– Спасибо за наводящий вопрос, – сказал Уоллис. – Долго ли он спал после одиннадцати дней? Не так долго, как можно было бы ожидать. Всего четырнадцать часов – вдвое больше, чем средний человек спит сегодня. Проснулся он вовсе не вялым, наоборот – свеженький как огурчик. Сейчас этот школьник уже пожилой человек. Насколько я знаю, он жив и по сей день, и никаких долгосрочных физических или психологических побочных эффектов не последовало.

Повисла тишина – но не от скуки, как часто бывает в лекционных залах академических институтов. Скорее тишина была натянута, как скрипичные струны, по которым вот-вот с оглушительным откровением ударит смычок.

Доктор Уоллис и не думал разочаровывать свою аудиторию.

– Итак, Рэнди Гарднер бодрствовал одиннадцать дней, что, конечно, поражает воображение, но этот эксперимент меркнет по сравнению с другими случаями, когда люди бросили вызов сну. Во время Первой мировой войны венгерский солдат по имени Пауль Керн был ранен в голову. Оправившись от ранения лобной доли, он потерял способность спать или даже впадать в сонливость. Врачи говорили, что долго он не протянет, но Пауль прожил без сна еще сорок лет и умер своей смертью в пятьдесят пятом. Совсем недавно, в две тысячи шестом, через несколько месяцев после начала работы в новой лаборатории, некто Джон Алан Джордан пролил себе на кожу промышленное моющее средство, и оно проникло в спинномозговую жидкость. Вскоре после этого он перестал спать и с тех пор не может сомкнуть глаз. Столь же редкая бессонница развилась и у Эла Херпина, хотя и по неизвестным причинам. Когда медики осмотрели его дом, то не нашли ни кровати, ни другой мебели для сна, лишь кресло-качалку, в котором, по словам Херпина, он читает газету, когда хочет отдохнуть. По сей день он совершенно здоров и, судя по всему, никак не страдает от своего удивительного состояния. Есть и другие случаи: Инес Фернандес не спит десятилетиями, хотя консультировалась у десятков врачей и принимала тысячи разных наркотических и седативных препаратов. Вьетнамец Тхай Нгек, который не спит с тех пор, как переболел лихорадкой в семьдесят третьем. И так далее. Самое удивительное, что в каждом случае эти люди остаются в добром здравии. Инес Фернандес до сих пор жива и бодра. Это можно сказать и о Тхае Нгеке, он может похвастаться тем, что каждый день приносит домой два стофунтовых мешка риса, покрывая расстояние в две мили.

Доктор Уоллис взял стакан с водой и сделал глоток. Теплая вода успокоила горло.

Поставив стакан на место, он сказал:

– Называйте этих людей причудами эволюции, если хотите. Называйте как угодно, если это поможет вам принять их необыкновенные истории. Но один вывод напрашивается сам собой: человек может жить без сна. Мы спим, потому что спали всегда. Потому что в нас есть эта загадочная штука, называемая давлением сна… давление сна, которое, вполне возможно, в будущем мы сумеем изолировать и свести на нет…

Вдалеке раздался мелодичный перезвон шестидесяти одного колокола карильона в башне Сатер. Уоллис взглянул на часы: занятие закончилось. Студенты начали собирать вещи и потянулись к дверям.

– Всем успешных экзаменов! – воскликнул он над общим гулом. И шутливо добавил: – Не засиживайтесь допоздна за зубрежкой!

* * *

Закончив убирать бумаги с кафедры в кожаную сумку, доктор Рой Уоллис обнаружил, что в аудитории он не один. В первом ряду кресел сидела девушка. Миндалевидные глаза, высокие скулы, выступающая челюсть, прямые и блестящие черные волосы – классическая азиатская красота. Карие глаза сверкнули, когда их взгляды встретились. Она улыбнулась, на щеках появились ямочки.

Легонько хлопнула в ладоши.

– Отличная лекция, профессор, – сказала она. – Мне очень понравилось.

Девушка встала и по ступенькам поднялась на сцену. Одета мило, эдакая девчонка-сорванец: вольготная клетчатая рубашка, свободный синий джинсовый комбинезон, манжеты закатаны, дымчато-голубые кроссовки. Она остановилась по другую сторону кафедры.

