Я до сих пор ненавижу мою мать, хотя я знаю, что никто в жизни не любил меня так глубоко, так мучительно и беззаветно, как любила меня она. Но я знаю также, что если бы мой отец женился на здоровой деревенской девке, я не был бы литератором-неудачником, издыхающим от голода и еще больше от всевозможных унижений, а заведовал бы теперь где-нибудь Откомхозом, и была бы у меня смачная, мясистая баба, крепыши-ребята, а в кармане хрустели б червонцы и позвякивали полтинники…

Было бы долго рассказывать здесь о моих семейных отношениях, о моей борьбе с отцом, закончившейся только с его смертью, о моих детских и юношеских впечатлениях. Это – тема для целого романа, и, если б я выбился когда-нибудь из невероятной нищеты, я написал бы его.

Вот из такой среды вышел один из самых колоритных персонажей Серебряного века.

* * *

«Писать прозой» Тиняков начал еще до поступления в гимназию; первые стихи сочинил в пятнадцать лет. В конце 1902 года бросил орловскую гимназию, где одним из преподавателей был уже тогда известный литератор Федор Крюков (некоторые исследователи приписывают ему авторство первой книги «Тихого Дона»), и впервые серьезно рассорился с родителями.

Кстати, об учебе в гимназии Александра Тинякова (или очень похожего на него юноши) можно узнать из повести «Картинки школьной жизни» Крюкова, которая была не так давно переиздана. По версии И.В.Самариной, Тиняков стал прототипом главного героя – Петра Кривцова^[4]. С этим сложно не согласиться:

Он (Кривцов. – Р.С.) занял место в самом отдаленном углу «камчатки», и на стене, как раз над его головою, красовалась крупная надпись чернилами:

Сверхчеловек

Петр Иванович Кривцов

Одинокий! <…>

На уроках он скучал до отчаяния, зато издавал совместно с некоторыми семиклассниками журнал «Лучи Зари», а в пансионе выпускал раз в неделю газету «Пансионские Известия». Этим литературным опытам он посвящал большую часть своего времени. Гулял мало, перестал ухаживать за гимназистками и позволял себе «развлекаться» только в классе. <…>

Весь персонал инспекции и большинство учителей считали теперь Сверхчеловека «заразой» класса и даже всей гимназии. Он, с своей стороны, проклинал это заведение, громил его в своих журнальных статьях, издевался и мечтал, как о высшем празднике, о том дне, когда он расстанется с «мертвым домом».

Действительно, в бумагах Тинякова есть списки содержания рукописного журнала «Лучи Зари» с августа 1903 по май 1904-го. Выпускал он в 1902–1903 годах и журнал «Школьные досуги» – сейчас переплетенные восемь номеров его хранятся в Орловском объединенном государственном литературном музее И.С.Тургенева.

Что делал шестнадцатилетний Александр Иванович несколько месяцев после того как бросил учебу, где жил, практически неизвестно. Осталось очень мало документов. Например, коротенькое письмо Зинаиды Гиппиус, датированное 2 мая 1903 года, извещающее, что стихи Тинякова не могут быть напечатаны в журнале «Новый путь».

Еще один документ – письмо Тинякова Льву Толстому от 17 сентября 1903-го, отправленное из Орловской губернии:

Я был у Вас в Ясной Поляне в январе, когда Вы были больны. В ответ на мое письмо Вы ответили мне коротенькой запиской, в которой, между прочим, не советовали разрывать с родителями. Вы дали этот совет, не зная меня и моих обстоятельств, но тем не менее мне тогда же пришлось последовать ему. Я возвратился в семью и даже в гимназию.

Письмо Толстого, на которое ссылается Тиняков, неизвестно. В своем рассказе «Дедушка», опубликованном в журнале «Урал» (2017, № 1), я попытался представить последние часы жизни Александра Ивановича, его воспоминания о детстве, юности, мысленное раскаяние перед дедом Максимом Александровичем (умершим в переломном для нашего героя 1903-м), и сочинил фрагмент того пропавшего письма Толстого.

