Я вскрикиваю и, поспешно направляясь к двери, поскальзываюсь на разлитом кофе и осколках кофейной чашки. С проклятиями я опускаюсь на четвереньки и начинаю собирать осколки кухонной тряпкой. По моим щекам текут слезы, они падают на пол и смешиваются с пролитым кофе. Выбросив осколки чашки в мусорное ведро вместе с тряпкой, я начинаю собираться на работу. Впервые после нашего откровенного разговора о жестоком обращении с Кингом со стороны его отца, я не хочу работать с ним. Мне невыносима мысль о том, что он может увидеть на моем лице следы подавленных эмоций от проявленного внимания Вика. Мне не хочется, чтобы он говорил: «Я же тебе говорил». Я часто замечаю, как он смотрит на меня, пытаясь понять, почему я не могу бросить мужа. Он даже не пытается скрыть свое замешательство. Каждый раз, когда Кинг заканчивает выполнять одно задание и подходит ко мне, чтобы получить следующее задание, я чувствую на себе его тяжелый взгляд. Этот взгляд должен давить на меня, словно груз, но производит обратный эффект. Он помогает забыть о том, какие ужасные страдания ждут меня дома. Между нами с Кингом нет никаких романтических взглядов или флирта, но это не важно. Главное, что он спасает меня от бездны отчаяния, которая, кажется, готова поглотить меня.

Хотя я и решила держаться от Кинга подальше, работа с ним стала для меня самым ярким событием за последние дни. Его присутствие заряжает меня энергией, словно молния или луч света в темноте. Это чувство настолько сильно, что мне кажется, будто если я подойду к нему слишком близко, то обожгусь. Дело в том, что он единственный человек в моей жизни, который когда-либо интересовался синяками на моих руках и лице. У меня нет семьи, с которой я могла бы общаться, Вик не разрешает мне заводить друзей, а коллеги на работе слишком заняты своими делами, чтобы заметить, что со мной происходит. Все это время я жила в полной изоляции. Возможно, именно этого и добивался Вик. После двух лет его тотального контроля над моей жизнью, забота другого человека, даже такого, как Кинг, стала для меня долгожданным лучом солнца среди холодной зимы. Я чувствую себя цветком, который тянется к нему за еще одной каплей света, расцветая с каждой каплей внимания, которое он мне уделяет. Конечно, это грустно, и я ненавижу себя за трепет в животе и за каждый слишком сильный стук сердца, который чувствую, когда краем глаза замечаю присутствие Кинга.

Но сегодня, после того, что произошло, я не хочу его внимания. Я хочу снова спрятаться, как раньше, когда могла скрывать свое оцепенение, потому что никто не обращал на меня внимания. Однако Кинг заставляет меня слишком сильно переживать. Он вселяет в меня надежду, но иногда это чувство только усугубляет ситуацию.

– Кто-то сегодня сильно опаздывает, – с улыбкой замечает Эрни, глядя на меня, когда я протягиваю ему свое удостоверение.

Не произнося ни слова, я завожу мотор и въезжаю в ворота, осознавая, что сегодня не в силах выносить общение с ним и вот-вот потеряю самообладание.

– С тобой все в порядке? – спрашивает Энни, и я, оглядываясь по сторонам, думаю, что рядом с ней стоит кто-то еще. Но никого нет.

Я прочищаю горло и неуверенно улыбаюсь.

– Все хорошо, я просто немного задержалась.

– Сегодня у тебя будет трудный день, и ты начинаешь его довольно поздно, – с улыбкой говорит Энни, и меня охватывает тревога, которая растекается по венам так же медленно, как и мое оцепенение.

– Что произошло?

– Ты же знаешь, как это бывает. Кто-то решил устроить бунт в кафетерии во время завтрака. Один из заключенных уже ждет, когда ты его подлатаешь в лазарете. Удачи! – говорит Энни, и я спешу к двери.

– Прошу прощения, я опоздала, – извинения застревают у меня в горле, как и в первый раз, когда я увидела Кинга.

На этот раз он сидит на койке, без рубашки, весь в крови. Я сразу замечаю ржаво-коричневые пятна на его груди и темно-фиолетовые тени, которые подчеркивают контуры его челюсти и ребер. Хотя я еще не осматривала его, по его дыханию можно понять, насколько ему больно. Мои недавние травмы меркнут перед моим беспокойством за этого мужчину.

