она поняла, что, скорее всего, видела преступника.

Наше собеседование началось на хорошей ноте, но спустя полчаса свидетельница заявила, что ей надо идти – прямо сейчас. К тому моменту у меня был только схематический набросок. Обычно с этого начинается подробная детализация и корректирование, но нет, она не собиралась продолжать и хотела ехать домой. В последний момент я еще успела добавить волосы, чтобы получилось более или менее цельное изображение; свидетельница тем временем натянула пальто и взяла сумку.

Весь мой первый опыт показался мне неловким и неудачным, но для свидетельницы и ее семьи это тоже был большой стресс. С другой стороны, мой первый фоторобот показал, как это не нужно делать, и сейчас, оглядываясь назад, я считаю, что самый плохой опыт получила самым первым.

Была глубокая ночь, и я сидела в допросной в штаб-квартире ФБР, готовясь к дистанционному интервью. Я была сильно обеспокоена. Свидетель являлся информатором в продолжающейся «войне с терроризмом», и, честно говоря, я боялась, что он не захочет разговаривать с женщиной.

Но мои страхи развеялись за считаные минуты; он оказался обаятельнейшим парнем, шутил с агентами, сидевшими с ним рядом, и с довольным видом попивал газировку. Он прекрасно говорил по-английски, так что нам не понадобился переводчик, и, судя по его лицу, прекрасно проводил время.

Собственно, он чувствовал себя настолько свободно, что я задумалась, не уловка ли все это. Если информатор выдумывает, наши агенты не купятся на его ложь. Но может, это какая-то двойная игра с их стороны? В то время я не могла сказать этого наверняка, но, по моему мнению, он все сочинил.

Ложные показания – обычное дело для сотрудников правоохранительных органов, и судебные художники не являются исключением. Не все свидетели действуют из лучших побуждений, и не все говорят правду. Но они не рассчитывают, что их попросят описать подозреваемого для составления фоторобота. Оказавшись в такой неловкой ситуации, они могут либо придумать какое-то лицо, либо описать по-настоящему существующего человека.

Придумать лицо куда сложнее, чем может показаться. Зачастую свидетель начинает описывать «подозреваемого» в туманных расплывчатых терминах, так что в результате получается такой же неубедительный портрет. Свидетель волнуется, что рисунок вышел слишком усредненным, и добавляет какую-нибудь черту, чтобы художник не заподозрил подвоха.

– О, а я разве не упомянул, что у него были огромные уши? Да, и такие брови – кустистые, прямо как гусеницы!

Гораздо проще описать лицо, которое ты действительно знаешь. Это может быть приятель, сосед или даже киноактер. «Какова вероятность, что это вообще сработает?» – думает человек. Но когда он видит набросок, сердце у него замирает.

– Погодите, я что, говорил, что у него был нос крючком? Нет, нос у него прямой, и кончик такой… закругленный. Ну и вообще, он до половины прикрыл лицо шарфом. И как я мог забыть!

Теперь свидетель сдает назад, опасаясь, что художник поймет – он рисует Харрисона Форда.

Но больше всего раздражает, когда работаешь над делом и слышишь, как кто-то отпускает шуточки или утверждает, что жертва все сочинила. Через несколько дней после интервью с женщиной, которую похитили и месяц держали в заложниках, я услышала по радио, как двое ведущих потешались:

– Да ладно, кто-то правда верит, что это могло случиться?

– Мне кажется, она все выдумала.

– Готов поспорить, все закончится тем, что предполагаемая жертва получит контракт на книжку и на фильм.

Серьезно, парни? Разве вы не ведете выпуск новостей?

Оказалось, та женщина говорила правду; через пару недель я получила мейл, сообщавший, что похитителей поймали. Ни книжек, ни фильма, ни журнальных обложек – жертве они не были нужны.

Нас всех учили, что мы должны быть готовы рисовать что угодно. Обычно это означает татуировки, бейсболки и одежду, но как-то раз я получила одно из самых странных заданий, какие возможны на нашей работе.

Мальчика похитили, когда ему было пять лет, насиловали и держали взаперти в заброшенной хижине в лесу. Годы спустя полиция задержала мужчину по обвинению в серии сексуальных преступлений против детей; имелись основания считать, что и того мальчика похитил тоже он. Проблема заключалась в том, что мальчик практически не видел своего похитителя, так что опознание ничего бы не дало. К этому добавлялось и время, прошедшее с похищения.

Надо было как-то связать мальчика – теперь уже юношу, – с нынешней серией преступлений. Если он узнает место, где его держали, это может стать хорошей отправной точкой. Однако хижину снесли несколько лет назад.

Полицейские связались с землевладельцем, чтобы узнать, не сохранились ли у него фотографии. Их не было, но он сказал детективам, что помнит ту хижину во всех деталях.

Тогда вызвали меня – для составления «фоторобота» хижины.

Получение общего описания подозреваемого до начала работы над портретом помогает нам подобрать дополнительный референсный материал. Например, детектив может сказать, что свидетель описывает крупного белого мужчину с татуировкой на лице и в бейсболке. В подобном случае я захвачу с собой побольше картинок с татуировками, а также с логотипами спортивных команд.

Про хижину было известно только, что она состояла из одной комнаты и что там была жестяная крыша. Строилась она не по чертежу: ее просто сколотили из разрозненных досок и обшили рубероидом. Я захватила с собой каталоги из строительного магазина и от подрядчиков и вооружилась своими навыками рисовальщицы.

Землевладелец давал мне описание, как при обычном составлении фоторобота, – кстати, память у него оказалась выдающейся. Он описал форму извилистой земляной дорожки, которая вела к хижине, стоявшей на прогалине в лесу. Он был совершенно уверен, что там было одно окно слева от двери и два на другой стене, а также цементное крыльцо, от которого отвалился кусок. Он описал проржавевшую жестяную крышу, трубу от угольной печки и даже рисунок на рубероиде – под кирпич.

Когда я закончила, детектив взял рисунок и понес его юноше, ожидавшему в другом кабинете. Я нетерпеливо мерила шагами комнату, надеясь, что хорошо справилась с заданием. Если парень узнает хижину, это здорово поможет детективам в расследовании.

Десять минут спустя детектив вернулся и, широко улыбаясь, воскликнул:

– Дайте я вас обниму!

Он рассказал, что показал рисунок юноше, не упоминая ничего, что могло бы натолкнуть его на мысли о том происшествии, и услышал именно то, чего ожидал:

– Выглядит в точности как то место, куда меня увезли, когда я был маленький.

Детектив сказал мне, что рисунок помог подтвердить – они преследуют нужного человека, и поблагодарил за то, что я пролетела через полстраны, чтобы сделать его. Мне хотелось бы знать, чем все закончилось, но с учетом характера расследования я не могла спрашивать о результатах. Я знала только имя землевладельца и ничего больше. Личности подозреваемого и жертвы мне не открыли.

В ФБР на первых порах мне многому пришлось учиться, и не все было связано с рабочими обязанностями.