– База, прошу разрешения на уход, – сказал Пазур.

– «Пятьсот-пятьсот», уход разрешаю. Низкий поклон Антаресу.

Костя неотрывно смотрел на стереокарту. Сейчас оживет клавиша под его левым мизинцем, дублируя действия мастера. Корабль дрогнет, светящаяся паутина координат на экране смажется, спутается в клубок, а потом и вовсе исчезнет…

– Второй, – вдруг произнес Пазур. – Передаю пульт. Работайте за Первого. Общая подвижка управления.

«Общая подвижка» – когда каждый член экипажа поднимается на одну ступень в бортовой иерархии. Теперь он, Кратов, был мастером, а Стас заступал на его место. А первый навигатор Пазур считался выбывшим – например, по внезапной болезни.

Сердце Кратова провалилось. Но это было его, сердца, личное дело, потому что отныне оно со всеми его выкрутасами и взбрыками было отлучено от тела, которому надлежало спокойно и уверенно управлять кораблем.

– Второй принял пульт, – сказал Костя почти равнодушно.

Его левый мизинец плавно вдавил свою клавишу.

– К уходу готов, – объявил когитр.

– Уход разрешен, – сказал Кратов.

– Начинаю уход, – немедленно откликнулся когитр.

Вот теперь корабль дрогнул. Вот теперь все координаты на экране смялись в полную ерунду и бессмыслицу. Они и в самом деле утратили смысл.

«Гиппогриф» со всем его экипажем и грузом ухнул в пустоту. И пустота эта была совершенной, математически идеальной. В ней не находилось места ни материи, ни пространству, ни времени. Потому она и называлась экзометрией, что означало «внемерность».

Большинство жителей Земли и Галактики воспринимало ее как некую абстракцию, весьма полезную для объяснения физических принципов мгновенного перемещения на огромные расстояния. На том и успокаивались. Дескать, существует Нечто, где ничего, ну совсем ничего нет. Начисто отсутствуют привычные измерения, в которых привыкли осознавать себя все разумные субстанции. Что означенное Нечто напрямую связано с управлением гравитацией. И что скорость передвижения там есть функция от массы. То есть вроде бы все как в классической формуле полной энергии тела по Эйнштейну. Но кое-что вдобавок: куча коэффициентов, понять содержание которых и означает представить себе экзометрию в подробностях. Но вряд ли стоит забивать этим голову.

Что же до «гиппогрифа», то людям на его борту эта отвлеченная абстракция была дана во всех ощущениях. Они даже могли видеть ее – сплошную серую пелену на экранах, хотя если вдуматься, то становилось ясным, что экраны попросту ослепли: им нечего было демонстрировать.

И пребывать в этом сером и недвижном небытии предстояло чуть более двух суток.

Интерлюдия. Земля

– Знаешь, Кратов, – лениво сказал Резник. – Не верю я в вашу затею.

– Это в какую же из моих затей? – выжидательно осведомился тот.

– Я имел в виду Единый Разум Галактики.

Кратов хмыкнул и ничего не ответил.

За последние дни он досыта наслушался таких или похожих речей. По правде говоря, дискуссии беспредельно утомили его. Все начиналось примерно одинаково. Астахов как бы между прочим замечал: «Орлы, а среди нас живой ксенолог…» После чего уходил играть в овербол либо же хватал под мышку первую подвернувшуюся девушку и со страшным рыком волок в воду. Зато все остальные, выдержав, сколько доставало сил, деликатную паузу, обрушивались на Кратова. Оканчивалось, впрочем, по-разному. Как правило, спорящие стороны расходились взаимно неудовлетворенные и сердито дулись друг на дружку, пока не возвращался Астахов и не мирил всех. Реже устанавливалось полное единодушие – обычно в тех случаях, когда Кратову доставало аргументов и терпения. По вечерам, возвращаясь в Садовый Пояс, он с досадой выговаривал Астахову: «Знаешь, в каком гробу я видал такой отдых?..» Бия себя в перси, тот клялся никогда впредь, ни под каким предлогом не афишировать кратовской профессии. И при первом же удобном случае свою клятву преступал.

На сей раз компания подобралась небольшая и довольно пестрая.