Я не хочу ничего чувствовать. В моей жизни всегда было проще оставаться безразличной ко всему. Однако когда Кинг поднимает на меня глаза, и я вижу его лицо, покрытое такими же синяками, как и мои внутренности, во мне крепнет чувство родства с ним. Мы словно две стороны одной и той же гребанной монеты, нравится мне это или нет.

– Доброе утро, Тесса, – произносит он, заметив меня в дверях. Его слова звучат настолько тепло, что на мгновение я почти забываю о его травмах.

– Что же ты с собой сделал? – спрашиваю я, подходя ближе к кровати.

Он смеется, но его смех резко обрывается, превращаясь в шипение. Я права, ему действительно больно.

– Ты поверишь, если я скажу, что это не моя вина?

– Ни за что, – отвечаю я, подходя ближе.

Он сплевывает кровь, но я слишком беспокоюсь о его ребрах, чтобы отпрянуть, когда она брызжет на кафельный пол. Я щурюсь, глядя на красное пятно, и мысленно возвращаюсь на несколько дней назад. Мне пришлось потратить много времени, чтобы отмыть кровь с затирки на кухне. Как только я подлатаю Кинга, кому-то предстоит чертовски тяжелая работа.

– Но я бы все равно тебе солгал, – когда он смеется на этот раз, в его смехе нет ни капли веселья. – Но главный вопрос заключается в том, что случилось с тобой?

Я делаю глубокий вдох, словно из легких выходит все напряжение, накопившееся за время, проведенное в окружении тайн и лжи.

– Давай сначала позаботимся о тебе.

Он слушается моих указаний, но я вижу, как ему больно. А его попытки контролировать выражение лица кажутся мне напрасными. Я уже знаю, что каким-то образом Кинг способен прочитать мои мысли.

– Кажется, тебе здорово досталось.

– Ты бы видела другого парня.

Я надеваю перчатки и, приподняв его голову, осматриваю глубокую рану на виске.

– Я уверена, что рано или поздно он тоже здесь появится, – говорю я. И тут внезапно его руки накрывают мои, и я замираю.

– Ты так и будешь уклоняться от ответа? Я думал, что мы уже оставили все недомолвки в прошлом.

Я пытаюсь убрать его руки, но он продолжает прижимать их к своему лицу.

На мгновение он закрывает глаза и словно наслаждается прикосновениями. Если бы кто-нибудь заглянул внутрь и увидел эту сцену, то сразу бы понял, что здесь происходит нечто большее, чем просто осмотр пациента. Я стою между его раздвинутых ног и слишком долго держу руки на его голове, и любой, кто зашел бы сюда, подумал бы, что здесь происходит что-то более интимное.

– Я не хочу об этом говорить, – тихо отвечаю я.

– Думаю, тебе стоит высказаться, – говорит он, вытирая скатывающуюся по моей щеке слезу. – Расскажи мне. Или мне догадаться самому?

Я поджимаю губы и киваю, шмыгая носом.

– Он ударил тебя? – спрашивает он, и я приподнимаю одно плечо. Он кладет руку мне на плечо, затем медленно спускает ее к предплечью и, наконец, обнимает меня за талию. – Он снова причинил тебе боль?

Я больше не могу смотреть на Кинга, поэтому отвожу взгляд от его лица, достаю из аптечки антибактериальные салфетки и начинаю обрабатывать порез на его виске. Однако отвлечь Кинга у меня не получается. Он приподнимает мой подбородок и повторяет свой вопрос.

– А как ты считаешь, что произошло? – спрашиваю я.

Я ни за что не стану унижаться и рассказывать ему о том, что произошло утром. Я вообще не хочу обсуждать это ни с кем, не говоря уже о нем.

Отвлекшись, я прикладываю антибактериальную салфетку к его ране слишком сильно, и с губ Кинга срывается шипящий звук.

– Прости, – машинально бормочу я в рассеянности.

– Ты не говорила, что твой муж – начальник этой тюрьмы, мышонок.

– Кажется, ты считаешь, что все, что касается меня, – это твое дело, – говорю я вместо ответа. – Я думала, ты уже знаешь об этом.

Я достаю много антибактериальных салфеток и начинаю очищать его кожу от крови. Под коричневой коркой на груди и животе обнаруживаются тонкие, но глубокие порезы. Они не представляют серьезной угрозы, однако, должно быть, причиняют ему сильную боль. Синяки на ребрах будут затруднять дыхание еще несколько дней, но я не вижу ничего опасного для жизни. И, закончив осмотр его ран, я сообщаю ему об этом.