– Но мне кажется, вы кое-что упустили.

Доктор Уоллис застегнул молнию на сумке.

– Вот как? – спросил он.

Пенни Пак была одной из самых способных его студенток. Она также была одной из двух исследователей, которых он выбрал для участия в эксперименте по изучению сна через десять дней. Она была из малообеспеченной семьи в Южной Корее и получала полную академическую стипендию. Прожив в Штатах всего три года, девушка на удивление бегло говорила по-английски, хотя оставался заметный акцент, особенно произношение «р» и «л» – их она постоянно путала.

– Насчет хищников, – сказала Пенни. – По-вашему, доисторическим людям надо было прятаться от хищников по ночам и спали наши предки, просто чтобы скоротать время.

– Так я и сказал, Пенни. Рад, что вы внимательно слушали.

– Давайте без снисходительности, профессор. Сами знаете, что я всегда вас слушаю. Но я говорила… ладно, нашим предкам приходилось прятаться по ночам. А как же хищники? Те, что находятся на вершине пищевой цепочки? Они просто охотятся. И прятаться им не нужно. Им незачем коротать время и, по вашей теории, не нужно спать. Но они спят. Поэтому ваша теория хромает. Охотились бы все время – и никогда бы не голодали.

– Отличный вопрос, Пенни, – похвалил ее доктор Уоллис, под впечатлением от гибкости ее ума. – Хищники действительно испытывают давление сна. Но почему? Думаю, по той же причине, что их жертвы. Им скучно.

– Скучно?

– Их эволюция двигалась в одном направлении: охота. Но охотиться круглые сутки каждый день, мягко говоря, надоест. Сон позволяет отвлечься от этого монотонного занятия. Это позволяет им… сохранять рассудок, наверное, можно так сказать. Так или иначе, – добавил он, указывая Пенни в сторону выхода, и зашагал рядом с ней, – возможно, эксперимент со сном как-то прольет долгожданный свет на эту тему?

– Я так рада участвовать в эксперименте. Только о нем и думаю.

– Я тоже, Пенни. Я тоже.

Она протиснулась через одну из двойных дверей. Уоллис выключил свет на сцене, окинул прощальным ностальгическим взглядом пустой зал – теперь он вернется сюда лишь в начале нового осеннего семестра в сентябре.

– Профессор? – Пенни придержала ему дверь.

– Иду, – сказал он, и они пошли рядом.

День 1

Понедельник, 28 мая 2018 года

Прямо тебе город-призрак, подумал доктор Рой Уоллис, стоя у окна своего кабинета и глядя на Шаттак-авеню. Пивная и тайский ресторан на другой стороне улицы, где обычно толпились профессора и студенты, были закрыты. На улице – никого. Конечно, какие-то люди на кампусе еще оставались, например изучающие язык иностранцы и мигранты, но в основном это был… город-призрак. Еще недавно здесь бродили шумные толпы студентов, заражая все вокруг буйной энергией, олицетворявшей новое поколение молодых американцев. А сейчас почти тринадцать сотен акров земли были непривычно и в то же время прекрасно спокойными, и Уоллис увидел кампус почти таким же, как много лет назад, когда был стажером-преподавателем с горящими глазами.

Солнце затянули облака, и Уоллис поймал свое отражение в оконном стекле. Аккуратно зачесанные назад волосы, длинная ухоженная борода – с кем его только не сравнивали! С дровосеком, цирковым шпрехшталмейстером, сексуальным Авраамом Линкольном. Последним сравнением его удостоила аспирантка. Признаться, поклонниц среди студенток у него хватало. Он был этим и смущен, и польщен, ведь недавно ему исполнился сорок один. Но он вовсе не пытался строить из себя «своего в доску» профессора, с модной стрижкой и бородой. Просто они ему шли. Какое-то время он носил волосы средней длины и оставлял на лице легкую щетину, в которой ему виделась некая изысканность, но в итоге отдал предпочтение бороде – густой, солидной, подчеркивавшей его, скажем так, мужское начало. Короче, пять лет назад он отпустил бороду, которую тщательно холил, регулярно посещая барбершоп, каждый день ублажал ее и смазывал, и желания вернуться к щетине уже не испытывал.

