– Что вы здесь делаете? – строго спросил он. – Я полагал, вы легли.

– Да-да, но я встала. Не могу заснуть. И вообще, я не видела, как взламывают сейфы.

– И незачем. Это – не для женщин.

– Мне очень хотелось!

– Теперь я понимаю, почему в газетах вечно пишут о своеволии современных девушек.

– Жадных до сенсаций.

– Именно, жадных до сенсаций. Что ж, благодарите Бога, что у вас будет добрый муж.

– Будет?

– Несомненно. Я придумал новый метод. Где Огастес?

– Наверное, у Шорти в спальне.

– Почему же Шорти не с ним? Где дух команды?

– Он меня выгнал, – жалобно промолвил граф. – Я не хотел уходить, но он сказал, я ему мешаю. Очень чувствительный, по-видимому.

– Как он там?

– Вроде бы ничего.

– Пойдите-ка лучше, посмотрите.

– А почему не вы?

– Мне надо поговорить с Терри.

Перенапрягшийся граф нервно провел рукой по седеющим волосам и пробормотал что-то насчет выпивки. Майк удивился.

– Вы что, с ним не пили?

– Он не позволил. Сказал, что это грешно. Я стал было спорить, но он заметил, что даст мне бутылкой. Ох, – размечтался несчастный пэр, – я бы миллион отдал за глоточек!

– Зачем? – возразил Майк. – Можно и дешевле. Пойдите ко мне, пошарьте в шкафу, на верхней полке. Там вы найдете фляжку. Отхлебните сколько надо, и положите на стол два пенса.

Хозяин резво выбежал. Гость закрыл за ним дверь.

– Наконец мы одни, – сказал он. Нежное сердце Терри тронули муки отца.

– Бедный Шорти!

– Не без того.

– Он не годится для таких дел.

– Это верно.

– У него высокое давление…

Майк осторожно взял ее за локоть, подвел к креслу, усадил, а сам сел сбоку на ручку.

– Когда я воскликнул: «Мы одни!» – объяснил он, – я имел в виду не беседы о Шорти. О нем мы потолкуем позже, в нашем доме, у камина. «Давай, – скажете вы, – обсудим его давление». – «Давай», – отвечу я, но теперь актуальны другие вопросы. Входя, я услышал, что наш граф…

– Разве можно подслушивать?

– Можно, время от времени. На сцене для этого ставят ширмы, и все рады. Словом, он говорил: «Почему ты за него не выйдешь, дурья твоя голова?»

– Не совсем так…

– А надо бы. Кого он имел в виду, меня?

– Да.

– Молодец. А как вы обо мне заговорили?

– Он просто спросил, почему я за вас не выхожу.

– Я и сам удивлялся. А сейчас, кажется, понял. Вижу, вы читаете «Перси». Прошлой ночью я его пролистал, и не зря. Он навел меня на мысли об упомянутом методе. Мне стало ясно, в чем моя ошибка.

– Да?

– Да. Я слишком легковесен, если хотите – поверхностен. Занятен, конечно, но недостаточно серьезен. В 1869-м они лучше разбирались в таких делах. Вы дошли до той сцены, где лорд Перси объясняется с ней в оранжерее?

– Еще нет.

– Сейчас я вам прочитаю. Готовы?

– Что ж, если хотите…

– Хочу. Итак, он говорит: «Любящим взором, дорогая, я следил за тем, как вы переходите от детства к юности. Передо мною раскрывалось ваше очарование, и я, побывавший при многих дворах, не мог бы найти изъяна в ваших манерах. Теперь я прошу о даре, которым бы гордился человек самого высокого ранга, ибо вы украсите любой титул, одарите радостью любой замок. Каждое ваше желание, даже малейшая прихоть – закон для меня». Ну, как?

– Недурно.

– А вот еще: «О, дорогая, не разбивайте сердца, которое бьется только для вас! Я не из тех, кто пленяет прекрасных дам, и вы пожалели бы меня, узнав, какую зависть испытываю я к такому умению. Слова мои нелепы, облик скромен, но любовь непритворна. Вино льется тонкой струей, ибо сосуд переполнен. Да и способен ли блистать красноречием тот, кто молит о жизни? Я люблю вас, люблю. Неужели вы мне не ответите?» Не пойму, чего он жалуется. Если уж это – не красноречие… Ну, как? Вы тронуты?

– Не очень.

– Странно. На ту девицу это подействовало. ««Вы молчите, – вскричал он, прижимая ее к груди, – но ваше молчание лучше многих слов. Вы бледны, но вскоре лилия сменится розой». Он склонился к ее губам, и то ли со вздохом, то ли с рыданием она потянулась к нему». Каково? Дело в шляпе, тут и спорить не о чем. У Перси все в порядке. А у меня?

– У вас – нет.

– Вы не издали то ли рыдания, то ли вздоха?

– Ни в малейшей мере.

– Ясно! У Перси, если верить автору, шелковистая бородка, которую он приобрел – надеюсь, честно, – к двадцати четырем годам. Значит, ждем, пока я ее выращу. С утра и начну.

– Я бы не начинала. Сказать, почему вы меня не тронули?

– Давно пора.

– Ну, что ж… Вам непременно надо сидеть на ручке?

– Нет. Я просто хотел быть поближе на всякий случай. Ну, если что, я успею. Лилия, знаете, сменится розой и тому подобное. Ладно, слушаю.

Терри еще помолчала.

– Слушаю, – подбодрил ее Майк. – Говорите.

– Звучит глупо, но я боюсь.

– Ничего, ничего. Так в чем же дело?

– В том, что вы такой красивый.

– Что-о?!

– Кра-си-вый. Я же вам сказала, что это звучит глупо. Майк был совершенно потрясен.

– Глупо? – повторил он – Да за такие слова сажают в желтый дом! Это я, по-вашему, красивый?

– А какой же? Просто кинозвезда. Разве вы не замечали?

– Вроде бы нет. Лицо как лицо.

– Посмотрите в зеркало.

Майк посмотрел, закрыл один глаз, потом покачал головой.

– Ничего особенного. Ну, приятен на вид. Такая хорошая, надежная внешность.

– Анфас – может быть. Тут главное профиль. Поглядитесь как-нибудь боком.

– Я кто, по-вашему, мужчина-змея? – он отошел от зеркала. – Неужели вы из-за этого не выходите за меня замуж?

– Да, из-за этого.

– Знаете, ждал я какой-нибудь чуши, но все-таки не такой. Видимо, в детстве, глядя из окна, вы упали и обо что-то стукнулись.

– Спасибо, что ищете мне оправданий.

– А что еще делать? Дитя мое, вы слабоумны.

– Нет. Я благоразумна.

– Предположим. Что же плохого в красивых мужчинах?

– Я им не доверяю.

– Даже мне?

– Даже вам.

– Но я – сама добродетель!

– Так вам кажется.

– При чем тут «кажется»? Это – бесспорный факт. Может, одумаетесь?

– Нет.

Майк тяжело запыхтел.

– Насколько я понимаю, невежливо дать даме в глаз.

– Все графство подожмет губы.

– Ох уж, эти условности! Так до какого уродства надо дойти, чтобы получить вашу руку? Если бы я был вроде Стэнвуда…

– Ой!

– Нет, не сумею. Вот что, займусь боксом, я его люблю. Даст бог, мне порвут ухо или сломают нос. Тогда вы перемените мнение?

– Во всяком случае, подумаю.

– На этом и остановимся. Разумеется, пока что я буду по-прежнему любить вас.

– Спасибо.

– Не за что. Рад служить. Но вообще-то Шорти мог бы выложить три гинеи и показать вас психиатру. А вот и он, то есть Шорти, – заметил Майк, поскольку подкрепившийся граф входил в комнату. – Приятно смотреть на оленя, идущего от потоков вод ^[20]. А знаете ли вы, что сказала мне ваша дочь Тереза? Что я, на ее вкус, слишком красив.

– Быть не может!

– Еще как может. Сказала, и во взоре ее, прибавлю, мелькали искры безумия. Но почему вы один? Что вы сделали с Огастесом?

– Его нигде нет.

– Даже у вас в спальне?

– Он оттуда ушел.

– Может быть, в библиотеку? – предположила Терри. Майк нахмурился.

– Да, наверное. Где дисциплина, хотел бы я знать? Где послушание старшим?

– Виновата, мой генерал!

– Никак с вами не справишься! Что ж, идемте в библиотеку. Терри оказалась права. Огастес ходил по библиотеке, держа бутылку crème de menthe ^[21]. Когда они вошли, он бесшабашно крикнул: «Хо!»

Глава XVI

Да, слово «бесшабашно» точнее всего обрисует его поведение. Именно оно, в своем французском виде, пришло бы на ум такому стилисту, как Флобер, скрупулезно подыскивавшему mot juste ^[22]. Лицо разгулявшегося Ворра стало пунцовым, глаза сверкали, уста растянулись в доброжелательной улыбке.

– Пр-ривет, дор-рогуши! – пророкотал он, приветливо помахивая бутылкой. Звук его голоса в ночной тиши напугал бы любого.

– Ш-ш-ш! – сказал Майк.

– Ш-ш-ш! – сказал лорд Шортлендс.

– Ш-ш-ш! – сказала Терри. Пунцовое лицо осветилось удивлением.

– Почему это «шы»? – осведомился он.

– Не так громко, Огастес. Уже ночь.

– Ну и что?

– Людей перебудите.

– Хо! И точно. Вот не подумал, – отозвался Ворр и хлебнул ликера. – Мятой пахнет, – прибавил он, стремясь просветить сообщников – Дэ, мятой, не иначе.

Майк понял, что предусмотрел не все. Он надеялся, что Огастес выпьет столько, сколько нужно, но не подумал, что тот может войти во вкус. Что он во вкус вошел, сомнений не было. В стельку он еще не напился, но был к этому близок. Оставалось пресечь зло, пока не поздно.

– Дайте-ка мне бутылку, – сказал Майк.

– Почемуй-то?

– Мне кажется, с вас хватит.

– С меня? Да я только начал.

– Ну-ну, старый друг. Я жду.

В глазах Огастеса мелькнула угроза.

– Ты только тронь, дорогуша, только, эт-та, тронь, дам по куполу. – Он отхлебнул еще. – Мята. Хорошая травка. И для здоровья полезно. Помню, любил я мятные леденцы. Дядя Фред мне давал, чтобы я не дек-ла-ри-ро-вал. Такой эт-та стих, дорогуша, туман там, обман. – Он с упреком взглянул на Майка. – Обман, дорогуша. Это грех, ложь называется. Возьмем Ананию и Сапфиру… ^[23]

Лорд Шортлендс испуганно тронул локоть Майка.

– Кардинел!..

– А?

– Вы ничего не заметили?

– Э?

– Я думаю, он напился.

– И я так думаю.

– Что же нам делать?

– Прервать операцию. Огастес!

– Чего?

– Ш-ш-ш, – сказал Майк.

– Ш-ш-ш, – сказал граф.

– Ш-ш-ш, – сказала и Терри. Ворр очень обиделся.

– Заладили, «шы» да «шы»! – горестно воскликнул он. – Народ перебужу, да? Ну, что «шы»? Что «шы»?

– Простите, Огастес, – сказал миролюбивый Майк. – Больше не будем. Может, все-таки приступите к делу?

– Какому такому делу?

– К сейфу.

– Какие еще сейфы?

– Который вы собирались открыть.

– А, этот! Что ж, дорогуша, потопали. Эй!

– Что?

– Где инструменты?

– Не у вас?

– Да вроде бы нет…

– Не могли же они пропасть!

– Почему это «не могли»? Могли, как миленькие. У слесаря может пропасть инструмент? Может. А я что, хуже? То-то и оно, дорогуша. Сперва подумайте, а потом уж и, эт-та, говорите.

– Наверное, вы оставили их у папы, – предположила Терри.

– Ну, здрасьте! Теперь вы начали. Какие такие папы?

– Я хочу сказать, Шорти. Огастес повернулся к графу.

– Это вы, что ли?

– Сокращение от «Шортлендс», – пояснил Майк.

– Надо же… – удивился Огастес. – Со-кра-ще-ние… – он хрюкнул, и так громко, что измученный пэр подскочил на шесть дюймов, а спустившись, вцепился в рукав Майка.

– Зачем вы хрюкаете?

– Ды ладно, не буду.

– Адела и так плохо спит.

Майк понял, что надо было дать железной леди снотворное, скажем – в теплом молоке. Именно такие мелочи упускают стратеги.

Огастес тем временем бродил по комнате, бормоча: «Значит, от Шортлендс». Потом он опустился в кресло, благодушно бормоча и там, словно попугай, чью клетку накрыли зеленой бязью.

– Сбегайте, Шорти, посмотрите, не у вас ли они, – сказал Майк.

Граф убежал. В библиотеке воцарилась странная тишина. Огастес закончил монолог и сидел, опустив голову. Терри тронула Майка за локоть.

– Майк! – прошептала она.

– Да, моя дорогая?

– Посмотрите, он плачет.

Майк посмотрел. Действительно, из-под очков медленно текли слезы.

– Что случилось, Огастес? – спросил он. Обратившийся медвежатник утер жемчужные капли.

– Про нее вспомнил, дорогуша.