Однако Кинг не обращает внимания на раны, предпочитая допытываться о событиях, произошедших утром.

– Похоже, ты считаешь, что меня это не касается.

– Вероятно, потому, что это так и есть. Я не понимаю, почему ты думаешь, что имеешь право вмешиваться. И я не хочу, чтобы меня спасали. Мне ничего от тебя не нужно.

– Вот здесь ты ошибаешься. Думаю, я именно тот, кто тебе нужен.

Несколько долгих минут я молчу, не понимая, к чему он ведет. С моей стороны было очень глупо потакать ему и признаваться в чем-либо, что происходит в моей личной жизни. Я знала, что рано или поздно мне придется за это заплатить, и, должно быть, этот новый этап нашего общения с ним и есть эта цена.

– Как ты можешь быть тем, кто мне нужен, если я даже не знаю твоего имени? – говорю я, размышляя над ответом, пока наношу обезболивающий крем на синяки.

Он расслабляется, словно наслаждаясь моим прикосновением, и улыбается. В уголках его глаз появляются небольшие морщинки, и я задаюсь вопросом, сколько ему лет. Конечно, он достаточно взрослый, чтобы принять невероятно сложное и непоправимое решение, из-за которого оказался в тюрьме в качестве почетного гостя. Правительство Соединенных Штатов любезно предоставило ему здесь приют. С другой стороны, мне всего двадцать семь, и я уже успела совершить немало поступков, которые привели к разрушению моей жизни. Так имею ли я право судить его?

Мое сердце готово выпрыгнуть из груди, когда он говорит:

– Ты хочешь узнать, как меня зовут, мышонок?

Глава 6

Я продолжаю наносить крем на его кожу, и под моими прикосновениями он словно превращается в камень. Какая-то часть меня хочет забрать свой вопрос обратно, но я уже не могу.

– Что с тобой? – спрашиваю я, надеясь, что он сменит тему. – Я сделала тебе больно?

Он отводит взгляд и смотрит туда, где мои руки касаются его кожи. В тот миг, когда его глаза останавливаются на месте, где соприкасаются наши тела, мне хочется опустить руку. Удивительно, как близко он всегда оказывается ко мне, когда я позволяю любопытству или глупости взять над собой верх.

– Чтобы причинить мне боль, нужно нечто большее, мышонок.

Его слова окутывают мое сердце мрачной завесой тайны. А затем она словно раскрывается внутри меня, являя миру кипящую смесь удовольствия и стыда, которую я скрывала. Это опьяняющее сочетание заставляет меня желать большего. Этот мужчина словно наваждение, от которого я не могу избавиться. Он как болезнь, медленно, но неотвратимо проникающая в мою кровь. Мой разум подсказывает мне, что нужно уйти, но мое сердце жаждет еще больше запретного внимания.

– Мышонок? – я смотрю на свои пальцы, опасаясь, что взгляд выдаст мои чувства.

Нанося антибактериальный обезболивающий крем на его кожу, я осознаю, что моя выдержка почти исчерпала себя. Да и как иначе, когда я чувствую, как напрягаются его мышцы под моими руками, как от него волнами исходит тепло, и мое тело откликается на эти ощущения. Прошло так много времени с тех пор, как я испытывала что-то кроме смирения и страха. Эти два чувства настолько тесно переплелись в моей душе, и я была уверена, что больше никогда не смогу ощутить ничего другого. Я думала, что никогда больше не почувствую, как тепло разливается внутри моего живота и распространяется по всему телу, или как ответная влага растекается между моих ног.

Волна желания, смешанная с тревогой, охватывает меня, и мне хочется бежать прочь. Но я знаю, что не должна позволять этому опасному человеку видеть мою реакцию на него. Я не могу позволить ему понять, как он на меня влияет, и не хочу, чтобы он имел надо мной такую власть.

– У тебя всегда такой вид, будто ты хочешь забиться в угол и спрятаться.

Его слова вызывают у меня желание поступить именно так. Мой взгляд скользит к двери, а затем возвращается к руке, которой я стираю очередное пятно крови с его кожи. Мне бы хотелось сбежать от него и его внимательного взгляда, но я не могу подавить то сильное чувство, которое испытываю, когда смотрю на него. Десять шагов вернули бы меня к моей унылой жизни, где я могла бы утонуть в повседневных страданиях и боли – такова моя несчастная реальность.