Уоллис отвернулся от окна. У всех штатных профессоров были свои кабинеты, которые они оформляли по своему усмотрению. Поскольку теперь он заведовал кафедрой психологии, его кабинет был еще и просторным. Он попросил перекрасить белые стены в голубой цвет, хотя, в принципе, такие новшества не приветствовались, а серый ковер три года назад заменил на черный с высоким ворсом. Вся мебель была с кампуса, но он принес из дома абстрактную акриловую картину, а также акварель, изображавшую сосредоточенного Зигмунда Фрейда с сигарой, и еще кое-какие мелочи. Одним из коллег понравилось его желание оживить рабочее место; некоторые даже так вдохновились, что тоже украсили кабинеты собственными светильниками и ковриками. Другие воздержались от комментариев, а то и открыто заявили, что это вульгарно и не вяжется с наукой. Уоллису было все равно, кто что думает. Главное, что ему самому было уютно, радовало глаз и помогало работать.

Доктор Уоллис подошел к мини-холодильнику и достал бутылку воды. Подумал, не взять ли пиво из хранившейся там упаковки, но решил, что для этого рановато. На стене над холодильником в рамочках висели дипломы: о высшем медицинском образовании из Университета Аризоны и о докторской степени с отличием из Калифорнийского университета. Здесь же было несколько наград за исследования циркадных ритмов и нарколепсии, а также две фотографии. На первой Уоллис с покойным великим отцом сомнологии, доктором Уильямом Дементом. На второй – вместе с коллегой на глубине ста пятидесяти футов под землей в Мамонтовой пещере, штат Кентукки, где они провели две недели, регистрируя время бодрствования и температуру тела без регулирующего влияния солнечного света и распорядка дня…

Стук в дверь застал его врасплох. Уоллис нахмурился. Занятия и экзамены закончились еще неделю назад. Кто вообще мог знать, что он у себя в кабинете?

Он открыл дверь.

– Пенни? – удивился он. На ней были тяжелые очки в черной оправе, ненадежно сидевшие на носу-пуговке. Свободный фиолетовый свитер ниспадал почти до колен, перекрывая шорты. Длинные волосы заплетены в косу, свисавшую через плечо. – Разве мы не договорились встретиться в Толман-холле?

– Да-да, – сказала она, и на щеках под очками появились ямочки. – Но я приехала раньше, вот и решила, что можем пройтись туда вместе… Мне больше всего нравится эта. Такая смешная.

Она указала на одну из приклеенных к двери карикатур на тему психологии. Картинка изображала Златовласку, которая лежит на кушетке психиатра и говорит ему: «Алиса в Стране чудес, Дороти где-то за радугой, а я попала в хижину с медведями».

– По сравнению с Рапунцель ей еще повезло.

– Это девочка с длинными волосами?

Он кивнул.

– Мне нравятся ваши волосы. Кажется, раньше вы их так не носили?

– Когда убираю их назад и открываю лицо, голова кажется слишком большой. У многих корейцев непропорционально большие головы, знали об этом?

– Нет, не знал.

– В любом случае в корейском обществе одна коса означает одинокую даму. – Она подняла левую руку и пошевелила безымянным пальцем. – Мой случай. Вот и решила заплести косу на удачу.

– Что ж, желаю удачи, – сказал он. – Одну секунду, я сейчас.

Он подхватил пиджак, взял со стола сумку, закрыл за ними кабинет. Они спустились по лестнице в вестибюль и вышли через главные двери. День был душным, но пасмурным, темные тучи вдали грозили дождем.

Пенни Пак улыбалась.

– Помните, профессор, с какой цитаты вы в этом году начали свой курс «Сны и сновидения»? – спросила она.

Он задумался.

– Нет, сразу не приходит в голову.

– Каждый день делай одно дело, которое тебя пугает, – с гордостью процитировала она.

Он кивнул.

– Точно, Элеонора Рузвельт. Думаете сделать татуировку?

Пенни рассмеялась.

– Нет! Я думала о нашем эксперименте.

– Ага, – сказал он.

– Вам совсем не страшно, профессор?

– Мне нечего бояться, Пенни.

– Даже ни капельки не нервничаете?

Уоллис на секунду задумался. Пожал плечами.

– Разве что самую капельку.

* * *

Полной уверенности в том, что ситуация с Пенни Пак войдет в русло, у доктора Роя Уоллиса не было.