– … ты мне теперь должна, Тараканова… так что не отвертишься!

Сволочь.

Такой же, как… даже хуже… Егор Макарович просто старается. Во славу рода там или ещё из-за придури какой. Или на премию рассчитывает, а может, вовсе на повышение. Но этот… этот…

– Как-то ты странно на меня смотришь, Тараканова, – Данька руку отпустил. И отступил. – Не хочешь в ресторан, можем в баню там…

– В баню?

– Ну… в сауну. Спа… куда там ещё?

– У меня жених есть, – Ульяна сама не знала, зачем ляпнула.

– А у меня невеста. И чего? – он пожал плечами. – Мы им не скажем… и вообще… может, я на тебе женюсь!

– Ты? – от удивления сила, пришедшая было в движение, застыла. – На мне?

– А чего? Ты мне давно нравишься. Упёртая, прям вообще. И рожа ничего такая.

– Рожа…

– Ну лицо! Извини! Физия. Лик пресветлый!

– Хватит! Я поняла.

– Тогда чего орёшь?!

– Я ору?!

Вот Мелецкий всегда бесил Ульяну. Прям до белого каления.

– Так что? Прокатимся? – резко сбавив тон, поинтересовался Данила. И этак, небрежненько, руку на плечо Ульяне закинул, к себе притянул, приобнимая.

– Куда?

– А куда скажешь… можем, в ресторан. Или в баню… сауну… а то давай сразу ко мне, а? Чего там на всякую фигню размениваться…

И за задницу ущипнул.

Может, если б не ущипнул, Ульяна бы и сдержалась. Она честно хотела сдержаться, да только этот вот щипок…

– У меня матрас новый, повышенной комфортности, – продолжал мурлыкать Данила на ухо, – протестируем…

– Знаешь что… – сила вдруг выплеснулась и повисла рыхлым облаком, опять продемонстрировав полную Ульянину несостоятельность. – Да иди ты…

– Вот скучная ты девка, Тараканова, – как ни странно, но руку Данила убрал. – Нет в тебе…

Он щёлкнул пальцами, будто издеваясь.

– … не то, что огонька, даже искорки.

Огоньки заплясали на кончиках.

Рисуется, сволочь. Почуял выброс и понял, что с университетских времен с контролем у неё лучше не стало.

– Так и помрёшь старой девой…

– В окружении котов?

Ульяна попыталась заставить силу сложиться в простейший конструкт, но облако пыхнуло и лишь увеличилось вдвое. Причём рассеиваться не спешило.

– Да нет, Тараканова. Тебя с твоим характером даже коты не выдержат.

Огоньки меж тем вытянулись, переплетаясь друг с другом, сходясь и расходясь, сплетаясь сложным узором. Тонкий стебель, листочки полупрозрачные. И лепестки. Почти настоящие.

– Держи, – Данила протянул цветок.

– Невесте своей подари, – буркнула Ульяна, чувствуя престранную обиду.

– Ей я ещё сделаю… – отмахнулся он. – А ты держи… кто ж тебе ещё подарит?

Никто.

И это было втройне обидно, потому что… потому что правда. Никто и никогда не дарил Ульяне цветов. И не подарит… и наверное, поэтому она потянулась. И коснулась такого почти настоящего стебля.

– Спасибо…

Кажется, даже покраснела.

Цветок в руке даже вес имел. И запах. Магия всегда удивительно пахла. У всех по-разному. Данькина вот пахла еловым лесом, соленым морем и самую малость – дымом. Ещё почему-то пончиками с повидлом…

– Погоди… – Данька протянул было руку, то ли поправить хотел, то ли забрать собирался, но цветок вдруг лопнул, прямо в лицо, окатив Ульяну водопадом огненных брызг. И не больно, но…

Обидно.

До того обидно, что прямо в глазах потемнело.

Вот значит, как… она поверила… нашла кому. Сама дура, давно пора понять, что в этой жизни никому нельзя верить. И плакать тоже нельзя. А потому Ульяна закусила губу, пытаясь сдержать слёзы. Они же взяли и высохли, только облако силы сжалось.

А толку, всё равно у Ульяны ничего не выходит.

И по жизни.

И с магией.

– Это… шутка такая… – Данила сделал шаг назад. – Пранк… просто пранк.

Просто…

– А знаешь, что… – Ульяна вдруг поняла, что голос её звучит ровно. И плакать не хочется. Совершенно. Хочется сделать что-то… что-то такое… – Ты пошутил. И я пошучу. Идёт?