Забавно, что теперь этот фрагмент можно встретить в интернете в некоторых очерках о Тинякове, представленный как подлинный документ…

Дошедшее до нас послание Толстому Александр отправил через несколько дней после своего литературного дебюта: 14 сентября в «Орловском вестнике» было напечатано стихотворение в прозе «Последняя песня» за подписью «Одинокий».

Псевдоним, по общему мнению литературоведов, был позаимствован у шведского писателя Стриндберга – как раз в 1903-м вышел роман с таким названием. Впрочем, быть может, на выбор псевдонима Тинякова натолкнуло название деревни Одинок, находящейся неподалеку от его родного Богородицкого.

Первые публикации Тинякова-Одинокого были в надсоновско-декадентском ключе:

…И, припомнив все Страданья, мрак и холод Умиранья,
Высоко в простор небесный взглядом мертвым
я взгляну,
И к лучам звезды прелестным из темницы своей
тесной остов рук я протяну,
И, нарушив сон чудесный раздирающим рыданьем,
Воплем жалобы, стенаньем тишь Молчанья всколыхну…

Но писал он и другое:

Черные впадины окон
Нежно целует закат,
Землю и дали облёк он
В розово-грустный наряд.

Сумерки – темные чёлны
Близят к закатным огням.
Сумерек мягкие волны
Солнечным ранам – бальзам!

Кротким молитвенным гимном
Встречу прибытие их;
В воздухе вечера дымном
Тихо зареет мой стих.

В декабре того же года Тиняков с рекомендательным письмом Федора Крюкова побывал в Москве, где завел первые литературные связи – с Серафимовичем, Леонидом Андреевым («благожелательно, – как к земляку, – отнесся ко мне»), Брюсовым. «Знакомство с первыми двумя мне не дало почти ничего, но зато Брюсов на долгое время стал моим литературным учителем и предметом моего поклонения».

В 1904-м поэтические опыты Тинякова опубликованы в московском альманахе «Гриф», затем стихотворения печатались в «Весах», «Золотом руне», «Перевале», «Голосе жизни», «Аполлоне». В конце 1904 года Тиняков посылает своему знаменитому земляку Ивану Бунину подборку для журнала «Правда» и вскоре получает сердитый, но честный ответ:

…А кое-что мне прямо не нравится – как напр<имер> стих<отворение> «Мертв<енно>-бледн<ые> крылья»… с его «скорпионовcкими» выкрутасами в роде какой-то «свечи» в какой-то совершенно для меня непонятной «Заброшенной» дали, написанной почему-то с больш<ой> буквы, и мелких декадентских новшеств, состоящих в употреблении во множеств<енном> числе таких слов, как «шум», «дым», и т. д.

Впрочем, некоторое время Бунин не терял надежды сделать из Тинякова реалиста. Но и автором «Скорпиона», возглавляемого главным символистом России Валерием Брюсовым, Александр Иванович не стал (в отличие от Бунина). Отношение Брюсова к Тинякову вообще странное: несколько лет он давал молодому последователю надежду на издание книги, обещал протекции и печатные отзывы о его стихах, но ничего не сделал.

Может быть, причина в том, что Тиняков публиковался на страницах главного конкурента «Скорпиона» в Москве – альманаха «Гриф»? Не исключено, что Александр Иванович, столь приятный честолюбию Брюсова как его последователь, был все-таки поэтом (по крайней мере в то время) более чем посредственным, и мэтр не хотел «мараться» похвалами. А может, корень публичного молчания Брюсова о Тинякове – любовный треугольник: Брюсов – Нина Петровская – поэт Одинокий. («Не целуйся с Одиноким», – просил Валерий Яковлевич в одном из писем.)

Нине Петровской Тиняков посвятил такой акростих:

На пажити земли всещедрая Гатора
Из глубины своей Тебя послала нам.
Над пасмурной страной – Ты луч нетленный Гора,
Алтарь любви живой и вечной страсти храм.