Павел Резник, толстый и волосатый, разительно напоминающий повадками и внешностью доброго медведя из детской сказки, на реплику Астахова: «Соколики, а среди нас…» – заявил: «Зато я медик, и очень хороший!» И, не произнеся более ни слова, уплыл с Астаховым на тот берег озера.

Бронзовокожий гигант и красавец Геша Ковалев оказался инструктором по атлетизму, о чем оповестил присутствующих с не меньшим достоинством. Знакомство с Кратовым он начал с того, что попросил его напрячь бицепс. «Рыхлота», – сказал Геша, потыкав пальцем в кратовские мускулы, и довольно захохотал. Он вообще много и не всегда к месту смеялся. Зато тело у него было замечательное. Должно быть, не раз он брал призы на конкурсах мужской красоты, когда там не требовалась демонстрация интеллекта.

При Геше состояла девушка, очевидно – только-только вошедшая в спелость, тоже примечательно яркая. Глянцево-белая кожа, короткие волосы цвета червонного золота, ультрамариновые очи, фигура мальчишки-подростка, увлеченного плаванием: плечи шире бедер и длинные, сразу от подмышек, ноги… «Марсель», – назвалась она и сделала книксен. Геша обращался к ней как бог на душу положит: то «Машка», то «Марси», а иногда, похоже, и вовсе забывал ее имя. Марси не обижалась. Она скинула все, что на ней было, сорвала зеленый листик и прилепила на острый аккуратный носик, после чего улеглась на кратовской ковбойке и молча уставилась на того беззастенчивыми серьезными глазищами. «На мне что-то написано?» – осторожно спросил Кратов, чувствуя, что где-то глубоко под навеки непробиваемым галактическим загаром безудержно краснеет. Девица прыснула, а Геша снова захохотал во всю глотку и предложил побороться.

Но тут вернулись мокрые Астахов с Резником и плюхнулись на песок, надсадно дыша. Пока Геша, заливаясь смехом, излагал какой-то незатейливый анекдот, Кратов слушал, а Марси на него таращилась, братцы-медики пропыхтелись, слегка обсохли, и тут-то Резник не утерпел…

– А хочешь знать, почему не верю? – спросил он, так и не дождавшись кратовской реакции на свое заявление.

«Разумеется, не хочу!» – обреченно подумал Кратов.

– Хочу, – сказал он.

– Скучно это, вот почему.

– Скучно? – Кратов пожал плечами. – Ну что ж… Не ново. Я уже встречал такую позицию.

– Когда же? – ревниво осведомился Астахов, до этого момента развлекавшийся фокусами с камешками. – При мне говорили что угодно, только не такое. И что-де человек не дорос, и что-де мы пойдем другим путем, сиречь своим особенным, но про скуку впервые. Мы с Пашкой, может, всю ночь…

– Есть такая планета Амрита, – пояснил Кратов. – Однажды я имел там теоретический диспут с настоящим йогином.

– Я бывал на Амрите, – сообщил Геша. – Вот где тоска! И кто же выиграл?

– Ничья. Йогин был настоящий и убеждениям не поддавался. А мне уступать нельзя было. И в конечном итоге прав оказался все же я.

– Это тебе сам йогин сказал? – поинтересовался Астахов.

– Нет. События нас рассудили по справедливости… как мне кажется.

– Так какую же цель преследует формирование пресловутого Единого Разума Галактики? – вопросил Резник, будто обращаясь к обширной аудитории. – Обретение реального всемогущества в масштабах вселенной, не так ли?

– Ну, не только, – сказал Кратов. – Хотя и в том числе.

– И вы всерьез надеетесь его обрести?

– То, что мы сейчас, с нашей довольно невысокой колокольни почитаем за всемогущество, мы несомненно обретем. Вместе с вами, естественно. И, несомненно, нам снова не будет его доставать.

– Хорошо бы… Следует ли понимать так, что перед тектонами, да и перед тобой лично, стоит вполне конкретная задача и все вы в той или иной степени представляете пути к ее решению?

– С моей стороны это было бы самонадеянно, – усмехнулся Кратов.

– А кто такие тектоны? – спросил Геша.

Марси обняла его за могучую шею и что-то зашептала на ухо. Гешино лицо понемногу просветлело.

– Но все течет, все изменяется, – продолжал Резник. – Вот минула какая-то тысяча лет, и нынешние тектоны умирают – не живут же они вечно! – или просто удаляются на покой. На их место приходят, скажем, младотектоны, с иным пониманием задачи, которое на поверку может оказаться полным отсутствием такого понимания. И всемогущество объявляется достигнутым, а пангалактическая культура – построенной… Нет, это слишком банально! Пускай старотектоны здравствуют и благополучно добьются исполнения всех своих планов. Справедливости ради все же замечу, что тысячи лет должно хватить на полную биологическую конвергенцию и даже интеграцию…

– Да бог с тобой, – сказал Кратов.

– Тут и миллиона лет маловато, – поддержал его Астахов, самозабвенно жонглируя камушками.

– Коллега ксенолог может недооценивать последние достижения прикладной генетики и управляемого антропогенеза, – строго произнес Резник. – А тебе, Степан, стыдно!

– Что такое антропогенез? – спросил Геша. – Машка, объясняй.

– Все я правильно оцениваю, – сказал Кратов. – А особенно социальную психологию человечества как метаэтноса.

– Конечно! – воскликнул Геша. – Ни я, ни дети мои не согласятся на то, чтобы какие-то там тектоны поставили жирный черный крест на античных канонах.

Он вскочил на ноги и принял классическую позу дискобола. Все мышцы его забурлили, загуляли змеиными клубками, заиграли под гладкой кожей цвета насыщенной сепии. Астахов лежа поаплодировал.

– Вот это аргумент! – восхитился он. – Это я понимаю. А вы все только языками чесать горазды.

– Успокойся, Гешик, – сказал Резник. – Никто тебя твоих окороков не лишит. А вот за правнуков твоих я бы не поручился.

– У нас тут прозвучало что-то про скуку, – напомнил Кратов.

– Так я к тому и веду! Итак, Единый Разум Галактики создан. Всемогущество достигнуто. Кое-где соблюдаются еще незначительные островки ревнителей старины и ретроградов, населенные гешами и марси, но их не обижают. Не зовут немедля воссоединиться с большинством, а напротив, всячески холят и балуют, как редкостных зверушек в заповедниках. Водят детишек смотреть на них, как мы любим смотреть на обезьянок. С уважением сознавая, что произошли от них – хотя это не так, – и проникаясь гордостью за то, что столь далеко от них ушли…

– Почему ты решил, что я захочу жить на островке? – впервые за все время подала голос девушка. – Если в настоящий момент я Гешина подруга, это не значит, что я останусь с ним завтра. А уж тем более через тысячу лет.

– А куда ты денешься от меня завтра? – удивился Геша.

– Завтра и узнаем.

Геша зарычал и полез к ней целоваться. Девушка упиралась и брыкалась, но не особенно активно. Некоторое время все задумчиво наблюдали за ними.

– Продолжим, – сказал Резник деловито. – В нашем с вами грядущем создалась такая ситуация, когда накопленные пангалактической культурой силы некуда более приложить. Все физические законы познаны и приспособлены ко всеобщему благу. Все газопылевые туманности скатаны в планетезимали, утрамбованы и даже заселены. Шаровые скопления где надо рассеяны, а где надо устроены. Астрархи маются бездельем, учиняя фейерверки из протоматерии Ядра Галактики на забаву желающим. Тектоны поголовно ударились в сочинительство мемуаров под общим названием «У истоков Братства». Гордо выпрямленный гуманоид и пространственно-дискретный плазмоид общаются на одном языке, как если бы родились от одной мамы или по меньшей мере вместе воспитывались.

– Позволь, позволь, – протестующе замахал руками Астахов. – Мы, кажется, договорились, что мне должно быть отчего-то стыдно!

– Прости, пожалуйста, – сказал Резник. – Разумеется, нет ни гуманоидов, ни плазмоидов. А есть некое синтетическое существо – назовем его условно «демон»…

– Это почему? – спросила Марси.

– Позже объясню… По всей вероятности, лишенное определенного устойчивого габитуса, а принимающее его по своему желанию либо в зависимости от внешних кондиций.