Данька мотнул головой.

Искорки ещё кружили в воздухе. И таяли, касаясь кожи. Красивые. У неё в жизни так не получалось. И не получится… и наверное, это несправедливо, когда одним по жизни всё, а другим вот, как Ульяне, только тающие искры чужого волшебства.

– Да ладно тебе… – произнёс Мелецкий не слишком уверенно. – Шутка же… ладно, может, не смешная… хотя… ты бы свою рожу видела, Тараканова… такая… такая… надо было заснять, вообще…

– Иди-ка ты, Данила Антонович, к своей невесте. Её и донимай. Что пранками, что остальным всем… а про других забудь.

Сила крутанулась и сплелась в вихрь.

– Чего?

– Того, – рявкнула Ульяна. – С невестой. А больше ни с кем ни того! Ни этого!

– Ну… лады… понял, – и руки поднял, показывая, что сдаётся. Шут гороховый. Вот как в одном человеке могут уживаться эта придурь и горделивое осознание собственного величия? – Переборщил… это… давай, я тебе премию выпишу? А? Или нет! Лучше! Я тебе новый телефон подарю! Хочешь? Мне батя через своих партию выбил, «Русичи» тринадцатые, до официального старта…

Вихрь закручивался, но развеиваться не спешил.

– … и я тебе подарю. Честно. Один поцелуй и…

Он осёкся.

– Могу и так… без поцелуя… слушай, Тараканова… вот не нравится мне, как ты на меня смотришь. У тебя лицо такое… жуть просто. Не хочешь телефон, так скажи… во! Или давай на работе повысю? Повышу? Короче, главной сделаю. Хочешь, над отделом, хочешь – над всем центром…

И рученькой махнул, на центр указывая.

– Да пусть твой центр мыши сожрут! С телефонами вместе.

Вихрь крутанулся, сорвался и, поднявшись в небо, просто растаял. Вот же ж…

И главное, при чём тут мыши-то?

Глава 2. В которой странный день продолжается, а ещё прибывают гости

В горах был монастырь и в нём жили мцыри. Потом одна мцыря убежала…

Из школьных сочинений

Само собой попутку поймать не удалось. Машины проносились мимо, словно водители и вот так, на расстоянии чувствовали раздражение Ульяны.

Мысли.

Уволят или нет?

И если нет, то… может, самой? А потом куда? Кому нужен недо-маг, пусть с дипломом, но зато без силы и без способности эту силу контролировать? Это ещё хорошо, что никто-то толком не понял. А подаст кто жалобу, потом проверка и дар вовсе запечатают.

Ноги шлёпали по дороге. Если так-то, не сказать, чтобы далеко. От электрички и под старый мост, а там уже тропинкой мимо водохранилища. Дальше лесок и вот уже до посёлка рукой подать. В лесочке Ульяна и остановилась, дух переводя.

Здесь и дышалось-то легче, и слабость, странная, непривычная, отступила. И уже жизнь не казалась такой уж тоскливой. Наладится… с Егором Макаровичем она разберется. И с Данилой Антоновичем, чтоб ему… жилось и радовалось. И работу другую поищет. Можно ведь в клинеры пойти. Обидно, конечно, с дипломом уборщицею, но… положа руку на сердце, пользы-то от этого диплома – самолюбие потешить.

Нужен ей был этот университет. Надо было в училище, на медсестру там… или на парикмахера. Или на любую другую полезную профессию, но…

Телефон задребезжал, окончательно развеивая свежеобретенное спокойствие.

– Да, – Ульяна глянула на экран и подавила желание звонок сбросить. Но выдавила-таки улыбку, пусть даже её видеть не могли. – Здравствуй, мама.

Получилось жалко.

– Уля, ты дома? Надеюсь, что да. Я пришлю Фёдора Павловича с бумагами. Подпиши, будь добра.

– Какими бумагами? – Ульяна прислонилась лбом к березе и вдохнула сыроватый волглый запах коры.

Вдох.

И выдох. И снова вдох, а потом выдох.

– На дом. Пришло время вернуть его.

– С какой радости?

– С той, что это не твой дом.

– По бумагам – мой, – по коре полз муравей, чёрный и деловитый. Если смотреть на него, то… то можно не слушать маму. То есть слушать придётся, но может, выйдет не послушаться?

– Ульяна, ты опять капризничаешь? – в голосе матушки скользнуло лёгкое удивление. – Это дом был подарен мне.

– А потом ты передала его мне в обмен на папину квартиру. Её тоже вернёшь? – поинтересовалась Ульяна, чувствуя, как запах березы окружает её. И сам этот лес. В вышине зашелестели листья, и тёплый ветерок коснулся щеки, будто успокаивая.

И даже удивилась. Не спокойствию, а что в принципе заговорила… так?!

– Ульяна, не время капризничать.

– Это не капризы, мама. Это просто интерес.

Наверное, дело в сегодняшнем дне. В разговоре с Егором Макаровичем. В дурацкой этой шутке… не болезненной, но обидной до крайности. И ещё давшей понять, что над нею так шутить можно, а она жалкая и ничем не ответит… в любой другой день Ульяна промолчала бы.

А сейчас вот поняла, что дальше уже молчать некуда. И выяснилось, что не так это и сложно – говорить. Особенно, если глядеть на муравья. На муравьёв. Вот они, бегут дружно по невидимой дорожке.

– Помнишь, когда папы не стало? Ты сказала, что мы должны поменяться? Что я отдаю тебе квартиру, а ты мне – дом… и что дом дороже, поэтому я должна взять кредит. Доплату.

– Господи, ты ещё детские обиды мне вспомни!

– Помнишь, ты сказала, что это только на бумаге будет? Что для меня ничего-то не изменится. Я буду жить, как жила… а не прошло и полугода, и ты квартиру продала.

– Так было нужно.

– Ну да… тебе было нужно. А что со мной, тебя интересовало мало.

– Ты совершеннолетняя…

– Именно, мама. Совершеннолетняя… студентка… и спасибо, что папа при жизни учёбу оплатил. И фонд оставил.

– Можно подумать, тебе эта учёба сильно помогла.

Здесь и ответить нечего. Маг из Ульяны не вышел ни практик, ни теоретик.

– В общем, подпишешь бумаги и потом поговорим…

– Нет.

– Василий готов взять тебя на работу. На испытательный срок…

– Нет.

– И квартира будет. Не считай меня совсем уж чудовищем… чудесная студия с современным ремонтом…

– Нет, – в третий раз повторила Ульяна, окончательно уверяясь в решении. Возможно, вчера она бы ещё поверила. Она всегда отличалась удивительной наивностью. И надо будет позвонить Даниле, пожалуй. Поблагодарить за науку.

– Я на тебя в суд подам!

– Это вряд ли… Фёдор Павлович ведь документы об обмене составлял? Значит, судиться бесполезно, – Ульяна повернулась спиной и опёрлась на березу.

– Неблагодарная!

– Мама… иди-ка ты… в задницу.

– Что?! – матушка, кажется, удивилась. – Ты пьяна, что ли? Или нет… конечно… Ульяна! Ты давно употребляешь? Какие препараты… стоило оставить тебя ненадолго…

– Полгода года, мама. Мы не виделись уже полгода, а до того – ещё полгода. И раньше тебе было не особо интересно, что я там употребляю… ты исчезла сразу, как поняла, что с меня больше нечего взять. А появлялась, когда понимала, что что-то ещё можно… остатки с фонда, раз уж мне двадцать три и я могу распоряжаться им.

Вчера Ульяна сказала бы это со слезами и обидой. Вчера бы она задыхалась от чувств, а сегодня вот… перегорело, что ли? Или тот вихрь – раньше все непроизвольные выбросы силы просто истаивали – высосал больше, чем обычно?

– Кстати, а кредит ты закрыть не хочешь? Тот, который я по твоей просьбе взяла в последний твой визит…

– Какая ты мелочная!

– Какая уж есть.

– Ульяна… – голос матушки изменился. – Можешь злится на меня, обижаться… но дом отдай.

– Не раньше, чем ты вернёшь мне папину квартиру и закроешь кредит. Помнишь, ты клялась, что будешь платить? А теперь ко мне коллекторы каждый день…

– Васенька что-нибудь придумает, но…

– Нет, мама. Я тебе больше не верю. Как там? Вечером деньги, утром стулья.

– Хорошо, я поняла. Вот ведь… рожаешь, мучаешься, ночей не спишь, растишь…

– Да когда ты не спала? Я вообще не помню, чтоб ты мною в детстве занималась.

– … и получаешь благодарность.

– Хочешь, выпишу грамоту?