Пленительны твои загадочные очи,
Елеем нежности смиряя волны бурь,
Ты проясняешь в нас заветную лазурь,

Рассветною зарей встаешь над скорбью ночи.
Огнеподобный взор Твой ярок, жгуч и быстр,
В душе Твоей всегда звенит волшебный систр,
Cзывая всех к Тебе на праздник поклоненья.

Кругом и тень, и мрак, и мертвые слова,
А Ты стоишь, светясь, Улыбка Божества,
Являя на Земле Гаторы воплощенье.

Вскоре после выхода первой тиняковской книги «Navis nigra» («Черный корабль», «Черная ладья») в 1912 году, на которую Брюсов, вопреки обещанию, не отреагировал ни рецензией, ни хотя бы несколькими словами в печати, их отношения практически сошли на нет. В 1915-м в письме Владиславу Ходасевичу герой нашей книги напрямую называет своего учителя «бездарным».

* * *

О жизни Тинякова до 1912 года сведения скудные. Аккуратные подписи к стихотворениям показывают, что он много ездит. Москва, Орел, Богородицкое, село Пирожково, Киев, деревня Кишкино, Самара, Брянск, Курск, Тула… Несколько стихотворений апреля 1906 года подписаны «Орел, тюрьма, камера № 81». За что он попал за решетку – доподлинно неизвестно. Позже Тиняков намекал на свою революционную деятельность.

Вполне революционные стихи можно отыскать в его тетрадях той поры.

Тучи сгустились. Не видно ни зги…
Громче кричат, торжествуя, враги.
Мы отступаем… Уходим назад,
Местью священною души горят.
Тени погибших за дело святое
Вьются над нами печальной толпою.
Мы отступаем, но снова придем,
Песню о братьях погибших споем.
Ринемся смело мы в бой за народ.
Жажда Свободы нас в путь поведет.

Впрочем, следом идут контрреволюционные:

Не вашими кровавыми руками
Престол и храм свободе созидать:
Вы были, суть и будете рабами,
Тюрьмой вы рождены – и умирать
Вам суждено в цепях и за стенами!
Неведома вам страсти благодать,
Дешевой краской выкрашено знамя,
К которому вы мните мир собрать…

И все же больше – о любовной тоске, о грусти, о природе. В стихотворениях, не изданных при жизни или не вошедших в первую и вторую книги, почти нет декадентства, зато много пушкинских, некрасовских, фетовских мотивов. Может быть, Тиняков их стеснялся, считая себя символистом?.. Наверное.

Но вот – хорошо же, проникновенно:

В полутемной, тесной горенке
Шьет швея с утра – весь день.
С ней ребенок – мальчик хворенький,
Бледный, тихенький, как тень
Он в углу сидит с игрушками,
Но не видит их давно,
И за беленькими мушками
Робко тянется в окно.

Взор туманится слезинкою…
Стук машинки… Мать грустна…
Он растает чистой льдинкою
В дни, когда придет весна.

Отношения с родителями то налаживаются (первую книгу, кстати сказать, Тиняков издаст на средства отца), то портятся. (Рассказ Александра Ивановича, что отец выгнал его из дому за роман с мачехой, – явная выдумка: отец и родня непутевого отпрыска принимали, никакой мачехи у него не было. Но сюжет заманчивый, попал в воспоминания Ходасевича, в очерк Евгения Евтушенко и кочует из одной интернет-статейки в другую.)

В автобиографии Тинякова это десятилетие уместилось в коротенький абзац:

С 1903 по 1912 г. я проводил часть времени в Москве и Орле, часть в имении своего отца или в имении дяди Михаила Максимовича († 1917 г.) (когда отношения с отцом особенно обострялись и он переставал высылать мне деньги).

Портрет Тинякова 1900-х – начала 1910-х можно найти в письме Ходасевича Борису Садовскому от 22 апреля 1916 года: